— Ты не представляешь, каково это, когда твою голову раздирают тысячи тысяч голосов и ты никому не можешь отказать. Потому что назавтра он придёт к тебе и скажет: что ты за бог, раз оставил меня в беде?
— Я скажу ему, что это я виновата. Я чёрная ведьма и навела на тебя беспробудный сон, поэтому отныне со своими проблемами им придётся справляться самим.
Леси. Любимая. Жена. Она заставляла улыбнуться, даже когда на душе скребли кошки. Он притянул её ладонь к губам и поцеловал тоненькие пальчики.
— Не нужно, иначе твоё сердце пронзят тысячи тысяч клинков ненависти. Не хочу, чтобы ты страдала. Как-нибудь справлюсь.
— Это слишком для одного.
— Человека, ты забыла добавить. Но я не человек, сколько бы ни пытался быть на вас похожим. Они никогда этого не забудут. Они пеняют мне даже на то, что у меня нет наследника.
— Я могу привести к тебе молодую и сильную землепашку. Их почва более всхожа, чем у таких, как я.
— Перестань, а? — раздражение выплеснулось наружу. — Мы уже сотню раз это обсуждали. Это у меня проблемы — не у тебя. Младшие боги не могут иметь детей. Даже отринув благодать, я не перестал быть одним из них.
Леси убрала руку и горестно вздохнула. Он пожалел о своей вспышке. Она не виновата.
— Иди спать, правда. Я скоро. Обещаю.
— Люблю тебя.
— И я.
Он остановился лишь для того, чтобы послушать, как негромкие шаги и шорох одежды удаляются и гаснут. Едва обмакнул перо в чернильницу, как оно надломилось пополам. Приближался очередной зов. Как же он устал от этого!
Боль оглушила, как будто лопнувшая струна выстрелила в руку. Пол полетел в лицо. Удар выбил дух. В глазах потемнело. Лишь клочок света освещал сидевшую на коленях фигуру. Смердело отравленной гниющей плотью. Взметнулась медь волос, голова повернулась, чтобы окинуть его презрительным взглядом едких птичьих глаз.
— Спасаешь всех кого не лень, а о своей крови забыл? — так же зло как при расставании выкрикнул брат. — Смотри, это твоя вина!
Брат развернулся и показал то, что баюкал на руках.
Сознание толчком влетело в тело. Вместо Кодекса он черкнул короткую записку, от содержания которой самому становилось муторно. Привычно впечаталась в ладонь руна "исаз" на эфесе меча. Этот зов был последним. Он уходил. Навсегда.
...
Отгремели зарницы последней битвы. Он хотел уйти, но не мог. Отец пригвоздил его к обледенелым каменным плитам саркофага.
— Отпусти! Я не желал власти. Я уже сделал всё, что должен был, и даже больше. Мне незачем жить. Я хочу отдохнуть! Ну, пожалуйста!
— Так уж незачем? — снисходительно улыбнулся отец.
Как в детстве, когда Безликий ошибался или говорил глупости. Не поумнел с тех пор.
Тяжёлая ладонь легла на лоб. Сознание засасывало в узкий тоннель. Отец хочет дать шанс попрощаться? Зачем? Прощания всегда выходили отравой.
Тьма окутала его. В столбе света ложе со скомканными простынями. Не понимая, Безликий подался вперёд, ближе. Серебристые волосы расплескались по подушке, образовав бутон. По бледному лицу катился пот. Лихорадочно блестевшие жемчужные глаза вперились в него. На грани жизни и смерти Леси чудился его призрак.
— Тужьтесь, Ваше Величество, последнее усилие — я уже вижу головку! — донёсся голос повивальной бабки.
— Я смогла. Для тебя... — вместо стона сорвалось с бескровных губ.
Громом по ушам ударил младенческий крик.
— Радуйтесь, Ваше Величество, у вас сын. Прекрасный синеглазый мальчик.
Леси протянула руку, но ладонь Безликого прошла сквозь неё.
— Я не смог.
В жемчужных глазах отражались его слёзы. Повитуха уже совала Леси в руки орущий свёрток, но Безликий не успел заглянуть внутрь. Не успел увидеть своего наследника.
— Так уж незачем? — повторил отец, улыбаясь.
— Я не понимаю. Правила и...
— Ты поменял их, когда прошёл по нетореной тропе. Так не бойся с этим жить. Отныне ты отец, и за всё отвечаешь сам. Будет трудно, но ты справишься, иначе нетореные тропы не выбрали бы тебя.
Отец растворился, ушёл в вечность, а Безликий уснул долгим беспробудным сном.
...
Лик получился удивительным, почти живым, похожим на жену и на Лайсве одновременно. Жаль, что Безликий не смог остаться с ними. Его участь, его кара — вечное одиночество.
Солнечный зайчик заскочил в решетчатое окно, пробежал по полу и осел на лице. Безликий прищурился, отвыкнув от света. Хлопнули крылья. На карниз опустилась белая горлица и громко курлыкнула. Безликий протянул руку. Горлица протиснулась между решёток, села на запястье и потёрлась клювом об щёку.
— Ты?.. — признавая, но страшась поверить, выдохнул он. — Леси, ты вернулась ко мне? Ты простила меня?
"Я никогда на тебя не обижалась. Это ты не мог себя простить. Это ты отгородился от всего мира. Это ты не пускал меня к себе так долго", — отозвалась горлица.
Безликий гладил белые перья и впервые за века ощущал умиротворение, как будто обрёл целостность.
— Ты не злишься, что я был с другой?
"Я рада, что она тебя расшевелила. Теперь уж точно никуда от меня не денешься".
Леси всегда это умела: заставлять смеяться, даже когда на душе скребут кошки.
Что-то пробуждалось внутри него. Стены трескались. Всё яростней хлестал солнечный свет. Предвещая новый день, воспевал хор тысячи тысяч страждущих голосов:
Усталые смежу веки,
Под гомон слепящего дня.
Спрошу те моря и реки,
Текущие сквозь меня:
Сгорим ли в огне войны мы,
За грех сыновей и отцов?
За дел наших злые вины,
За вины сказанных слов?
Сломленных нас падших
Безликий, благослови.
Живущих в огне, сгоравших,
Несущих огонь в крови.
Не выстоять против силы,
Победы не обрести.
Под пеплом войны — могилы,
Нам не суждено спастись.
Сотрётся память, исчезнет.
Ты будешь совсем забыт.
И эхо древнейших песен
В сердцах уже не звучит.
Где льдины кроваво алеют
Сердце твоё скрыто льдом.
Но тот, кто его отогреет,
От коварства умрёт потом.
За это нам нет прощенья,
Спасенья за это нет.
По одному в забвенье
Уходим. Но тлеет свет
Надежды: придут другие,
Лучше нас, почивших во мгле,
На пепле построят мир и
Подарят покой земле(*).
* Стихи Ирины Зауэр
Глава 24. Маленький демон
1527 г. от заселения Мидгарда, Утгард
Дорога назад вышла гнетущей. Встретив туатов у лабиринта, Вейас показал клыки вэса и скомандовал собираться в обратный путь. Ничего не выпытывали. Хорошо! Не хотелось рассказывать про Безликого. Мне бы никто не поверил, порой я сама себе не верила, и всё же он спас нас. Если не он, то кто? Может, я схожу с ума?
Мы быстро миновали Хельхейм и Заледенелое море. Как только последний из отряда ступил с зимника на сушу, лёд затрещал. Потеплело. Впереди багряным заревом вспыхнул рассвет. Солнце показалось всего на пару часов, мелькнуло неуловимым алым кругляшом и, испугавшись зимней мглы и мороза, скрылось за горизонтом. Завтра оно вернётся, и завтра его будет больше. В воздухе уже томилась весна.
Пустынная тундра осталась за спиной — три недели прошли в тягостном молчании. Мы ночевали в предгорьях Утгарда. Сидели у костра с туатами. Микаш куда-то запропастился, и я могла поговорить с Веем, не опасаясь, что нас подслушают. Он злился на меня с самого выхода из лабиринта, отмахивался либо грубил, словно я чем-то ему досадила.
"Что с тобой?" — спросила я мысленно.
"А сама не понимаешь? — взвился брат. — Как ты могла с ним переспать?! Я переживал, что он напал на тебя, но теперь вижу, что ты сама ему позволила. Я ещё мог понять, если бы ты выбрала Петраса или Странника, но этот напыщенный простолюдин! Ты же с ним грызлась постоянно. Чем он лучше меня?!"
Я удивлённо вытаращилась:
"Что за глупая ревность?! Ты же сам не пропускаешь ни одной юбки. Почему я не имею права развлекаться так же, как и ты?"
"Он был для тебя только развлечением?"
"Нет, всё было не так, как ты подумал. Я... я не могу этого объяснить. Пожалуйста, не проси. Мне очень стыдно".
Я всхлипнула. Сидевшие рядом туаты с любопытством покосились на нас. Я отвернулась к костру.
"Если он был для тебя только развлечением, докажи это — заставь его уйти. Тогда я прощу тебя".
Вей походил на ребёнка, закатившего истерику из-за того, что ему не досталась игрушка. Микаш же столько сделал для нас!
— Хорошо, — сказала я вслух после недолгого раздумья.
Встала и направилась туда, где полчаса назад скрылся Микаш. Спину сверлил недоверчивый взгляд брата и ещё с полдюжины встревоженных взглядов туатов.
Микаш избегал меня всё это время, а я — его. Боялась, он выскажет вслух то, что я сама о себе думала. Это ведь был его первый раз, почти как насилие или ещё хуже. Но я ни о чём не жалею: тогда мне казалось самым правильным подарить Безликому свою любовь и кажется до сих пор, несмотря даже на то, что он меня бросил. Я расскажу Микашу всю правду, и будь что будет!
След ауры увёл далеко от лагеря в лес к костерку между сосновых стволов. Микаш сидел перед ним, привалившись спиной к дереву.
— Уходи, я хочу побыть один, — отозвался он на скрип снега под моими торбазами.
К дымной горечи примешивался запах крови. В отблеске пламени сверкнуло лезвие ножа. Микаш остервенело царапал себе запястья. Там уже живого места не осталось!
— Что ты делаешь? Я же просила не обтёсываться! — закричала я, нависнув над ним.
— Не всё, что я делаю, связано с тобой, — огрызнулся он, но резать себя перестал. — Чего надо?
Я уселась рядом и, вглядываясь в трепещущее пламя, набралась мужества.
— Ты должен уйти.
— Вы хотите бросить меня посреди гор? Чего и следовала ожидать от Сумеречников! — в сердцах сплюнул он.
— Нет, когда вернёмся в Урсалию.
Резкие слова больше не задевали. В нём говорили отчаяние и одиночество. Безликий советовал не показывать мужчинам жалости, и я собиралась помочь Микашу по-другому.
— Не нужно больше спасать нас. Если Вейас хочет стать рыцарем, то должен полагаться только на себя, иначе когда-нибудь с ним случится то же, что и с ищейкой Йордена. Твоя помощь делает людей беспечными. Не рискуй больше ради чужих трофеев, не воруй чужие судьбы и цели. Они не стоят твоей жизни и не станут твоими никогда. На самом деле ты лучше любого из Сумеречников и достоин гораздо большего. Защищать людей от демонов можно без ордена. Бедные селяне и бюргеры с удовольствием примут помощь. Ты ведь сам этого хотел, помнишь?
— Больше не хочу! — выкрикнул на мою заученную наизусть речь Микаш.
Я попыталась взять его за руку и успокоить, но он отстранился.
— Тогда чего ты хочешь? Ты свободен, ты не должен никому служить. Ты можешь делать всё — просто пожелай.
— Я желаю быть властелином Мидгарда и чтобы ты стала моей женой. Как думаешь, сбудется? — Я покачала головой. — Так не спрашивай, чего я хочу! Почему я не сдох в лабиринте?!
Микаш полоснул по запястью так сильно, будто хотел отрезать ладонь.
— Перестань!
Я схватилась за нож. Микаш дёрнул рукоять на себя. Лезвие соскочило, разрезало мою рукавицу и задело кожу. Выступила кровь. Микаш выронил нож и отпрянул.
— Прости, я не хотел!
— Как хочешь.
Я подняла нож и спрятала его в мешок на поясе. Хорошо бы меч отобрать, а то ещё, не приведи Безликий, начнёт им себя кромсать. Встала и пошла обратно в лагерь. Надоело. Пускай сами со своими истериками разбираются.
Микаш вернулся, когда мы навьючивали ненниров, проскользнул тенью к своему жеребцу и ехал в хвосте, ни с кем не заговаривая.
Весна наступала короткими днями, зарождалась в горных долинах, вспучивала лёд на речках, капелью падала с ветвей, зверьём выпрыгивала из-под копыт. С солнечным светом и теплом возвращались и ощущения в теле. Мы покидали сумеречный мир вечного холода, где блуждали бесплотными духами, и вновь облачались в телесную оболочку. С ней наваливались и проблемы, которые мы, казалось, оставили за пределами Утгарда.
Отряд растянулся цепочкой по дну узкого ущелья. Снег тускнел и собирался в твёрдые комья, размокал и хлюпал под копытами. Река пробивалась из-подо льда и журчала тоненьким ручьем совсем рядом. Над нашими головами нависали ледники, предвещая сходы лавин.
Вейас со мной не разговаривал две недели после памятной ссоры. Я не выдержала и снова напросилась на свару, на этот раз открыто:
— Что мы будем делать, когда приедем в Урсалию?
— Чтобы меня приняли в орден, я должен привезти клыки вэса домой, — безучастно отозвался брат.
— Если мы вернёмся, отец меня больше никуда не отпустит. Я просижу затворницей в четырёх стенах всю жизнь! — Вейас неопределённо повёл плечами. — Мы могли бы отправиться в Эскендерию, поступить в Университет. Помнишь, ты хотел? Один умный человек сказал мне, что простые пути ведут в никуда. Если ты хочешь чего-то добиться, то к этому надо прикладывать все силы. Путь мыслителя не менее почётный, чем путь воина. Пускай сейчас твои идеи кажутся смешными, но со временем они захватят умы и поведут людей за светом потухших звёзд туда, куда даже богам трудно представить, — вдохновенно повторяла я слова Безликого. — Призвание рыцаря никогда не было твоей стезей, и эти клыки добыл не ты, а Микаш. Всё закончится плачевно, если ты продолжишь следовать за чужой судьбой.
— Это Микаш тебе сказал? Разве ты не понимаешь? Это его я видел в пещере Истины. Это он забрал мои регалии и тебя в придачу. Почему ты его не прогнала?! — последняя фраза эхом разнеслась по скалам, грозя опрокинуть снежные глыбы.
Я обернулась. Туаты смотрели на нас во все глаза. Микаш плёлся в хвосте. Слышал ли?
— Я не могу ему приказывать. Он свободный человек, — угрюмо ответила я.
— Разве ты не понимаешь? Он пляшет под твою дудку. Мы все только это и делаем! — Вейас вдавил пятки в конские бога и помчался догонять Асгрима.
— Эй, стой! — прикрикнул на него предводитель отряда. — Скользота! Упадёшь, шею свернёшь, животное покалечишь, а нам потом разгребай?!
Вей натянул поводья, но ко мне не обернулся. Я ссутулила плечи и пропустила между нами несколько всадников.
Он неправ. Если бы все плясали под мою дудку, отец бы не согласился выдать меня замуж за Йордена, Петрас не попытался бы воспользоваться моей слабостью, Микаш не резал бы себе руки, Вейас не смотрел бы на меня, как будто я его предала, Безликий бы не ушёл. Безликий! Он начал забываться, как сон: его тихий, с лёгкой хрипотцой голос, грустные синие глаза, ласковые прикосновения и мудрые слова. Я постоянно повторяла их про себя, но они тлели и рассыпались прахом. Я вызывала в памяти образы, но они тоже тускнели, словно это был лихорадочный сон. Я больше никогда его не увижу и тогда не видела на самом деле!
Дорога тянулась по долинам меж гор, то вверх на плато, где ещё властвовала зима, то вниз по колкому насту, к серым лоскутам проталин с гнилой прошлогодней травой. Воздух стал слаще и гуще, словно готовился принимать в себя ароматы цветов. Небо раскинулось широким, пронзительно синим простором, цвета глаз Безликого. Высокое — не дотянуться, свободное — гордому орлу лететь-не перелететь.
