— Это крысиный яд?
— Трусишь? — с вызовом прищурившись, ответил Вейас.
Микаш взял чашку и выпил залпом. Поморщился — явно обжёгся. Не надо было глотать кипяток, дурила! Вернулся в свой угол и затих. Лайсве вертела чашку в руках, пригубливала чуток, ждала, пока остынет.
— Когда мы поедем домой? Скучаю по отцу, и по старому Жыху, и по строгому Матейасу, и даже по несносной Бежке. А нянюшка? Она, должно быть, слегла от беспокойства. Хоть бы у неё всё хорошо было, — убеждала Лайсве, но Вейас прекрасно видел, что она врёт.
Не хотелось ей в Ильзар вовсе. Девочек всегда забирают в дом мужа и заставляют забыть семью, род мужа становится их единственным родом. Муж отвечает за неё, судит и карает. Если она ему понравится, то станет хозяйкой в доме, если нет — виновата сама. Сумеречники — хорошие, никогда просто так жену не обидят. Конечно. Только вот ни один из знакомых Сумеречников хорошим не был. Йорден? Подлый трусливый шакалёнок. Петрас? Вероломный насильник. Сам Вейас ненамного лучше. Отец? Тот ещё лицемер. Прикрывался долгом, а на деле давал взятки и торговал сестрой. Остальные высокие лорды такие же.
Если бы Лайсве была наивной овечкой, глупой кокеткой или, наоборот, расчётливой стервой, её бы приняли, а так... Она слишком свободолюбива, слишком независима, слишком возвышенна для суетности и интриг. Мужчины таких боятся, не понимают. Только Петрас не испугался, уверенный, что сможет её сломать, и этот медведь, которому весь страх Странники откусили, и Вейас... потому что любовь к сестре сродни самой жизни, такая же естественная и правильная. Только не в глазах людей.
Говорят, любого мужчину умная женщина приручит и исправит. Смешно. Мужчину нельзя исправить. Он может только притвориться, как притворялся отец для лордов из ордена. Как притворяется медведь, чтобы одну последнюю улыбку заслужить, а в душе ярится так, что земля под ногами кипит. Как притворяется Вейас: отправился в опасное путешествие, спасал грязных бродяг, бросался в пасть жутким тварям, обнимал и целовал по-братски, когда хотелось совсем по-другому. Но силы притворяться когда-нибудь иссякнут, и все станут самими собой: трусливыми, грубыми, циничными и обозлёнными. А она останется прекрасным хрупким цветком на снегу. Что же ей, умереть из-за этого? Быть растоптанной? Да она заслуживает этого гораздо меньше, чем кто-либо! Она лучшее, что есть в мире!
Как же ей объяснить, что это не с ней что-то не так — она как раз самая правильная — это мир насквозь прогнил. Люди не верят в добро и не видят красоту, боятся, что кто-то окажется лучше них, стремятся всех опустить до своих низменных страстишек, прикрываясь соблюдением приличий, когда в душе уже давно протухли и смердят так, что впору затыкать нос. Рассуждают о судьбах мира, сетуют на незрелость детей, а сами намного хуже! Свысока смотрят на страсть молодых к жизни, к справедливости, к высоким идеалам, а сами предаются тщеславию и гордыне. Так кто глупее? Кто горит и старается изо всех сил, или кто плюёт и смеётся, не пошевелив и пальцем, чтобы сделать хоть что-то? Бесполезные трутни!
— Я подумал, может, не нужно домой. Исполним твою мечту, раз с моей уже разобрались, — улыбнулся Вейас и протянул сестре руку. — О чём ты мечтаешь?
Она переплела с ним пальцы и прищурила один глаз:
— Если скажу — не сбудется.
— Тогда как же я узнаю и помогу?
— А ты догадайся! — усмехнулась она, допила отвар и легла на лавку. Глаза осоловели, слипались. Ладонь прикрыла зевающий рот. — Срок у тебя до завтра.
Лайсве дышала ровно, спокойно. Вейас отвернул укрывавшие её шкуры. Безмятежная, с разглаженными сном чертами, она словно светилась изнутри, манила прикоснуться. Сдерживаться Вейас больше не мог: забрался сверху и поцеловал приоткрытые губы. Шкуры полетели на пол. Вейас расстегнул крючки на платье, стянул, насколько мог, вниз. Трепетные грудки приятно заполнили ладони. Кожа такая гладкая на ощупь, тёплая, нежнее шёлка, вкуса ромашки и мяты. Он так и представлял свои ощущения, когда подглядывал, как сестра мылась или переодевалась.
Колено подцепило юбки и задрало до бёдер. Желание давило так, что даже дышалось с трудом. Мир окунулся в алый цвет. Сердце громыхало в ушах набатом. Ни мгновения ожидания, терпения ни на миг. Мука изгрызла изнутри. Наконец всё исполнится! Сны. Мечты. Заглушить непереносимый запах соперника своим. Скорей!
Из одежды что-то выпало и звякнуло об пол. Вейас обернулся. Сверкнуло осколками зеркальце. В зеленоватой дымке в нём отражался кто-то жуткий. Хуже мелочного Йордена, хуже вероломного Петраса, хуже зловещего Странника, хуже, много хуже лицемерного отца. Подлец. Мерзавец. Предатель. Судорога прошла снизу живота по хребту до самого горла. Едва не вывернуло. Вейас обхватил голову руками и свалился на пол. Душили беззвучные рыдания. Слабак. Не смог. Ни туда ни сюда.
Вейас поднялся и оправил платье на сестре, укрыл шкурами и подоткнул с боков плотнее, чтобы не мёрзла. Три дня всё-таки.
Закончив, он подошёл к посапывавшему Микашу. Поди, почти сразу лишился чувств. Свернулся калачом: спиной в одну стенку упёрся, ногами — в другую. Вейас, кряхтя, оттащил его за плечи и разложил на полу. Какой же тяжёлый, настоящий медведь! Точка на жилистой шее нашлась c трудом. Вейас надавил со всей силы, аж косточки хрустнули. Нездорово полыхнула аура, покрылась жёлтой сеткой с шипами. Вейас отстранился и утёр со лба пот. Веки медведя дрогнули. Вейас потянулся за мечом. Когда холодные стальные глаза распахнулись, он уже прижимал к горлу Микаша клинок.
— Нравится чувствовать себя беспомощным? — посмеиваясь, спросил Вейас. — Где ж твоя заносчивость? Где спесь перед слабым, глупым высокородным сосунком? Кто теперь слабый? Кто теперь глупый?
Микаш выпучивал глаза, дышал шумно, губы бессильно шевелились. Вейас надавил на лезвие. По затхлому пещерному воздуху разлился солоноватый запах.
— Смотри, кровь медведя ничем не лучше нашей. Может, и голову отчекрыжить? Повешу её на кол и буду кичиться, как трофеем. Как думаешь, если убью, перейдёт ко мне твоя сила, м? В сказках моей сестры всегда так и происходит. Ты же любишь их слушать!
Лицо Микаша покрылось испариной, на рубашке проступили мокрые следы. Вейас облизнулся и спрятал меч в ножны. Медведь обмяк. Вейас пнул его коленом в солнечное сплетение. Тот зажмурился и разинул рот в немом крике. Сумасшедшее удовольствие! Хотелось схватить палку и лупить его, пока всё тело не покроется синяками и ссадинами, обрубить мечом руки и ноги, оставив беспомощным калекой. Чтобы он почувствовал, каково это — бессильно наблюдать, как у тебя отбирают всё, чем ты дорожишь.
Но Вейас не стал. В осколках зеркала отражался жалкий маленький демон. Вреда причинить не может — только скалится, пугает. Слабак.
— Хочешь мою сестру? — спросил он, когда затуманенный болью взгляд стал более осознанным. Микаш смог только промычать в ответ. — Забирай: она вся твоя. Я уезжаю вот с этим, — Вейас достал из сумки клыки вэса и помахал ими перед бледным лицом медведя. — А ты отправишься с моей сестрой, куда она скажет.
— З-за-а-а-плачет, — едва слышно прохрипел Микаш.
— Утешится. Она выберет тебя, уже выбрала. Я не надеюсь, что ты чем-то лучше, но ты хотя бы ей не брат. Запомни, если причинишь ей вред, — Вейас снова потянул меч из ножен, — я стану мстительным духом и буду мучить тебя до конца твоей жизни так, как тебе и не снилось. Клянусь моей любовью к ней!
— С-с-сберегу, — просипел Микаш и добавил неожиданно твёрдо: — Клянусь!
Вейас снова надавил ему на шею. Медведь обмяк, провалился в сон. Вейас закинул вещевой мешок на плечи и, поцеловав сестру в лоб, зашагал прочь.
Глава 25. Видения на горе Мельдау
1527 г. от заселения Мидгарда, Подхолмовое царство туатов, Лапия
Зелье помогло. Я проснулась бодрая и посвежевшая. Хотелось нежиться в тепле шкур и улыбаться всему миру. Когда валяться надоело, я откинула шкуры и свесила ноги с лавки, едва не наступив на разбитое зеркальце. Осколки валялись по полу. Я опустилась на корточки и собрала их в раму один к одному. Изломанным отражением на меня посмотрел маленький демон и истаял, как не было.
— Вейас!
Я оглянулась по сторонам.
— Он ушёл, — отозвался с порога Микаш.
Распаренный до красноты, мокрые волосы сбились, потемнели и напоминали баранью шерсть. Видно, тоже ходил к тёплым источникам.
— Когда вернётся? — спросила я, убрав зеркало.
— Никогда. Он забрал клыки и уехал. Три дня назад, — ответил Микаш после долгой паузы. Капли воды с волос оставляли потёки на рубашке.
— О чём ты? Мы же вчера пили с ним отвар.
— Сонное зелье. Он усыпил нас на три дня и уехал. Он не вернётся.
— Нет, ты не понял! Он не мог меня бросить, — я засмеялась. Что за несуразности он несёт!
— Лайсве, это правда, — Микаш оставался убийственно серьёзен. — Вейас уехал в Ильзар.
Я затрясла головой, не хотела ему верить. На каменном стуле валялась походная одежда: серые шерстяные штаны с рубашкой. Я стянула с себя дурацкое платье.
— Что ты делаешь? — Микаш подошёл вплотную, тревожно вглядываясь в моё лицо. Его глаза воспалились то ли от купания, то ли от долгого сна.
Я же в одном исподнем! Поспешила одеться.
— Поеду. Если потороплюсь — нагоню. Не мог Вей меня бросить. Он собирался исполнить мою мечту!
От отчаянья думать не получалось. Хотелось вернуть время обратно: не пить злосчастный напиток, выспросить всё до конца.
— Даже если не нагоню, поеду домой. Там и встретимся.
— Лайсве! — Микаш обхватил меня за плечи сзади. На мне же рубашка не застёгнута! — Он не хотел, чтобы ты ехала за ним. Он хотел, чтобы ты исполнила свою мечту сама. Я помогу.
— Вы сговорились?! Ты прогнал его, чтобы остаться со мной! — Я развернулась и хлестнула его по щеке так, что ладонь загудела. — Говори! Говори, что произошло!
— Я не могу. Ты расстроишься ещё больше, — Микаш попятился, не отрывая от меня взгляда, и закрыл собой проход.
Я с визгом бросилась на него, вцепилась в рубашку. Он обхватил меня и встряхнул, пеленая нитями телепатии. Я обрывала их, извивалась, колотила его руками и ногами, кусалась. Даже привкус крови во рту не остановил бушующей внутри ярости. Изничтожить! Холодный, неприступный истукан — ничего не чувствует!
Хлопнула дверь, послышались шаги, возгласы. Четыре руки стягивали меня с Микаша.
— Ненавижу! Присосался, как пиявка! Все соки из нас выпил! — я извивалась, пытаясь добраться до него. — Убирайся! Живи сам! Своим умом! Никому ты не нужен! Ты зло! Моя мечта — чтобы ты сдох! Почему ты ещё здесь?!
— Выйди! — перекричала меня Эйтайни.
— Нет! — хрипел Микаш.
— Выйди, иначе она себя изведёт!
Он исчез, но я не успокоилась ни на йоту. Это конец! Я никогда не была одна, не представляла жизнь без брата, как будто половину отрезали по живому. Кровоточит. Больно, аж нет сил. Остаётся только умереть.
— Пустите! Пустите, я поеду за Вейасом! — последняя попытка вырваться.
Я обмякла. В раскалённом мареве показалось встревоженное лицо Асгрима. Он уложил меня на лавку и погладил по волосам. Под руку попалась плошка, и я запустила ею в него. Он едва увернулся и выскочил из зала. Я побежала следом, чтобы выцарапать глаза. Дверь оказалась заперта. Я лупила по ней кулаками, орала. Ногти ломались, костяшки разбивались в кровь. Лоб бы тоже разбился, если бы оставались силы. Я повалилась на пол, всхлипывая, отупев, дышала с трудом и молила о смерти.
Дверь отворилась. Меня подняли на руки и снова отнесли на лавку, приставили к губам чашку, но я не хотела пить. Сжала зубы. Зажмурила глаза. Отстали. Ушли.
Пробил озноб. Они в сговоре. Снова с Веем что-то сделали — Эйтайни, Асгрим, Микаш. Я должна вызволить брата, как он вызволил меня из плена Странника, должна придумать способ, чтобы вывести их на чистую воду. Мы с Вейасом будем вместе. Мы клялись!
Я собралась с силами и села. Туатская служанка принесла еду. Я сделала вид, что ем, выхватила поднос и оглушила её. До того как подоспела подмога, я выбралась из зала и помчалась к потаённому водопаду. Стражники бежали следом. Я петляла по коридорам, чтобы их запутать. Оторвалась, свернула к памятному месту, нырнула под струящийся изумрудный каскад. Аура брата звала — родная, светлая — горела путеводной звездой впереди. Галерея закончилась подземными казематами, пустыми, только в последней клетке на полу лежало тело.
— Лайсве, — тихо позвал брат.
— Я здесь!
Я дёрнула за решётку. Заперта! Я схватила факел и принялась искать ключ. До моего плеча дотронулись. Я обернулась. За спиной стоял Микаш и печально улыбался.
— Помоги, туаты нас предали! — попросила я.
— Помогу.
Микаш достал из-за пазухи большой ажурный ключ, отпер замок и вошёл в клетку.
— Лайсве! — испуганно выкрикнул Вейас.
Микаш выхватил меч и, словно сквозь масло, проткнул его грудь с левой стороны. Убил! Он убил моего брата! Микаш рассмеялся и глянул на меня жуткими разноцветными глазами.
— Ты моя! Никто нам больше не помешает! — закричал он, превращаясь в тёмного суженого из моих снов.
Возле его ног лежал не Вей, а Огненный зверь, поверженный, растерзанный тьмой. Пламя опадало с его шкуры. Он умирал!
— Не-е-ет!
Я бросилась на мерзкую тварь. Она обхватила меня руками, обездвижив, и поцеловала в губы, вливая в рот тьму.
Я очнулась посреди гостевого зала. Обошлось? Меня отпустили?
Дверь была не заперта. Я прихватила меч и рванула наружу, побежала в темницу.
— Вейас! — позвала я со входа.
— Лайсве! — крикнул брат с дальнего конца.
Жив! Я ударила мечом по замку клетки, высекая искры. Он не поддавался, видно, был заговорен на прочность. Из коридора послышались шаги. Я стукнула по замку ещё сильнее. Ну же! Хоть чуточку!
— Помочь? — зашептал в ухо вкрадчивый голос Микаша. Нет, суженого!
Перехватив мои руки, он отвёл меч в сторону, открыл замок и подтолкнул внутрь.
— Пусти!
Я вырывалась, но ничего не выходило. Он подвёл меня к Вейасу и приставил меч, зажатый в моих руках, к его груди.
— Убей его, и мы всегда будем вместе. Я буду любить тебя вечно, никогда не предам и не взгляну на других женщин, кроме тебя. Разве ты не этого хотела? — уговаривал суженый.
— Лайсве, — Вейас, избитый и ослабший, протягивал ко мне руки.
— Он пытался изнасиловать тебя, усыпив сонным зельем. Убей его, освободись от проклятья близнецов и от проклятья Сумеречников разом. Тогда настанет новый светлый мир, мир лучшего, более справедливого бога. Мы в нём — повелители и вершители судеб, в нашей власти карать и миловать, одаривать и низвергать.
— Лайсве... — шептал брат, глядя мне в глаза.
Руки дрожали. Я не верила. Он не мог... не смог бы, даже если хотел. Я не стану его убийцей, нет!
Вейас вспыхнул рыжим пламенем. Через мгновение передо мной на боку лежал Огненный зверь, хрипел, рычал, сучил лапами, но подняться не мог. Глянул на меня пронзительно-синим глазом, как на палача!
— Убей его, — снова заговорил суженый. — Он не благ и не милостив, а холоден и расчётлив. Он не любит тебя, никогда не любил, просто использовал, чтобы победить Легион и убить своего брата. Разве братоубийца может быть хорошим, добрым, праведным? Знаешь, скольких ещё он убил? Скольких погубил своей хандрой и бездействием? Догадалась, за что он тебя выбрал? Не за красивые ведь глазки, правильно? А за то, что ты самая глупая и доверчивая дурёха в Мидгарде. Это не мои слова, а его. Для меня ты самая красивая, самая умная, самая лучшая. Докажи ему, что ты такая. Убей его! Он ведь тебе не брат.
