Мои размышления прервали нагнавшие нас офицеры.
— Итак, господа, есть люди, которым плохо, когда другим хорошо.
— Это как? — спросил Сорокопуд.
— Впрочем, я немного неправильно выразился, потому что наш старшина тоже из этой когорты. Уж если у кого-нибудь что-нибудь увидит такое, чего нет у него, его начинает ломать, он даже спать не сможет.
— Га-га-га! — все засмеялись, разрядив обстановку. Затем, доложил им информацию дозора и выслушал матюки еще не воспитанного Орлика.
— Таким образом, князь Вишневецкий собирается по надуманной причине нас задержать и обобрать до нитки.
— Хрен ему! — зло выкрикнул Сорокопуд.
— Вот и я так думаю, поэтому, будем воевать!
— Воевать? С Вишневецким? — тихо и вкрадчиво спросил Орлик.
— Да! — жестко ответил и ткнул в него указательным пальцем, — И мы победим!
— Победим! Победим! — поддержали меня офицеры.
— Капитан, — обратился к Антону, — Как у наших воинов с боекомплектом?
— Все гильзы найдены и во время отдыха снаряжены, — он начал докладывать то, что я и сам знал, — Каждый боец дополнительно снарядил по два с половиной десятка патронов к пулеметам, так что боекомплект полностью восстановлен. Сейчас у каждого бойца по сто четырнадцать винтовочных патронов и тридцать шесть пистолетных. К каждому пулемету снаряжено восемь магазинов. Все.
— Старшина, сколько у тебя припрятано патронов?
— Винтовочных — шесть коробов по пятьсот штук, а в седьмом — сто сорок два штука. Револьверных — ровно три короба по семьсот штук.
— Выдай дополнительно по два короба на каждый пулемет. А ты, сотник, выдели четырех шустрых казачков в помощь пулеметным расчетам. Будут в магазины патроны набивать. То есть, в определенном порядке насыпать, набивать там ничего не надо. Ясно?
— А мне? — удивленно-обижено спросил Орлик. Наше странное оружие казаки уже успели рассмотреть, — Тот скорострельный мушкет, который вы показывали, или винтовку, как говорят. Я тоже хочу.
— Да будет! Будет у тебя в будущем не только одна винтовка. После принесения присяги, естественно, иначе никак. Впрочем, подожди. Отбери четырнадцать самых метких казаков и отправляйся на обучение к лейтенанту Ангелову, — повернулся к нахмурившемуся Данко, — Твоим минометчикам да пулеметчикам они в этом бою все равно не понадобятся.
— Слушаюсь, — недовольно ответил, затем, вскинулся и воскликнул, — Но с возвратом!
— Что с возвратом?! Ты думаешь, Данко, что мы не хотим стать такими, как вы?! Да мы, пан атаман, прямо сейчас вам готовы на верность крест целовать!
— Все! Тема исчерпана, разберемся после боя. Сколько у тебя мин, Данко?
— Двести двенадцать у меня, и что-то у старшины в фургоне.
— Двенадцать ящиков по десять штук, — на мой вопросительный взгляд ответил Сорокопуд.
— Отдай все Данко. Не знаю, сколько мин они выплюнут, но бой будет жарким. Все, господа, походное совещание окончено, разъезжайтесь и занимайтесь делом.
Все, кроме Антона развернули лошадей и отправились восвояси.
Вскоре стали прибывать и другие тройки дозорных, сообщивших о том, что мы замечены ускакавшими секретами, как теперь выяснилось, неожиданно образовавшегося противника, а так же о месте дислокации его основных сил. Что ж, действовали мы абсолютно предсказуемо, срываться с места их не заставили, а шли прямо, казалось бы, как овцы в пасть волка.
Собрав вместе тех казаков, кто видел прилегающую к переправе территорию, определился и с собственным местом развертывания и организации обороны.
В данном случае ничего заумного не придумывал. Оставил два десятка казаков в дозоре на ближних подступах к театру возможных военных действий, которые могли бы оценивать внешнюю ситуацию и сообщить о том или ином перемещении противника. А бой будем вести исключительно от обороны.
В двух километрах по пути следования к пологому берегу и к участку мелководья Южного Буга, была господствующая высота, где сейчас расположились войска и шатер князя Вишневецкого. Низина, по которой мы шли, была голой от растительности и не имела никаких других природных заградительных факторов, то есть, по правилам ведения современной войны, для обороны была категорически непригодной. Единственно, левый фланг изрезал неглубокий ров, по которому протекал ручей, что было хоть каким-то препятствием, впрочем, не особо серьезным.
На высотке замаячила группа всадников, которые стояли и наблюдали за нашим перемещением. И в это же время прискакали два казака передового дозора, наблюдавшие за неприятелем из разлома рва и сообщили, что те зашевелились и стали седлать лошадей. Все, дальше тянуть нечего, никакая более удобная позиция нам все равно не светит. Поднял руку, завернул Чайку влево и ускорил движение.
— Вестовые!
— Слушаю, пан атаман! — гаркнули оба и тут же возникли на прекрасных кобылах арабских кровей, на кои сменили своих татарочек.
— Марш к берегу ручья. Разбежитесь метров на сто сорок друг от друга, это будут границы гуляй-города, — увидев их недоуменные взгляды, поправился, — Две сотни и еще двадцать локтей. Ясно?
— Да! — оба кивнули и сорвались в галоп.
— Лейтенант! Где Славка с лошадью стоит, это угол левого фланга. Туда — один пулемет, второй оставить здесь, с этой стороны. Капитан! Сотник! Верховых и крестьян — в середину! Быстрей! Быстрей! — заставлял всех перейти на легкую рысь и расшевелить вяло бредущий обоз, который после боя в замке увеличился на три десятка возов. Пани Мария лично выделила повозки, а мальчишек-ездовых из многодетных семей отдала навсегда и проконтролировала погрузку на двадцать возов абсолютно всего имущества ненавистного брата. Еще на десять возов мы нагрузили прочие трофеи.
На сей раз, передвижная крепость сбивалась веселей и, по моим прикидкам, быстрей, чем обычно. Народ занимал заранее определенные места: крестьяне — в центре, а внутренний периметр — свободный для маневра стрелков. Прикрыв крестьян, на позиции стояли лучники, как казаки, так и казачки. Между ними и фронтальным оборонным сооружением, установили минометную батарею. Все щели над и под повозками облепили стрелки, а лошадей отвели в тыльную часть гуляй-города.
Теснота была приличная, но все же это лучше, чем подставиться под удар в открытом поле.
А на высотку прибывали все новые и новые всадники, и была их уже огромная толпа. Но в боевой порядок не строились, наверное, потому, что солнце уже подошло к закату, светового дня осталось всего ничего, а мы от них уж точно никуда не денемся — в клетку влезли самостоятельно. Вдруг, от них отделилось вместе со знаменосцем десятка два всадников и, не спеша, направились к нам.
Это были рыцари, закованные в комплекты точно такой же брони, как и те сто одна, которые сейчас хранились в повозках моего обоза. Вперед выехал всадник, внешне молодой, с выпуклыми глазами и торчащими в стороны, как у таракана, длинными, напомаженными усами.
— Кто такие и что делаете на землях Речи Посполитой?! — громко выкрикнул он, а я приказал развернуть полотнище с вышитым родовым гербом и, одетый в полную кирасирскую броню, взошел на одну из повозок.
— С кем имею честь?! Пан забыл правила этикета?
— Цо? — вскинулся он, затем, отчеканил, — Владислав Сикорский, хорунжий хоругви Овручского повета, воеводства Киевского. Честь имею!
— Князь Михаил Каширский. Честь имею!
— Его Светлость, князь Вишневецкий, в полку которого имею честь служить, требует вас к себе!
— Передайте князю, что он меня может только пригласить.
— Да вы забываетесь! Его Светлость есть коронный хорунжий, староста Белоцерковский и Струмиловский. Любой казак обязан явиться по первому его требованию!
— Это вы забываетесь, пан Сикорский, — тихо ответил ему, — Как вы смеете повышать тон на особу высокородного происхождения? Тем более, на родственника вашего коронного хорунжего?
— Пшепрашем, Ваша мосць, — подхорунжий замолк, словно споткнулся на ровном месте, я его перебил.
— Кроме того, пан Сикорский, я оставил службу в Гнежинском полку и сейчас выступаю, как сугубо приватная особа. Так и передайте князю, брату нашему.
— Понятно, Ваша мосць, сейчас все будет доложено Его Светлости, — растерянно сказал подхорунжий и поклонился, затем, отряд развернулся и поскакал обратно.
Слез из повозки и взглянул на ухмыляющиеся рожи своих бойцов. Ну, конечно, отшить недовольного пана шляхтича, это все равно, что пану казаку на душе медом намазать.
Лично у меня на душе некоторое время было неспокойно. Однако, противник в боевой порядок все не строился, наконец, оттуда выехали три всадника и поскакали к нам галопом. Это были не латные рыцари, а дворяне, одетые в европейские хубоны и шляпы, с шикарными разноцветными перьями.
Вздохнув с облегчением, опять взобрался на повозку и стал дожидаться их прибытия. Нет, я далек от мысли, что нам удастся разойтись миром. Больше, чем уверен, что будет найдено сто причин, оправдывающих желание князя нас раздеть догола. Но на сегодняшний вечер и до утра, война точно отменяется. Правда, будет введен в действие сценарий предъяв и претензий, которые должны обеспечить видимость законности подготовленного ограбления. Ну, не пропустит князь такой вкусный и жирный пирог, проплывающий мимо рта, в какие-то заморские страны. Положа руку на сердце, я его прекрасно понимаю.
— Барон Штауфенберг, — представился на плохом польском и поклонился, массивный воин с бесцветными глазами, — Личный порученец Его Экселенции князя Вишневецкого.
— Князь Михаил Каширский. Рад видеть вас, герр барон.
— Ваша милость, Его Экселенция приглашает вас на аудиенцию в свой шатер.
— Приглашение принимаю, герр барон. Отправлюсь, как только оседлаем лошадей.
— Я подожду, Ваша милость, и буду в эскорте вашего сопровождения.
— Как будет угодно, герр барон, — сказал и спрыгнул с повозки.
— Сир, не надо! Не стоит! Опасно! Ну, его! — стали меня отговаривать бойцы.
— Ничего страшного, выслушаем предяву, да вернемся. Со мной пойдут капитан Полищук и сержант Павлов. Револьверы спрятать под кирасами.
— И я! Я пойду! — подлез Данко.
— Нет, ты останешься здесь, старшим, — при этом снял с шеи маленький тубус с указом Кара Мустафы, и вручил ему в руки, — Возьми, на всякий случай. А еще за княгиней и княжной присматривай, понял?
— Да я за них жизнь положу, — преданно глядя в глаза, он звонко треснул латной рукавицей по броне.
— Не ходи, а? Не уходи! — тут же где-то объявились и Любка и Татьяна.
— Да не переживайте вы так, девочки! Девяносто девять шансов из ста, что все обойдется так, как я думаю. Это же настоящий Корибут, его родной дядя был королем Польши. По крайней мере, все внешние приличия будут соблюдены. Просто, он хочет меня ограбить, а я знаю, как ограбить его. А что б провернуть такую аферу, с ним нужно встретиться.
На меня все смотрели с большим удивлением и недоумением. Я улыбнулся, взобрался на Чайку и взмахнул рукой:
— Расцепляйте телеги.
В общем, все произошло точно так же, как и предполагал. Лишь только не угадал с запасом лицемерия князя Андрея. Он меня даже встретил у входа в шатер, окинул взглядом мое сопровождение, внимательно осмотрел наш полный кирасирский вороненый доспех, удовлетворительно хмыкнул и снисходительно похлопал меня по плечу.
— Входи. Входи, Миша, — показал он рукой на шатер.
И вот, мы сидели за походным столиком на раскладных стульях, в бокалах было налито белое вино, а за моими спинами на некотором удалении стояли на карауле три немца — барон Штауфенберг и те двое, которые нас сопровождали. А сейчас, как и положено, князь Андрей мне выставлял претензии, а я отгавкивался или пытался объясниться.
— Я лишь хотел вызвать на суд Божий убийцу своего отца, деда и близких людей. А они, Андрей Михайлович, пытались унизить меня и мою фамилию, насмехались над моими женщинами, предлагали задирать подол, мол, они сейчас придут. Кто такое может выдержать?!
— Да, такое выдержать нельзя. Но у меня, Миша, совсем другая информация от людей, не верить которым не имею права. А она состоит в том, что ты подло напал на замок подданного Его Королевского Величества, когда его гарнизон и гости веселились и праздновали день ангела кого-то из рыцарей. Его имя мы потом уточним. При этом ты побил насмерть многих добрых католиков, забрал замковую казну в двести тысяч серебром, ограбил имение и увел крестьян. Да таких непотребств у нас никто не творил уже лет двадцать! Как коронный хорунжий такое дело безнаказанным оставить не могу. Что скажет король? А что скажет шляхта?! Поэтому, настоятельно рекомендую все вернуть: и казну, и ценности, и крестьян. А также выплатить контрибуцию, скажем, триста тысяч серебром. Со своей стороны, беру обязательства положительно решить все претензии короны к твоей фамилии.
— Андрей Михайлович, мне кажется, что наш диалог бесперспективен, — при этих моих словах его брови еле заметно приподнялись вверх, и он посмотрел на меня с откровенным интересом, — Вы будете сейчас оперировать своей версией развития событий, выгодной вам, я же буду оперировать выгодной мне. В замке сейчас осталось сто пятьдесят восемь живых свидетелей, из них сорок семь человек — рыцари князя Конецпольского. Пусть обманщиками будут два человека, да пусть и двадцать, но оставшиеся сто тридцать восемь от своей чести и совести не откажутся? В конце концов, когда-то всем станет известно, что лично я действовал в строгом соответствии с правилами и рыцарским этикетом. И дело это очень сильно завоняет. Здесь, в Коронных землях, в Московии, да и в Европе. Вы же, наверное, в курсе дела, что я в Новом Свете выкупил остров?
Князь Андрей внимательно слушал, с улыбкой на лице, взбалтывал в бокале вино и поощрительно кивал, мол, я тебя слушаю.
— Понимаю, — продолжил нанизывать на крючок жирного, но слабо трепыхающегося червя, — Никого не волнует то, что будет когда-то! Всех волнует то, что будет сейчас. Тем более, тысяча бездельников вокруг шатра, уже настроены на завтрашнее развлечение и получение хабара. И отыграть это назад не возможно. Так вот, никому ничего просто так не отдам, за свое имущество готов воевать.
— Миша, когда ты только начал говорить, мне показалось, что за столом напротив сидит разумный человек, умудренный жизненным опытом. Признаюсь, даже был удивлен. Но вот сейчас? Что ты сказал сейчас?! Слова мальчишки, но не мужа. Да мой полк при поддержке легкой конницы разламывал и разрывал на куски трехтысячную пехоту швейцарцев! Окстись! Ты в своем уме? Сложи оружие и сдайся мне на милость, и я тебе гарантирую, что лично у тебя и твоей семьи все будет нормально. Ведь в бою может всякое случиться, — он смотрел на меня с нескрываемым сожалением.
— Не могу, Андрей Михайлович, так поступить мне честь не позволит. И вы потом, когда вскроется вся правда, тоже сожалеть будете, и вам будет неприятно. И как наша близкая и дальняя родня на все это посмотрит?
При этих моих словах он коротко пожал плечами, а глаза его стали безразличными:
— Я обязан исполнить свой долг, невзирая на чины и родственные связи. Пан возный Киевского воеводства в походе не участвует но, думаю, он проведет правильное расследование случившегося, это в его компетенции.
