На глаза навернулись слёзы. Я снова подняла взгляд к ночному небу. Раскинула руки, как делала прежде дома, чтобы слиться с ветром. Воздух был по-летнему терпкий и тяжёлый. Я вдохнула его полной грудью и... ничего не произошло. Должно быть, я действительно утратила связь со стихией. Или веру.
Понурившись, я обняла себя за плечи. Одиночество холоднее лютых морозов, отчуждение горче волчьего яда. Может, повернуть назад? Вейас перекатился на другой бок и притих. Нет, братишка правильно сказал: меня простят, а вот ему пути к отступлению нет. Я обязана идти с ним до конца не как хныкающая и попадающая в неприятности сестра, а как брат и надёжный товарищ. Возможно, это и есть моя нетореная тропа, мои железные башмаки, посохи и караваи. Я должна все преодолеть и стать лучше — только так можно свою судьбу обрести.
Из курятника донеслись шорохи. Ночную тишь взорвало переполошённое кудахтанье. Я подхватила с земли палку и ринулась в сарай. Зловеще сверкнули во тьме глаза. Кудахтанье перешло в сдавленный хрип, почти человеческий. Я замахнулась со всей силы и ударила. Коротко пискнув, тварь отлетела в сторону и с грохотом шмякнулась об стену. В дверном проёме появился Вейас. Освещая путь запалённой лучиной, брат отстранил меня и опустился на корточки рядом с поверженным зверьком.
— Ну даёшь, сестрёнка, с одного удара прикончила! — потешаясь, восхитился Вей.
Я тоже присела. На полу ещё дёргалась пеструшка с разодранным горлом. У стены неподвижно лежала чёрно-бурая тушка. Вейас подхватил её подмышку и погасил лучину, боясь, чтобы тлеющие угольки не подпалили разбросанные повсюду пуки соломы и перья. Демона рассматривали уже на улице. Как и предполагали селяне, супостатом оказался обычный хорёк. Жирный, подранный, немного облезлый по бокам и с перепачканными в крови зубами.
— Что теперь будем делать? — поинтересовалась я.
Чай, за убийство хоря никто особо раскошеливаться не станет. Ещё шею намылят, что байками про демона людей пугали.
— Ты будешь спать, а я что-нибудь придумаю, — ответил брат не терпящим возражений тоном.
Он вручил мне своё одеяло и направился прочь от селянского двора. Я всё же заставила себя вздремнуть несколько оставшихся до рассвета часов, пока над самым ухом не начали драть горло петухи. Я подмела перья в курятнике и закопала дохлую птицу подальше, чтобы никто не видел. Не хватало ещё, чтобы селяне узнали, что мы за ней не углядели.
Вейас всё не возвращался. Я не выдержала и отправилась на поиски. Что будет, если хозяева придут про куродава спрашивать? Как я им скажу, что это был всего лишь хорёк, да и того мой брат куда-то снёс?
Я бродила по улицам от плетня к плетню. Только проснувшиеся селяне умывались над глиняными мисками, кормили снующих по двору уток и свиней. Женщины собирали укроп, петрушку и лук-порей к завтраку на небольших делянках. По узким улочкам гнали стада коров и коз на выпас. Даже занятые повседневными хлопотами люди отвлекались на меня и провожали любопытными взглядами, но не останавливали, слишком запуганные славой Сумеречников. А вот цепным псам было плевать и на отцовский титул, и даже на болтающийся у меня на поясе меч — с каждого двора провожал захлёбывающийся злой лай. Несолоно хлебавши я вернулась к приютившему нас на ночь дому.
Повело в сторону сеновала. Я даже не могла объяснить почему. Стараясь ступать как можно тише, я толкнула дверь и заглянула в щель. Пахнуло пряностью сушёного разнотравья. Приглушённые стоны обожгли уши. Полоса света обозначила во мраке стройный мужской торс. По плечам разметались белые кудри.
Я хотела тихо захлопнуть дверь, но как нарочно громко скрипнули ржавые петли. Мужчина обернулся. Следом поднялась вчерашняя молодка с приспущенным с груди платьем и выделяющимися в тёмных волосах сухими травинками.
— Ваш братик хочет присоединиться? — промурлыкала она, потягиваясь и выставляя напоказ свои прелести.
Я едва не вскрикнула. Вот Вейас и нашёлся. И почему его куродав не удавил?!
— Это вряд ли. Скромняга он, сам себя стесняется, — ухмыльнулся белобрысый паршивец.
"Закрой рот и выйди. Я быстро".
Я выскользнула на улицу и сползла на землю по стенке. Вот же дрянь, чуть не попалась! Вейас вышел через несколько минут, накинув на себя нижнюю рубаху. Он нёс в руках свёрток, от которого пахло горячей выпечкой.
— Не охай. Не совала бы нос, куда не следует, ничего бы не увидела.
— Зачем тебе это понадобилось? У нас же дело. Куродав, забыл? Что станет, если её муж узнает?
— Так он сам и предложил, — пожал плечами брат. — Наверное, надеется, что так я их брак благословлю или хочет снизить оплату.
— Оплату за что? — нахмурилась я.
— За демона-куродава, конечно.
Вейас взял прислонённую к сеновалу жердь и протянул мне. На неё животом была насажена жуткая тварь: ярко-алая в зеленоватых и синих разводах, жёлтые колдовские глаза страшно выпучены, косматая морда ощерена, выставляя напоказ внушительные клыки с запёкшейся кровью. Я с трудом признала в этом чудище давешнего хорька. Что брат с ним сотворил?!
— Пришлось немного схитрить. Но ты бы видела, как селяне перепугались! Чуть ли не ноги целовать стали за спасение.
Я отвернулась. К горлу подступила дурнота. Как это мерзко!
— Перестань! Не ты ли первая взялась людей обманывать?
— Я хотела развеселить детей!
— Какая разница?
Да как он может сравнивать?!
Брат сменил тему:
— Нужно нашего демона побыстрее сжечь. Сомневаюсь, что краска на нём долго продержится. А потом позавтракай, — он протянул мне свёрток. — Там пирожки с капустой и мясом. Только, умоляю, ни с кем не делись! Голодным и убогим твои подачки не помогут, а если ты упадёшь от изнеможения, мы не сумеем оторваться от погони.
— Какой погони?
Я думала, никто не станет нас преследовать так далеко от замка.
— Ходят слухи, — замялся Вейас и почесал затылок. — Похоже, отец поставил на уши весь орден и отправил по нашему следу отряд ищеек во главе с твоим женишком. Вряд ли бы отец стал усердствовать из-за такой беспутной бестолочи, как я, а вот тебя вознамерился вернуть. Если мы не поторопимся, то рискуем попасть к ним в руки.
— Мастер Вейас, почему так долго? Вы же обещали! — раздался из-за притворенной двери капризный голос.
— Всё будет хорошо. Выкарабкаемся, — подмигнул брат и ушёл ублажать селяночку.
Я топталась на месте, пытаясь унять панику. Ничего путного в голову не приходило. Как там в Кодексе Сумеречников говорилось: "Нужно решать насущные проблемы, а не переживать о том, что ещё не случилось". Я взяла шест с куродавом и направилась к ближайшему перекрёстку, чтобы скрыть следы нашего обмана.
* * *
Я сидела на перекрёстке и наблюдала, как языки пламени обгладывают шерсть и плоть куродава, обдавая тошнотворным запахом палёной кошки. Прохожие исподтишка косились на меня, но я старалась их не замечать. Я уверена в том, что делаю. В сжигании куродава на перекрёстке нет ничего необычного. Сумеречники всегда так поступают, чтобы огородить людей от злых чар. Забубнила только что придуманное "заклинание" и подбросила в костёр пучки травы. Вроде так больше походит на таинство. Брат мой, Ветер, даже себя обмануть не получается!
Когда костёр потух, я собрала обугленные косточки и закопала их, снова бормоча нелепицу и посыпая могилку полынью и подорожником. Расквитавшись с грязным делом, я подобрала с земли свёрток с остывшими пирожками и побрела в расположенный неподалёку город. Молчаливые стражники у ворот без лишних расспросов пропустили меня за пару медек. Никуда не сворачивая с ведущей через всё поселение широкой дороги, я вышла на главную площадь. В самом её сердце посреди рыночных рядов возвышался стройный деревянный храм с круглыми, похожими на луковицы куполами. Дом матери-земли Калтащ и её тринадцати сыновей и дочерей — духов-покровителей ремёсел и земледелия. Отсюда никого не выгоняли. В южных городах в таких местах собирались толпы нищих. Просили милостыню, ждали, когда служители вынесут на улицу большой чан с чечевичной похлёбкой и разольют по глиняным плошкам, чтобы накормить всю ораву. Север бездомные бродяги не любили: мало кто выдерживал суровые холода без крыши над головой, да и летние ночи здесь выдавались не слишком тёплые.
Я уселась на ступени передохнуть. Из полукруглых дверей с резным растительным орнаментом вышел укутанный в медвежью шкуру жрец.
— Что кручинитесь? Невестушку свою обидели? — сердобольно поинтересовался он. — Так поговорите с ней. Бабы, они ж добрые, всё простят.
Я слабо улыбнулась. Бабы добрые. А я, видно, совсем не баба. Протянула жрецу монетку и попросила помолиться о прощении. Совесть облегчу, хоть боги земли нам не покровительствуют. Жрец ласково улыбнулся и ушаркал обратно в храм. Я раскрыла свёрток с пирожками и попробовала один. Кусок стал в горле сухим комом. Залила его водой и кое-как проглотила.
Перед глазами до сих пор мелькала постыдная сцена с братом. Все вокруг чувствуют любовь, страсть хотя бы, а я как пустая. Ни к кому не тянет, никто не заставляет живот наполняться бабочками — так вроде это чувство в любовных балладах описывают. И почему именно бабочки? Ведь тогда, значит, в живот набросали склизких мохнатых гусениц. Гусеницы поедали потроха, пока не сплели из кишок коконы, из которых и вылупились те самые любовные бабочки. Жуть!
Что за несуразные у меня мысли? Видно, не женщина я вовсе, раз не трепещу перед этим чувством. И уж конечно, не мужчина. Что-то среднее, без судьбы и смысла. Рука коснулась обмотанного грубой кожей эфеса. Вот как этот меч, такое же бесполезное создание.
Обхватив колени руками, я оглядывала собравшийся на торжище люд. Гомонили, сговариваясь о ценах, ненавязчиво зазывали посмотреть товар, если покупатель качал головой, уходили искать другого. Молодые и не очень хозяюшки брали с выставленных вдоль площади прилавков продукты, ткани и нитки. Мужчины заглядывали за инструментом к кузнецам либо осматривали выставленный на продажу скот.
Среди пёстрой толпы тревожным серым пятном выделялась девочка лет восьми, а может, десяти. Невысокая, худенькая, темноволосая и необычно смуглая для этой местности. Одета она была в прохудившийся холщовый балахон, а ноги вместо башмаков укутывали тряпки. Правую руку девочка прятала за спину, а левой держала букетик пронзительно-синих васильков и предлагала прохожим со словами: "Возьмите! Всего за одну медьку или кусочек хлеба! Или плоскую овсяную лепёшку! Или недозрелое яблоко!" Все шарахались, словно она болела чем-то заразным. Должно быть, девочка очень голодна, раз терпит такое. От меня не убудет, если я отдам всего один пирожок, а Вейас ни о чём не узнает. Я направилась к девочке, но не успела дойти всего пары шагов, как кто-то толкнул её. Она распласталась на земле. Букетик затоптали спешившие по делам прохожие. Я протянула девочке руку и помогла подняться, боясь, как бы её не постигла та же участь.
— Простите. Не стоило. Я такая неуклюжая, — стеснительно пробормотала она, пряча глаза. Я было подумала, что она из манушей, которые большими таборами кочуют по всему Мидгарду, но у манушей глаза ярко-голубые, а у этой — тёмные уголёчки.
— Ещё как стоило. Идём, — я помогла ей отряхнуться.
Хотела устроиться с ней возле храма, но на порог снова вышел жрец и покачал головой. Почему? Сюда пускают всех, даже нищих и больных. Я сделала ещё шаг, но тут заупиралась сама девочка.
— Нет! Они побьют меня палками. Я не хотела дурного, только кусочек хлебушка выменять. Клянусь!
Я вдруг поняла, почему она прятала правую руку: на ней не хватало кисти, а рукав лохмотьями свисал так, чтобы это скрыть. Воровка? Но ведь она совсем кроха. У меня-то красть нечего, кроме злосчастных пирожков и затупленного меча. Я улыбнулась как можно ласковей и повела её прочь от колких взглядов прохожих.
Мы устроились в лесу подальше от города, на излучине узкой речушки, глубокой и бурливой, с сильным течением и крутым обрывистым берегом. Я заставила девочку снять балахон, оставив в одной посеревшей от носки нижней рубахе. Как следует выкупала, смазала ссадины на тощем, с выпирающими костями теле заживляющей мазью и отдала свёрток с пирожками. Пока девочка уплетала еду за обе щёки, я выстирала её засаленную одежду и повесила сушиться на старой ветвистой иве.
— Не торопись так, а то плохо станет, — предупредила я, наблюдая, как девочка давится, откусывая слишком большие куски.
— Простите! — залепетала она, обсыпая себя крошками. — Я так давно ничего не ела, кроме лебеды и сосновой коры. В последнее время так худо делалось, что я даже их есть не могла. Хотела цветы на кусок хлеба выменять. Дядька Лирий предупреждал, что нельзя попрошайничать, но я не послушала, вот и...
Говорила она торопливо, с гортанным придыханием на некоторых звуках, и всё время бегала взглядом, словно чего-то опасалась. Я никак не могла оторвать глаз от её искалеченной руки. Что же это за девочка такая?
— Давай лучше знакомиться, — я подбадривающе подмигнула. — Я Лайс..., да, Лайс из Белоземья. Это на юго-востоке. Мы с братом на север едем лучшей доли искать. А ты тоже с юга?
— Я Айка, из Тегарпони, — она хмуро потупилась.
Это же один из самых больших южных городов в Сальвани, почти на границе с Муспельсхеймом. Дальше и придумать нельзя.
— Куда же вы едете?
— Мы... скитаемся. Нас отовсюду гонят.
Айка развалилась на огромных листьях лопуха, вытянув руки и ноги в стороны.
— Мы ищем благостный край, где нет ни голода, ни нужды, ни холода, ни болезней. Где люди добры, честны и милосердны, а дети не бывают сиротами.
— Так ты сирота?
Айка кивнула, глянула на яркое солнце, и её глаза наполнились слезами.
— Мне было пять, когда чёрная лихорадка забрала отца с мамой. Ещё у меня был братик, но теперь и его нет.
Я устроилась рядом и тоже до ряби в глазах всмотрелась в исступлённо яркое светило.
— А я свою маму никогда не видел. Говорят, она была очень красивая и добрая. Мне бы хотелось быть, как она...
— Но ты ведь парень, — усмехнулась Айка.
Я напряглась. Едва себя не выдала. Взрослый бы давно догадался о моей тайне, но девочка продолжала светло улыбаться:
— К тому же ты и так самый красивый и добрый из всех, кого я встречала. Правда-правда!
Я неуютно передёрнула плечами. Балахон на ветру уже успел просохнуть. Я поднялась и принялась его штопать. Прорех оказалось много, поэтому я начала с тех, в которые можно было просунуть ладонь. Айка повернулась набок и, щурясь, наблюдала за мной.
— Ты похож на ангела, — заметила она.
— Это такой демон?
— Нет! Это божественный посланник. Как можно не знать про божественных посланников?
Я пожала плечами.
— Ангелы прекрасны, как никто из смертных. Они ненадолго спускаются с небес, чтобы принести людям покой и облегчить страдания. А когда наступит конец времён, они приведут в наш мир милостивого Господина, чтобы он сделал всех людей счастливыми. Надеюсь, у них получится.
Я провела рукой по своим неровно обстриженным волосам. Прекрасна, как никто из смертных, смешно, да? Стало тоскливо, и я поспешила сменить тему.
