Ток-мирза привел свой маленький караван к причалу кораблей, заставил раздеться и всех загнал в море.
Море! Как сильно понравилась Михайле эта впервые увиденная бескрайняя, слегка волнующаяся водная гладь, с каким наслаждением он плескался, даже забыв на миг о своей рабской доле. Лишь немного раздражало жжение в потертостях тела от соли, но вскоре на осликах подвезли бурдюки с пресной водой и несколько деревянных бадеек. Попили все вдоволь, правда, вода оказалась с солоноватым привкусом, но на это уже никто внимания не обращал, и многие тут же, обессилено попадали на песок. Михайло же с дядькой Иваном аккуратно смыли с себя соль, а в бадейке, двумя сменами воды, прополоскали подштанники, сорочки и портянки. Влажную одежду тут же натянули на себя, испытывая блаженство. Так, на общей цепи, в общей куче людей, они и поухаживали друг за другом.
Отдыхали недолго. Вокруг них уже суетились хозяева рабских загонов и осаждали Ток-мирзу. Михайло обратил внимание, что тот показывает на него пальцем, что-то говорит какому-то толстяку и отрицательно качает головой. Он не слышал, о чем говорят, но мог только догадываться.
Не успела одежда просохнуть, как пришлось прощаться. Дядьку Ивана и всех девок сняли с цепи, и повели за стену, а Михайлу вместе с прочими селянами отправили в клетки портового рынка. Все. Выйдут они отсюда только под руку нового хозяина.
Все дни совместного перехода, хлопы вели себя безразлично (тянут куда-то, да и ладно) и держались от казаков на расстоянии, даже не пытаясь лишнего слова сказать, словно находились дома, в Украине. Сейчас же, сидя ввосьмером в тесной клетке, двое из них посматривали свысока и ухмылялись, радуясь, что боярича тоже опустили до их уровня.
С молоком матери Михайло впитал в себя убеждение, что раб не тот, кто сидит в клетке, а тот, кто имеет душу раба и рабскую сущность. Поэтому, передвинувшись ближе к свежему воздуху, на противоположный угол от отверстия параши, он на них не обращал никакого внимания, прекрасно понимая, что в случае надобности, любого из них, невзирая на габариты и возраст, может не просто убить голыми руками, но и порвать на куски.
В первый день особого торга не было. Из их клетки торговец из Армении купил двух рабов, и все. Хозяин пытался в первую очередь втюхать Михайла, но тот, взглянув рабу в глаза, отказался.
Утром второго дня стало известно, что с Анатолии пришли две галеры для закупки рабов на медный рудник. Михайло слышал, как торгаши сговариваются об уровне цен, и понял, что сегодня решится его судьба, так или иначе. Вспомнив, о наставлениях дядька Ивана, что с рудников сбежать невозможно, он загрустил.
Прошло совсем немного времени, и на рынке полным ходом пошел торг. Действительно, клетки освобождались почти полностью, скоро очередь дойдет и до них. Вдруг он заметил укрытое паранджой невысокое округлое создание, в сопровождении двух мордатых охранников, в которых за поясом торчали по ятагану и кинжалу. Первый нес в левой руке многохвостую нагайку с сыромятного ремня, а второй тащил на плече тяжелую торбу.
Точно также эта компания бродила между клеток вчера, видно, выглядывали нужный товар. Неведомая сила подняла Михайла на ноги, и он вышел из-за спин прочих рабов. Почему-то подумал, что это его шанс.
— Госпожа, — негромко позвал он и расправил плечи.
Компания резко остановилась, с минуту стояли молча, затем, из-под паранджи что-то тихо прозвучало, и один охранник направился к клетке, а 'паранджа' с другим — посеменила дальше. Тут же подбежал и хозяин, расхваливая достоинства раба.
— Скажи, пусть гяур снимет шаровары и высунет в решетку член, — сказал мордатый по-турецки.
— Раб, знимай шальвари, — тот перевел, и Михайло не чинясь, немедленно развязал кушак, — Подойди ближе и член залупи.
Мордатый наклонился, внимательно рассмотрел, даже понюхал. Потом начался торг и когда средними между тридцатью и пятью талерами, получились двенадцать, клетку открыли и его выпустили. Покупатель вытащил из сумки ошейник и аршинную цепь с прикованным к концу ядром. Ошейник замкнули на колодку, а ключ охранник спрятал под клапан поясного ремня.
Следуя указаниям и удерживая ядро в руках, Михайла завели в помещение бани, где цирюльник обрил голову, подмышки и пах, что бы исключить появление вшей. Долго мыться не дали, и вскоре отправились к пирсу к какому-то двухмачтовому судну. У входа на трап его заставили снять обувку. Здесь и цепь сняли с шеи, но перецепили на ногу и отправили в кормовой трюм. Взяв в одну руку ядро, в другую сапоги он с помощью поджопника охранника слетел вниз и вселился в какой-то совершенно темный чулан.
— Ничего, еще не вечер, морда, — про себя бубнил Михайло, став босой ногой на что-то мягкое, — Лично я буду бить тебя не по жопе, а по яйцам.
— Ой! Не наступай на меня! И ядро не бросай куда попало, — из темноты кто-то вскрикнул, коверкая турецкие слова.
— Ты кто?
— Луис. А ты?
— Михайло.
— Это Мигель?
— Нет, меня зовут Михайло.
— А! Микаэль!
Так они и познакомились: раб Микаэль и раб Луис, бывший младший офицер-стажер испанского флота. В рабство он попал, когда стажировался на каботажном судне в должности помощника шкипера. За неделю до получения офицерского патента, когда на своем барке возвращались из Кадиса в Барселону, их атаковали галеры алжирских пиратов. Не ранение, а обычную травму головы, Луис получил в первую же минуту боя и очутился на цепи. Полгода назад был продан в дом покойного марокканского чорбаджи-аги* Ахметжана из города Канитры, где хозяйничала его старшая (и ныне уже единственная) вдова Лейла-ханум.
Дочь помощника Румелийского кадиаскера, то есть судьи, Европейских территорий Османской империи, она внешне выглядела тихой правоверной мусульманкой, и никто из знакомых не мог усомниться в ее благопристойности. Однако, внутри своих владений, то есть, владений покойного мужа, она слыла особой жестокой, циничной и беспринципной, но хозяйство вела железной рукой, лучше любого управленца.
* Полковник.
Не боялась она никого, в делах действовала решительно. Что там говорить, после смерти мужа, ни один из многочисленных его родственников, до сих пор не получил ни пяди родового наследства, и не получит.
Муж когда-то воспитал из болгарских мальчишек, по типу янычар — и домашнюю охрану, и корабельный экипаж, но сделал их кастратами. Уж как их там учили — не понятно, но сегодня это преданные лично хозяйке бойцы и
весьма обеспеченные люди, которые постоянно проживают в ее имениях.
Есть у госпожи Лейлы недостаток, тщательно и успешно скрываемый от общественности: слаба на передок. И ничего в этом такого плохого нет, все-таки живой человек и ей, как и любой другой женщине, тоже хочется.
Давно повелось, что мужская часть обслуживающего персонала являются кастратами, поэтому, для этих целей она покупала раба. Даже не одного раба, а троих в год, так как редкий из них выживал дольше четырех месяцев, а того, который выживал, кастрировали и отправляли в дальнее имение.
— Знаешь, Микаэль, — жаловался ныне отставной раб-трахальщик Луис, — Эта сука во время траха начинает стонать. Сначала тихо, затем громче, а потом кричит, как свинья недорезанная. И в это время в комнату врываются два ее телохранителя и начинают меня стегать кнутами, и тогда уже я начинаю орать, а она от созерцания моей боли получает дополнительное удовольствие, прямо слюна изо рта идет, и кончает еще раз. Сука, никто ее в усмерть затрахать не может.
— Вот, тварь такая, — согласился Михайло и подумал, что подобные экзекуции ожидают и его, надо с этим что-то делать, и быстро, — Луис, а что хозяйка в Кафе делает, не знаешь?
— Ну, как же. Хозяйка в сопровождении старшего брата Ахмет-бека из Алжира, доставила на обучение в янычарский корпус своего сына. Он получил направление в Кючюк-Истанбул, вот и оказались здесь. Вообще-то, обычные правоверные женщины не путешествуют на кораблях, но эта сучка любого мужчину за пояс заткнет, скоро и меня примучит.
Благодаря свету, пробивавшемуся сквозь верхний люк и слегка приоткрытую дверь, было видно, как угрюмо он опустил голову и задумался.
— Но чем ты так провинился?
— А я одну ночь провел с Фатимой, младшей женой покойного хозяина, а евнух, который без одного уха, засек и доложил хозяйке. А утром Фатима случайно свалилась с лестницы и сломала шею. Через три дня хозяйка вызвала меня и после траха, когда безухий отходил спину плетками, заставляла вылизать лохматку но, увидев, как я брезгливо скривился, приказала бить меня двумя кнутами. И потом, когда вышли из Канитры в Алжир, где должны были забрать Ахмед-бека, она меня вызвала к себе в каюту, а у меня не встал. Вот и все. Вернемся, вырежут яйца и отправят в дальнее имение за Марракеш.
— Да, тяжело тебя слушать, — Михайле на душе было паскудно, — А бежать пробовал?
— Дважды, — кивнул Луис.
— Ну и как?!
— Как-как. Не видишь что ли? Ловили сразу.
— А давай вместе, а? Прямо отсюда.
— А ядра? — Луис показал на прикованную к ноге цепь, — Безухий снимет, только когда пойдешь к суке в постель.
— Не переживай, чего-нибудь придумаем. Или умрем. Звиздолизом у дряни недорезанной точно не буду. Сколько нам плыть до места?
— Недели две, да еще в Алжире немного постоим.
— Значит в нашем распоряжении есть две недели. А когда она начнет меня дергать?
— Пока на судне Ахмед-бек — ни-ни. А потом — готовь член и спину, оторвется по полной силе.
Время в плаванье для Михайла пролетели незаметно. Масса впечатлений, а морем он был просто очарован. Когда вышли в открытое море, безухий евнух отстегнул цепи, и их заставили вместе с командой драять палубу. От работы на судне, уставший от безделия Михайло, получал истинное удовольствие. Конечно, нигде и никогда он никакие полы не мыл, но Луис сказал, что любой будущий флотский офицер, даже адмирал, свою карьеру начинает именно с этого. Своей старательностью он даже заслужил одобрительное покашливание боцмана, несмотря на то, что евнухи их сильно ненавидели.
Молодые люди частенько стояли на баке и обсуждали различные варианты побега, но реальных возможностей пока не видели. За кормой всегда болталась шлюпка с уложенным парусом, но прорваться к ней можно было лишь через квартердек, с вахтенным офицером и караульными, либо мимо рулевого, через охраняемые двумя мордоворотами каюты хозяйки и капитана. А в их положении это было самоубийством.
По просьбе Михайла, Луис все время разговаривал по-испански, объясняя смысл незнакомых слов. За эти дни он выучил около трех сотен слов и теперь мог составить простейшие предложения.
Наконец, наступил день, когда они высадили Ахмед-бека со свитой и отправились в море на последний переход. А вечером к люку подошел безухий и крикнул:
— Гяур! Хозяйка требует.
Михайло тяжело вздохнул, сердечко затрепетало, но он взял себя в руки, провентилировал легкие и успокоился. Затем, отрешился от мира и спрятал чувства, как учил поступать в подобных случаях духовник, отец Афанасий, и вылез наружу. А здесь солнце почти спряталось за горизонт, явив живописную картину заката, и он на миг залюбовался, но безухий толкнул в плечо, вытащил из пояса ключик и разомкнул колодку с цепью. Затем, заставил налить в бадейку десять кварт воды, раздеться догола и помыться.
У входа под квартердек, где располагалась каюта хозяйки, стояли две маленькие табуретки, на одной сидел охранник, тот самый, с плетью в руках. Когда Михайло подошел, он и рулевой, который стоял у штурвала, мазнули по нему безразличным взглядом, словно по пустому месту. А безухий разжег над входом масляный фонарь, сел на свободную табуретку и кивнул на дверь:
— Иди.
Помещение было небольшим. Но кровать стояла немаленькая или, может быть это огромный застеленный перинами сундук? Полумрак каюты рассеивала небольшая масляная лампа, которая висела над столом слева от кровати. А справа было прямоугольное окно, прикрытое ставней.
— Раб, ты меня понимаешь? — раздалось из-под красного покрывала.
— Да, госпожа.
— Подойди, — Михайло подошел ближе и впервые увидел лицо Лейлы. Возможно, оно когда-то и было красивым, но сейчас заплыло жиром, а ее щеки были шире ушей. Она откинула покрывало, явив свое толстое обнаженное тело, согнула ноги в коленях и раскинула, внимательно рассматривая Михайла со всех сторон.
Дома, конечно, на такое чудо у него ничего бы не шевельнулось, но здесь, несмотря на то, что мешкоподобный живот свисал чуть ли не до колен, запах и аккуратно подстриженный внешний вид некоторых интересных мест мгновенно возбудил молодой, никогда не знавший длительного полового воздержания организм.
— Сюда, — ее любопытство было более, чем удовлетворено и она постучала пухлой ладошкой по кровати. Михайло взобрался, а она ухватила его за руки, одну — сунула себе между ног, а вторую — положила на грудь и томно выдохнула, — Гладь.
Он не стал ее ласкать, как своих девчонок, а просто водил пальцами по влагалищу и вскоре клитор вздулся и стал похож на маленький пенис, а рука стала мокрой.
— Давай, — простонала Лейла, закидывая его на себя, затем, закатив глаза, сквозь зубы прошипела, — Если быстро кончишь, удавлю.
Михайло приподнял складки живота, чтобы не мешали, и резко вошел. Лейла тихо вскрикнула и стала постанывать, все громче и громче. С минуту подвигавшись, он с удивлением почувствовал (такого в короткой практике еще не было) что его, в общем-то, немаленький член, болтается внутри, словно горошина в кринке. Сдерживающий фактор вдруг исчез, организм давно не чувствовавший женщину расслабился, и он обильно кончил.
Лейла замерла, открыла глаза и удивленно на него посмотрела, затем, ее лицо исказила гримаса злобы, рот оскалился для крика...
Михайло понял, что никакого унижения он больше не вытерпит и сейчас, как говаривал покойный отец, наступил момент истины. Он освободил в душе спрятанные чувства, а юношеский максимализм взял верх и возмутился: свобода или смерть! Глаза яростно блеснули и, немедленно задвинув правую ладонь ей под затылок, обратным хватом левой взял за подбородок и руки рванул в стороны. Раздался хруст позвонка, и она умерла мгновенно.
Михайло слез, плюнул на труп, вытерся и прошептал:
— Сучка драная, больше ни над кем издеваться не будешь.
Немного постоял, подумал, огляделся вокруг и подошел к окну. Приоткрыл ставню и выглянул наружу: ярко светили звезды, внизу по борту шуршала вода, а шлюпка на конце каната так и двигалась следом.
Даже соображая что-либо в морском деле, он никогда бы не бросил в беде товарища, и теперь стал усиленно размышлять, как это сделать, понимал, что оттягивать с решением нельзя.
Нигде ни оружия, ни такого, что могло бы его заменить, он не увидел, поэтому, быстро стал рыскать по каюте. Ничего, кроме разных тряпок, двух шкатулок, — одна с драгоценностями, а вторая — с небольшим количеством золотых и серебряных монет, а так же симпатичных серебряных ножен от небольшого стилета, он вначале не нашел. Но догадался заглянуть под подушку, там его и увидел; ромбического сечения, с посеребренной гардой и рукояткой, отделанной слоновой костью. Взял в руку и подкинул. Клинок был сбалансирован неплохо, с таким работать можно.
