— Нужно вернуть девочку отцу: она очень истощена, — крикнул он.
В дверном проёме показался Петрас.
— Юле, мы ведь всё уже обсудили, — он оперся плечом о косяк и сложил руки на груди. — Вылечи её. В конце концов, должен же ты своё содержание отрабатывать. Остальное тебя не касается. — Обратился к моему брату: — Едем.
Кузен направился к выходу, Вейас вышел следом, дожёвывая кусок хлеба и запахивая плащ.
— Удачи, куда бы вы ни шли, — я протянула к брату руку.
Он полуобернулся и подмигнул мне уже у двери.
— Шустрей! Упустим время — они уйдут, — забранился с улицы Петрас, и Вейас поспешил за ним.
— Молодость-молодость, земля на отцовской могиле не остыла, а он уже властелином Мидгарда себя возомнил, — покачал головой целитель, глядя на дверь, за которой скрылись мальчишки.
Я поднялась на локтях, чтобы получше рассмотреть его. А вдруг он, как Лирий? Выпутавшись из одеял, я забилась в самый угол кровати у стены. Нет, так нельзя, я не должна бояться каждой тени, иначе сойду с ума и стану для Вейаса ещё большей обузой.
— Вас зовут Юле? — заговорила я, чтобы отвлечься от кошмаров и увериться, что мои страхи пустые. — Необычное имя. Вы не из этих краёв?
— Юле-икке, если полностью, — говорил он правильно, только картавил и тянул слова. — Я родился на крайнем севере, у самой Червоточины, в племени утгардских оленеводов. Только не осталось их совсем. Тоже молодость из тундры выгнала, заставила судьбу на чужбине искать.
Он с досадой махнул рукой и ушаркал за дверь на кухню. Надо же, из самого Утгарда — не думала, что там кто-то живёт, тем более Сумеречники. Юле вернулся с чашкой дымящегося отвара и протянул мне. Я с опаской принялась вертеть её, принюхиваясь к парам: корень валерьяны, солодка, мята, масло облепихи — лишь ничтожную часть ингредиентов удалось узнать, но отравой они не показались. Я решилась глотнуть. Напиток обжёг горло и быстро согрел, обволок изнутри мягкостью и спокойствием. Глаза начали слипаться, и я обмякла на кровати, растеряв остатки настороженности.
— Расскажите про север, — попросила я, разглядывая подёрнутое сеточкой морщин лицо.
— Ммм? — удивился Юле, но всё же заговорил, наблюдая, как я медленно, глоток за глотком опорожняю чашку. — Там снег. Его так много, что в некоторых местах он не исчезает даже в середине лета. Полгода там властвует солнце и полгода луна. Горы так высоки, что подпирают собой небо и пиками достают до парящих в облаках городов первостихий. Ущелья опускаются так глубоко, что на их дне бурлит Сумеречная река, неся души к новому перерождению. Она единственная не замерзает, даже когда океан сковывает толстая корка льда, а воздух становится густым и плотным настолько, что гудит и с треском двигается даже без ветра. В полугодовую ночь в небе появляется огненная корона. Зелёные, синие и красные полосы сливаются в диком танце, изгибаясь зубастыми волнами, и пульсируют под музыку сфер мироздания, но ухо ничего различить не может. Человека охватывает безумие, и он следует за Северной звездой через семь Врат червоточин. А дальше, внутри подземного лабиринта, его уже ждёт новорождённый демон, чтобы полакомится вдоволь, прежде чем выбраться на свет мидгардский.
— Как зловеще! — заворожено выдохнула я, допив последний глоток.
Перед глазами возникали целые картины, почти как когда нянюшка рассказывала сказки о героях древности. Я придвинулась ближе к целителю:
— А демоны, вы их видели?
Юле надавил мне на плечи, заставляя лечь обратно, и положил руки мне на голову, перебирая пальцами волосы, отчего кожу едва заметно покалывало.
— Демонов я видел множество: и мохнатых конеподобных ненниров, и косматых, ростом со скалу гримтурсов, и прекрасноволосых туатов, и коварных Лунных Странников, и зубастых варгов, и сладкоголосых никс, и трудолюбивых ниссе и ещё бездну всяких созданий, великих и малых, хитрых, злокозненных, но иногда даже мудрых и могущественных.
— Они настоящие? Но люди говорят...
— Людям трудно поверить в то, чего они не видят. А ведь наш мир гораздо больше, чем можно познать глазами, ушами, носом, ртом или через прикосновения. Даже мы, кто вместе с родовым даром награждён развитым чутьём, ощущаем лишь малую часть того, что есть на самом деле.
Юле приблизил ладонь к моей, но не прикоснулся. Между нашими пальцами вспыхнули светло-голубые искры, почти такие же, как в святилище дома.
— Здорово!
— Лишь малая часть, — снисходительно улыбнулся Юле, играя мелкими морщинками в уголках тёмных глаз. — Скажи, у тебя недавно не было обмороков?
— Это от волнения. Столько всего произошло, — смущённо потупилась. — Я мало ем и плохо сплю, да?
Юле тяжело вздохнул и покачал головой:
— Знавал я людей, которые питались солнечным светом и спали по два-три часа. Твоё восприятие изменилось, разум начал перестраиваться, а тело за ним не поспевает. Обычно с женщинами такое случается позже, когда за плечами есть муж и взрослые дети. Но в твоём возрасте подобный переход очень опасен. Тело или, того хуже, разум может не выдержать. Поэтому я и сказал, что лучше бы тебе вернуться к отцу.
— Нет, — в груди поднялась волна горечи и упрямства, хотя до этого я думала о том же. — Дома меня выдадут замуж за недостойного человека, и я умру либо на родильном ложе, либо от яда. А даже если и нет, то что за жизнь в золочёной клетке? Только покинув дом, я увидела мир, узнала... Нет, я ещё ничего не знаю, не понимаю, но хочу понять... Вот вы, к примеру...
— Я? — Юле смешно сдвинул сросшиеся на переносице брови.
— У вас сильный дар, по всему видно. И знаете вы побольше, чем многие из наших, но родились-то вы не в замке, не в семье Сумеречников. Откуда он у вас?
Целитель смутился, но думал не очень долго:
— Вы, южане, слишком печётесь о своём происхождении. А богам и дела нет, родился ли ты в замке на холме в семье рыцаря или кухаря, в рыбацкой деревушке на берегу бескрайнего океана или в племени оленеводов на дальнем севере. Как бы люди ни старались в своей гордыне подчинить силу богов, она всё равно будет следовать высшим замыслам, которые разумом объять не дано даже мудрецу из мудрецов. Предназначение можно лишь почувствовать, вот здесь, — Юле коснулся моей груди, где билось сердце. — Когда ты ощущаешь трепет или благоговение, знай, боги проходят рядом, дотрагиваются крыльями, защищают и направляют по нужной дороге.
— Только есть ли боги на нетореных тропах? — тоскливо спросила я.
Юле снял с шеи массивное ожерелье и надел на меня. Я с любопытством разглядывала подарок. Ожерелье было собрано из клыков и деревянных бусин с вырезанными на них колдовскими рунами.
— Если когда-нибудь нетореная тропа заведёт тебя в наш суровый край, сожми его в руке и позови — помощь придёт, пускай не от богов, но от людей уж точно.
— Надеюсь, что помощь мне больше не понадобится.
Хотелось спать. Усталость всей тяжестью навалилась на плечи, но тревожные мысли не позволяли успокоиться. Я спросила — ведь Юле казался таким мудрым, он обязательно должен был знать:
— Почему единоверцы называют нас убийцами?
Целитель неловко отвёл взгляд:
— Потому что идёт война, она повсюду, в каждую душу тернии запустила, а что после останется — никто не знает. Может, головешки, а может, и похуже что из тех терний прорастёт. И убивать уже будет каждый. Но если ты не хочешь, не надо. Спи.
Юле поднёс руку к зажжённой на тумбочке свече и пальцами потянул из неё пламя, пропуская сквозь себя. Огонь мелкой сетью выходил из другой его руки и окутывал меня пламенеющим покровом.
— Иногда раны прячутся настолько глубоко, что на теле их не увидеть. Они гноятся, вызывают лихорадку и никогда не зарастают до конца, разъедая тебя изнутри. Не отдавай душу на милость тлену — он убьёт её. Забудь боль, оставь лишь вопрос, на который надо отыскать ответ. Это поможет не сойти с ума.
Голос целителя убаюкивал не хуже зелья: тревога отступала, уходило в туман искажённое гневом лицо Лирия, перепачканный в крови балахон Айки и медвежий рёв. Тёплая безмятежность заполонила царивший в домике полумрак. И казалось, что сама мать Братьев-Ветров, прекрасная Белая Птица, поёт мне волшебную колыбельную.
Я проснулась, когда в прихожей хлопнула дверь, раздались шаги, зашелестела одежда, о чем-то едва слышно переговаривались. Юле рядом не оказалось. В комнате было темно, лишь головешки тлели в камине, подмигивая рыжеватыми всполохами. На пороге зажёгся огонёк свечного фонарика. В его неровном свете вырисовался стройный силуэт Вейаса, а потом и Петраса, шедшего следом.
— Чего не спишь? — удивился брат.
Я пожала плечами. Не говорить же ему, что они гремели, как табун бешеных лошадей, и весь сон разогнали.
— Где вы были?
Вейас потупился и перевёл взгляд на кузена. От них несло кровью, огнём и смертью. У моего брата этот запах смешивался со стыдливостью и едва заметным страхом, а вот Петрас, наоборот, был уверен в себе и спокоен. Но он медиум. Они всегда смердели кладбищем, и находиться рядом было немного жутко.
— В окрестностях объявилась шайка бунтовщиков. Простолюдины пожаловались, что те подстрекают их к восстанию. Нужно было разобраться, — нехотя сознался Вейас и отвернулся.
Я вздрогнула. Он же говорил о товарищах Лирия и Айки!
— Что произошло? — я схватила брата за руку, заставив смотреть в глаза.
Вейас покачивал головой из стороны в сторону, избегал моего взгляда и искал поддержки у Петраса. Кузен достал из ножен меч и принялся любовно стирать с него бурые пятна.
— Милость им оказали, — он обрисовал пальцами петлю вокруг шеи, свесил голову набок, закатил глаза и высунул язык.
Вейас неловко рассмеялся, получив от Петраса пинок в бок. Я отвернулась, пряча слезы:
— Среди них был темноволосый мужчина со шрамом на щеке?
— Да, предводитель их, совсем из ума выжил — на меня с топором бросился. А почему спрашиваешь? — Петрас развернул меня к себе. — Это он тебя обидел? Не бойся, я выпустил ему кишки.
Значит, Лирий мёртв. Они все мертвы. И Айка бы тоже умерла, даже если бы не встретилась со мной. Я тихо всхлипнула.
Влажные губы Петраса коснулись моего лба. Почему он не понимает, что сейчас не время? Почему не видит, что мне плохо и я хочу побыть одна?
— Оставь её! Идём, — Вейас потащил Петраса за руку на кухню, одарив меня понимающим взглядом.
Я снова задремала. Только под утро услышала, как заскрипели половицы. Вейас, один он так тихо красться умеет, пройдоха. Лёг рядом на одеяло и зашептал:
— Не спишь?
— Да как тут уснёшь, если тебя постоянно будят?
Его будто прорвало. Слова лились нескончаемым потоком, не все фразы удавалось разобрать.
— Я тоже не сплю. Не могу. Постоянно вспоминаю их лица. Не думал, что смерть — это так ужасно, особенно когда сам помогаешь затянуть петлю. Кузен сказал, что научит меня быть Сумеречником, сказал, что это проверка на смелость... Я думал, он покажет, как выслеживать демонов, заманивать их в ловушки, использовать дар, но эти бунтовщики... Кроме их сумасшедшего главаря, никто и не сопротивлялся. Они просто стояли на коленях и молились, пока мы одевали им на шеи удавки. Я все же слабак, раз не могу преодолеть жалость, да? Давай всё-таки вернёмся. Кого мы дурачим? Мне никогда не стать доблестным воином без страха и упрёка, а ты ещё одной такой ночи не выдержишь.
Я вгляделась в искажённое рассветными сумерками лицо, самое родное, но всё же способное удивлять. Вейас всегда выглядел уверенным — это я постоянно искала у него поддержки, а теперь он просил её у меня, со всеми моими страхами и сомнениями.
— Мы справимся. Я сильнее, чем кажусь. И ты тоже, — я переплела с ним пальцы.
Вейас тесно прижался ко мне, я гладила его по волосам, пытаясь успокоить.
— Только давай уедем отсюда поскорей. Не нравится мне, что Петрас заставляет тебя делать.
— Мы не можем, — Вейас отстранился. — Тебе нужно время, чтобы восстановить силы. Нам нужны деньги, чтобы на что-то жить. К тому же Петрас обещал помочь с испытанием. Надо быть честными с собой, Лайсве, я слаб. Я даже тебя защитить оказался не в состоянии. Верхом самонадеянности было думать, что мы сможем добраться до Хельхейма. Петрас поможет мне попасть в орден без этого.
— А как же вэс и твоё желание доказать всем, что ты сам чего-то стоишь? — возразила я, но сожалела больше всего, что не смогу увидеть все чудеса севера, о которых вчера рассказывал Юле и... ледяной саркофаг, раскачивающийся на семипудовых цепях за вратами Червоточин. — И как же я? Мне тогда придётся вернуться к отцу и выйти замуж за Йордена.
— С этим Петрас тоже обещал помочь.
— Как?
— Не знаю, но это наш единственный шанс.
От такого шанса было тошно. Я попыталась отвернуться, чтобы закончить дурацкий разговор, но Вейас не пустил: взял мою ладонь и приложил к губам.
— У тебя сейчас взгляд совсем как у отца после провального поединка, — брат улыбнулся так печально, что от жалости засосало под ложечкой. — Разочарована, да?
Я покачала головой и поспешила обнять его.
— Я люблю тебя. Ты мой брат. И как бы там ни было, всегда им останешься.
Вейас натужно выдохнул.
— Можно, я немного полежу с тобой. Одному не спится.
— Конечно, кровать большая.
Я отвернулась к стенке и затихла. Прошло примерно с четверть часа, когда Вейас прижался ко мне поближе и положил руку на плечи. Так лучше, спокойней.
Когда я проснулась, Вейаса рядом уже не было. Они с Петрасом снова куда-то запропастились, оставив меня мучиться от тревоги и тоски. Под вечер следующего дня я не выдержала: решила размяться. Накинула поверх рубахи распашное мужское платье с поясом, которое Юле оставил на стуле рядом с кроватью, и поковыляла по комнате отвыкшими ногами. Дверь на улицу вдруг распахнулась.
— О, гляди-ка, она уже ходит! — восхитился замерший в проёме Петрас. — Я же говорил: мой целитель быстро её подлатает.
Вчера от изнеможения всё плыло перед глазами, и только теперь удалось разглядеть кузена хорошенько. Он стал красавчиком: густые волосы насыщенного тёмно-каштанового оттенка стянуты в пук на затылке, нос орлиный с изящной тонкой горбинкой, уголки чувственных губ приподняты в обаятельной улыбке, не такой, конечно, шаловливой, как у моего брата, но гораздо более интимной. От неё даже у меня, равнодушной к мужским чарам, по спине пробегали мурашки. Тёмные, почти чёрные глаза смотрели прямо и дерзко, словно не знали ни стыда, ни страха. Под расстёгнутой у ворота на несколько пуговиц белой рубахой бугрилось мускулами натренированное тело. Манило прикоснуться.
Я тряхнула головой, отгоняя неприличные мысли.
— Не стоило тебе вставать, — вошедший следом Вейас поднырнул под руку Петраса, приподнял моё лицо за подбородок и принялся осматривать. — Отдохни побольше — спешить некуда.
— Соскучилась, — я вглядывалась в родные голубые глаза с жемчужными крапинками. Чтобы Петрас не услышал, шепнула на самое ухо: — Ты был не в себе, я переживала.
— Забудь, — отмахнулся он. — Отдыхай.
Вейас вернулся в коридор за какими-то тюками и, взвалив их на плечо, потащил на кухню. Я покорно поплелась к постели. Должно быть, также чувствуют себя собаки, побитые ни за что ни про что любимым хозяином. Растянулась на перине и уставилась в потолок, совершенно забыв о Петрасе. А он не забыл. Прожигал пристальным взглядом, а потом устроился на кровати возле меня.