Для погибших в результате захвата Атласа и Мантла солдат и гражданских, для отчаянных патриотов обоих государств, для Робин Хилл случившееся в Мантле три года назад было трагедией, сломавшей их волю, уничтожившей их мир, превратившей их жизнь в кошмар.
Для Озпина потеря Мантла была небольшим неприятным событием, заставившим его чуть расстроено потрясти головой — и задуматься о том, чтобы больше не допускать в будущем подобное.
Озпин, в конце концов, не был совершенен даже сейчас, спустя прошедшие сотни лет — когда его путь только начинался подобные события, его отчаянные попытки стать политиком, спасителем, правителем — подобные события происходили с ним постоянно, каждый день.
В конце концов Озпин — тот, кем он когда-то был, Озма — был героем. Могущественным воином и магом, с сердцем, переполненным отвагой, состраданием и добротой — политика была для него ядом, самым странным и ужасающим драконом — с одним лишь отличием, что этого дракона не могла победить ни одна магия, что Озпин владел.
Его путь в политике был долог — тернист — и крайне запутан, полон потерь, разочарований, поражений... Признаться честно, Озпин никогда не любил политик — никогда и не смыслил в той слишком многого. Однако любой из людей, столкнувшийся с сотней однотипных действий, к сто-первому повторению будет знать как минимум несколько простейших трюков, что он выучил в прошлом.
Что же говорить об Озпине, что провел сотни, тысячи лет в политических дрязгах и мелочных интригах — мелочных даже тогда, когда она существовали на самом высшем уровне владетелей судеб мира сего? В конце концов, пусть репертуар музыки и был практически бесконечен — существовало лишь семь нот. Количество человеческих психик и личностей было многогранно — но существовало лишь краткое число действий и еще более краткое число мотивов, что использовали в своих действиях люди — будь то политическая арена — или любая иная.
Возвышенные идеалы, комплекс неполноценности, милосердие, месть, глупость — политика была лишь порождением людей — и потому имела в своей основе все тоже самое, что и вся остальная деятельность человека. И если на протяжении сотен лет продолжать сталкиваться с этими мотивами, с одними и теми же действиями и реакциями — любой способен научиться видеть эти мотивы, научиться действовать в рамках существующих обществ, знать и понимать людей — не больше, чем ремесленник понимает увиденный им сломанный прибор в сотую тысячу раз, без всякой диагностики зная, где именно находится поломка, как починить ту — и какие именно действия ему необходимо предпринять для того, чтобы добиться нужного ему результата.
Но действия любого профессионала, выполнившего сотню тысяч действий, что в глазах остальных кажутся им редкими — будь то сантехник, врач или политик — выглядят подобно магии. Даже если профессионал не более, чем ремесленник, выполняющий одну и ту же работу раз за разом — для того, кто столкнулся с его действиями впервые, его действия могут выглядеть подобно магии. Глядя на то, как ловко орудует инструментом, как легко вспоминает странные и непривычные факты, как с одного взгляда видит проблему профессионал, сторонний наблюдатель всегда будет думать о том, что тот действительно заслуживает свой титул Мастера.
И они правы. Мастерство в первую очередь заключалось в практике. Даже самый гениальный из гениев, что лишь вчера познал возможность написания букв на бумаге не напишет той же книги, что и самый третьесортный из авторов, что посвятил этому всю свою жизнь.
Точно также и Озпин — будучи третьесортным политиком он не мог сказать о себе ничего достойного... Ничего, кроме того, что у него были тысячелетия практики.
Аифал, например, представлял из себя гения.
Проблема заключалась лишь в том, что опыт Аифала не был даже одной сотой от опыта Озпина. Сравнительно времени, что они провели в политике — Озпин представлял из себя старого чиновника средней руки, без особых амбиций и талантов, застрявшего на своей небольшой позиции на тридцать лет своей жизни, в то время как Аифал был гениальным ребенком, рождающимся раз в тысячелетие под счастливой звездой... Что познал для себя мир политики меньше недели назад.
Впрочем, Озпин не был удивлен или расстроен подобным — за прошедшие тысячи лет он видел сотни гениев, что умерли задолго до того, как их звезда успела взойти... И превзошел их всех — монотонным повторением одних и тех же действий.
Даже если он в очередной из дней встретиться с сотней подобных гениев — что с того? До того дня Озпин не встречался ни с одним человеком, гением или нет, что мог бы уничтожить весь мир, всю цивилизацию лишь своими силами — кроме него и Салем — Аифал, Айронвуд, Жак — никто из них не был исключением...
До того дня, как он встретил Джонатана Гудмана.
Озпин никогда не недооценивал Джонатана.
По крайней мере он всегда так думал.
Телепортация? Невероятные по разрушительности виды оружия? Могущественные спецслужбы?
Все это, безусловно, было невероятно важно и опасно, но для того, чтобы стать настоящей угрозой, что могла потребовать от Озпина самого внимательного из его наблюдений, самых отточенных из его ходов — Джонатану всегда не хватало одного...
Воли.
Воля была мерилом куда более важным и опасным, нежели любая технология, подчиненные или магия.
Какая разница, насколько продвинута и опасна винтовка в руках солдата — если тот не готов выстрелить из нее?
Озпин оценивал Джонатана с различных сторон — как мага, исследователя, правителя — но он не оценивал его с единственной стороны. Той, что всегда была посвящена лишь им двоим, ему и Салем.
Игрока.
Не то, чтобы подобное отношение с точки зрения Озпина было пренебрежительным или невнимательным — Озпин просто понимал под титулом "игрока" не то, что понимали обычные люди. Не игроки местной политики, или даже интернациональной.
Озпин считал игроками лишь его самого и Салем потому, что только они определяли путь не современности или цивилизации, а самих видов — всей истории.
Вся история была создана в их четыре руки. Текущие государства, технологии, даже ландшафт Ремнанта были созданы их руками — Озпин был жив, когда залежи праха в Солитасе только начали откладываться — и был жив сейчас, когда их начинали добывать изо всех сил.
Неважно, сколько гениальных и могущественных, подчас действительно "великих" людей и фавнов, врагов и союзников, мужчин и женщин видели перед собой за эти годы Озпин и Салем — никто из них, из тех, кто смог в свое время изменить мир — не стали игроками.
Просто потому, что такова была натура вечной игры между Салем и Озпином. Тысячелетия сражения, связанные в бесконечный танец.
Где был великий Генри Девятый? Кто-нибудь знал о его существовании в этом мире вовсе? Где были его памятники, потомки, записи?
Великий герой, создатель империй, человек, заслоняющий своим силуэтом небо — но он сгинул, тысячу лет назад — и никто из всего Ремнанта не знал о том, что он существовал.
Он был героем, воином, лидером, политиком, экономистом, завоевателем — любое из сотен тысяч эпитетов и профессий могли подойти к нему... Но он не был игроком. Никто не знал о нем сейчас — он отыграл свою партию и исчез в бурлящем потоке времени — вместе со всей своей цивилизацией.
Великие ученые? Знаменитые художники? Легендарные завоеватели?
Все сгинули, не оставив о себе ни следа, ни одного упоминания.
Когда Озпин проживал свою первую тысячу лет он неоднократно вспоминал легендарных личностей прошлого — но постепенно к нему пришло понимание...
Они не игроки.
У них не было возможности стать игроками...
Наверное поэтому Озпин позволил Джонатану сделать свой шаг?
Потеря Мантла и Атласа в конце концов не была для Озпина смертельна — или даже значима — спустя тысячелетия никто бы не узнал, не вспомнил об этом...
Но что, если этих тысячелетий не будет?
Это было... Странной мыслью. Почти отвратительной в своем непознаваемости.
Как может не быть тысячелетий впереди у Озпина? Как его ситуация может измениться столь сильно?
Жизнь Озпина давно представляла из себя лишь одну бесконечно исполняемую, повторяемую функцию, словно бы сломавшийся многие года назад обезумевший компьютер, исполняющий раз за разом лишь одну и ту же программу — и потому он никогда не задумывался о том... Как может выглядеть жизнь, если все изменится в один день?
Великие герои и завоеватели — Озпин видел сотни подобных проходящих мимо его взгляда. Что представлял Джонатана, как не еще одного подобного? Один из сотен великих героев, чье имя сотрется со страниц истории спустя жалкие пять или десять тысяч лет?
Но что, если Джонатан... Станет кем-то, кем не становился до него никто?
Чтобы стать игроком — в глазах Озпина существовало лишь два критерия.
Вечность. Воля.
На свете были те, кто обладал волей — но что представляла из себя воля против всепоглощающих песков времени?
Что, если Джонатан сможет обратить эти пески прочь?
В конце концов Озпин относился к человечеству парадоксально. С пристальным вниманием — и вместе с тем с каким-то ленивым пренебрежением. Приглядывался к людям — и вместе с тем никогда не оценивал их чрезмерно.
Профессионал, тысячу раз повторивший один и тот же трюк может казаться богом для иных людей — но в конце концов он представляет из себя лишь ремесленника, знающего один трюк.
Озпин позволил себя заблуждаться относительно Джонатана. Позволил самому себе отвести взгляд от единственной настоящей переменной в его неизменной игре с Салем...
И сделал это зря.
Джонатан показал возможность — и показал волю.
Возможность магии. Волю на то, чтобы пойти на любые шаги для достижения его целей.
Даже если против самого Озпина.
И Озпин должен был действовать сейчас, зная это.
Озпин допустил оплошность.
В великой игре Салем и Озпина это действительно нельзя было считать чем-то иным, чем "небольшая оплошность" — однако...
А лишь Салем и Озпин ли вовлечены в эту игру?
И когда Озпин задумался об этом — то впервые за долгие годы он не нашел столь простого и очевидного ответа, что он ожидал увидеть.
И потому Озпин решил действовать.
Теперь не недооценивая Джонатана.
Озпин длительное время собирал по крупицам свою рассеянную за десятки лет бездействия силу — и впервые за долгое время он мог сказать... Что он сделал это.
Деньги, пешки, связи, союзники, производства, дипломаты, арсеналы, охотники...
Озпин смог вернуть себе ту невероятную мощь, которой он обладал когда-то... И был готов использовать ее для достижения своих целей.
Убить Синдер? Даже обладая текущих уровнем возможностей Озпина — сравнимыми с его днями в качестве Короля Вейла — или Аифала — это не было тривиальной задачей.
Озпин не мог сказать, что это было абсолютно невозможно — но даже его опыту было тяжело подступиться к этой задаче — учитывая засилье КРСА, практически параноидальную безопасность Гленн и личные артефакты Джонатана — сделать это было невероятно сложно — даже если бы Озпин видел смысл в подобном поступке.
До этого я задумывался о том, что сделает Синдер, потеряв Джонатана... Но не будет ли это хуже в обратном случае? По крайней мере Синдер неспособна создавать сверхмощные бомбы на коленке — и Джонатан способен на куда большее, чем может показаться на первый взгляд — особенно если его подтолкнуть.
Политическое давление? Работа подполья Мантла? Экономическая война?
Озпин уже делал это — однако этого было мало. Это могло доставить неприятности мощи Гленн — но это было неспособно нанести удар в самое сердце Гленн — в Джонатана.
Для того, чтобы действительно взять Джонатана под контроль — если и не уничтожить, то по крайней мере обезопасить себя от мощи Гленн — требовалось нечто большее, нечто более личное, персональное...
Но Джонатан обезопасил свой ближайший круг куда лучше, чем смог бы любой — будь то Озпин или Салем.
Джонатан также находился под постоянной защитой — усиленной теперь его дочерью...
Нет, неправильно. Джонатан обезопасил лишь свое тело.
В конце концов нельзя было обезопасить свой разум или дух также прочно, как обезопасил свое тело Джонатан...
И Озпин желал воспользоваться этим шансом. Коснуться Джонатана не рукой убийцы... А рукой союзника.
В конце концов — Озпин не зря начал запускать свои пальцы в Менажери...
И пусть игра на эмоциях, предательство и разлад были прерогативой Салем... Это не значило, что Озпин не знал о них ничего вовсе.
* * *
Что могла сделать Салем?
Арсенал Салем в конце концов, не был столь уж велик — даже если она и являлась одной из, безусловно, самых могущественных личностей Ремнанта.
Салем могла послать орду гримм против своего противника. Если это не помогало — то орду большего размера. А если и это не помогла Салем — то орду еще большего размера.
Конечно это было утрировано — помимо орд гримм Салем обладала подчиненными, магией и тысячелетиями опыта — однако это давало понять о важной проблеме Салем.
Салем не обладала значительным репертуаром возможностей.
Так или иначе Салем в конце концов была всего-лишь одной невероятно древней и могущественный бессмертной женщиной, запертой на маленьком клочке земли вдали от всего общества Ремнанта. Салем была могущественна, вне всяких сомнений, однако... У нее было не так уж много инструментов в ее арсенале.
У нее не было возможности играть в доброго джина — или даже злого — любого исполнителя желаний. Все, что могла предоставить Салем было ее мощью и знакомство с другими ее могущественными слугами. Конечно же Салем могла использовать на благо свои отточенные за сотни и тысячи лет навыки соблазнения — в плане убеждения, не в плане использования ее тела — но Салем в конце концов была лишь "тупым инструментом" — не в плане ее ума, а в плане ее возможностей.
Выследить и уничтожить обидчика? Дать под командование легион гримм, позволив почувствовать себя вершителем судеб мира? Сказать о том, как она ценит тебя и твои предыдущие достижения? Безусловно.
Еще Салем могла использовать свою прямую силу для того, чтобы использовать кнут, а не пряник — на свете существовало бесчисленное множество людей, что были готовы значительно расширить понимание допустимого в их моральных нормах в момент, когда беовульф прижал их к земле, готовясь распотрошить их тело...
Однако все это приводило по итогу к одной и той же проблеме. Салем... Обладала не самым великим арсеналом возможностей на свете.
Конечно, на свете существовало не так много людей, на которых не подействовал бы никакой из трюков Салем вовсе — даже если удар молотом в голову и представлял из себя не элегантное решение, то он все еще был крайне действенным решением, которому могли противостоять только весьма определенные люди в весьма определенных условиях — однако если ее противником все же оказывался кто-то, против кого не действовали обычные трюки Салем... То она оказывалась перед большой проблемой. Потому, что в отличии от Озпина не обладала тактической или стратегической гибкостью.
