Песня для тумана

Сату становится страшно. Но она не даёт себе сбиться с только-только найденного ритма.

Бум.

Кольца на шаманском поясе звенят, испуганные другими, змеиными, кольцами, что залегли вокруг ствола, вокруг сияющего золотого города, вокруг безбрежного океана, вокруг... Змей смотрит на шаманку и шипит, мощное тело, состоящее из одних мышц, судорожно сжимается, и мир качается, не в силах ему противостоять.

Но Сату больше не боится. У змея зелёные глаза. Зелёные, как весенняя трава, как сочные листья клевера на залитом солнцем лугу.

Чешуйки такие мелкие, что кажутся кожей. Гибкий угорь скользит, почти теряясь в траве, мягко ныряет в прохладную воду. Беззаботный, безопасный, кажется, счастливый, он гоняется за мелюзгой, ищет тихих мест... и вот уже извивается, бьётся в сжимающих его руках. Воздух обжигает скользкую чешую, будто огонь Свартальфахейма. Угорь изворачивается, немо открывает рот, рвётся к спасительной воде. Но ловкие пальцы держат крепко.

— Ты только взгляни, какой красавец! Король всех угрей!

Зелёные глаза. Не у рыбы. У женщины с хищной лисьей мордочкой и голодным взглядом.

— Я его хочу.

Коренастый цверг пожимает плечами.

— На ужин пожарим.

— Хочу сейчас.

Спорить можно с кем угодно, но не со своей женщиной. И Брокк разводит костёр, сноровисто разделывает угря, тихо крякнув:

— Извини, брат, так вышло.

Виона неторопливо облизывает пальцы. Переводит умиротворённый взгляд на мужа. Брокк старается скрыть беспокойство. Его хрупкая лепрекониха только что в один присест слопала огромного угря, самому ему удалось ухватить лишь пару кусочков, пока готовил.

— Спасибо, милый, — говорит Виона, и на её лисьей мордочке снова появляется голодное выражение. Но на этот раз оно другого свойства. И Брокк успокаивается, замыкает жену кольцом могучего объятия.

Бубен с глухим стуком падает из ослабевших пальцев.

Ребёнок лежит на руках у матери, смотрит вокруг серьёзными зелёными глазами. Цверг наклоняется к нему, гулит что-то на языке тёмных альвов. Мальчик смеётся — его щекочет отцовская борода. Но почти тотчас же снова становится серьёзным.

— Сур-р-ровый! — улыбается Брокк. — Мужик растёт!

Виона не отвечает, только слегка хмурится. Сама она уже утратила эту детскую способность, но знает, что сейчас видит её сын, и что не даёт ему оставаться беззаботным. Это мужу кажется, что в уютной детской маленького цверга они одни. Напористый, как удар секиры, Брокк не замечает столпившихся вокруг его сына существ. У них оленьи рога и звериные головы, у них крылья, хвосты и копыта. Тут есть прекрасные женщины и леденящие кровь чудовища, широкоплечий мужчина закинул на плечо неподъёмный на вид молот, одноглазый старик задумчиво опёрся о копьё... тени, шорохи, звуки. Маленький мальчик без страха смотрит в направленные на него красные, жёлтые, синие, чёрные, сияющие, затягивающие глаза, глаза, глаза...

— Выходи, будет прятаться! — высокий голосок явно принадлежит той, что не терпит отказов. — Поиграли и хватит.

Ульв медленно, тяжело, будто глыбы строительного камня, поднял веки. Перевёл взгляд с говорившей женщины на другую, тоже склонившуюся над ним. От сияющей красоты воздушных созданий перехватывало дыхание. Но цвергу их светлые лица казались чадящими факелами. Он всё же нашёл в себе силы разлепить губы:

— Пошли вон.

Женщины уселись на медвежью шкуру по обе стороны от безвольного тела. Белокурая девица звонко рассмеялась:

— Не больно-то ты сладкоречив, Великий Бард.

Та, что выглядела постарше, погрозила пальцем:

— Ты поклялся мне, Ульв, сын Брокка из-под Чёрной Горы. Поклялся защищать свою жену. А вместо этого выпустил на свободу королеву Мэб. Кто теперь поручится за жизнь Сигрид?

Ульв закрыл глаза, всем своим видом говоря: "Имейте совесть, дайте умереть спокойно". Белокурая красавица исчезла, а на грудь цвергу прыгнула шипящая полосатая кошка, с размаха ударила когтями по лицу. На щеке остались царапины, но кровь из них почти не сочилась.

— Убери её, Вар6, — устало произнёс Ульв. — Ей я ни в чём не клялся. И не обязан терпеть.

— Вот и ошибаешься, — весело заметила Фрейя7, снова обернувшаяся человеком. Она игриво облокотилась о собеседника и теперь щекотала ему нос его же прядью волос. — Тебя любят слишком много женщин, Бард, чтобы ты мог так просто от меня отмахнуться.

Цверг вяло попытался отвернуться.

— Жуткий пантеон. Понимаю Фенрира. Христиан на вас нет, — пробормотал он, проваливаясь в болезненное забытьё.

6Вар — одна из асов германо-скандинавской мифологии богиня истины. Выслушивает и записывает клятвы и обещания людей, а также мстит тем, кто их нарушает.(назад)

7Фрейя — в германо-скандинавской мифологии богиня любви и войны, жительница Асгарда.(назад)

Мальчик-служка так усердно перебирал ногами, что наступил на полу непривычного ещё балахона. Растянулся, взрыв носом землю. Иоанн по-отечески улыбнулся, но прежде, чем отрок успел подняться, снова придал лицу подобающее выражение.

— Что случилось, сын мой? Что бежишь, как на пожар?

— Отче! — ликующим голосом возвестил мальчик, — друид вернулся в пещеру!

Проповедник степенно кивнул, хотя внутри у него всё перевернулось.

Знаменитый друид, которого местные чаще называли Великий Бард, или просто Бард, так выделяя интонацией это слово, что сразу становилось понятно, о каком конкретном барде речь, не появлялся в своём жилище давно, с прошлого Бельтайна. Как и полагалось в этот день, а вернее, в эту ночь, по варварским обычаям, все огни в Уснехе были потушены, после чего друид возжёг костёр, сложенный из веток дуба и рябины, от огня, добытого трением, без огнива. Люди трижды обходили костёр, зажигали от него факелы и обносили дома.

А ещё Бард сжёг троих человек. Правда, язычники утверждали, что в Бельтайн приносят только добровольные жертвы, и калеки, уставшие влачить земное существование, вызвались сами. Это уже попахивало самоубийством и вызывало у Иоанна особое негодование.

— Бог, единый в трёх лицах, сотворил каждого из нас, и лишь ему ведом час, отмеренный нам на земле! — увещевал проповедник. Ирландцы только пожимали плечами. — Что за жестокие сердца! — сокрушался христианин. — Как не разорвались они от боли при звуках криков ваших отцов и дедов, сжигаемых заживо?

Он не понимает, объясняли язычники. Жертва была добровольной, и Кенн Круах принял её благосклонно. Теперь Золотой Бог защитит людей и скот от болезней, дарует обильный урожай, и этой зимой от голода никто не умрёт. Напротив, родятся дети. Много детей. Этой весной парни и девушки, отправляясь по парам в лес, хорошо "собирали май". Жизнью за смерть воздаёт Сокрытый Туманом. А одна беззубая старуха рассмеялась Иоанну в лицо и прошамкала, что давно уже не прочь уснуть под колыбельную Великого Барда, да он всё другим эту честь отдаёт.

— Сам-то, знамо дело, мужик, — беззлобно пеняла ирландка. — Вот своих вперёд и тащит... потерпи, говорит, ещё год. Этим тяжелее, чем тебе: один кровью харкает, другой под себя ходит, у третьего нога загноилась. — Вот и полечил бы, говорю. На то ты друид. А он отвечает, мол, жизни в них почти не осталось. А кто сам не хочет жить, силой назад не вытянешь.

За всеми этими размышлениями Иоанн сам не заметил, как уже стоял перед пещерой. Великий Бард не жил в Уснехе. Его скромная обитель походила на скит отшельника, так что проповедник, детально осмотревший скудное жилище в отсутствие хозяина, даже ощутил укол греховного сомнения: аскетичный друид, если закрыть глаза на отправление поганого культа, вёл жизнь более праведную, чем настоятель Армагского монастыря, погрязший в роскоши. Дом же друида напоминал, скорее, берлогу дикого зверя, чем жилище человека. На какую-то долю мгновения Иоанн заколебался. Нет, он не сомневался в истинности своего бога. А лишь в том, хватит ли ему самому силы духа противостоять жрецу Кенн Круаха.

— Входи, друг мой.

Колебания были прерваны Великим Бардом, появившимся в проёме, который можно было бы назвать дверным. Если бы там была дверь.

Обычная фраза, произнесённая на превосходной латыни. Но, услышав голос друида, Иоанн вдруг понял, о чём говорила старуха, мечтавшая умереть под колыбельную Барда. Ульв впустил проповедника в свой дом, а христианин впустил друида в своё сердце.

— Ты так хорошо говоришь на этом языке, — сказал Иоанн, не знавший, с чего начать. Великий Бард несказанно поразил уже одним своим видом. Проповедник ещё не встречал ни одного настоящего друида, но слышал много рассказов, в которых жрецы неизменно представали облачёнными в светлые одежды степенными старцами с окладистой бородой, убелённые сединами и везде таскающие за собой арфу.

Великий Бард был черноволос. Гладко выбритое лицо казалось хотя и болезненным, но молодым. Иоанн подумал, что сам он, пожалуй, лет на десять старше. Никаких музыкальных инструментов видно не было.

— Я бывал в Риме, — ответил друид, копаясь в кожаном мешке. — Хотел посмотреть, откуда пришли солдаты, выстроившие стену на Туманном Альбионе. И убившие тамошнего Великого Барда.

Иоанн беспокойно заёрзал. Каменная скамья вдруг показалась жёсткой. И дело было даже не в огромном ноже, который язычник извлёк из своего мешка. Сам проповедник никогда не бывал в Вечном Городе, да и не стремился. Слишком грязные слухи доходили о папе из Рима. По сравнению с бессмысленной роскошью его дворцов, Армаг выглядел землянкой отшельника. Чего и ожидать, если пап назначают блудницы — жена и дочь консула Теофилакта. Увы, прогнил папский престол. И германские народы, из которых происходил сам Иоанн, почувствовали это на собственной шкуре.

— Под тёплым солнцем и черви плодятся быстрей, — мягко заметил проповедник. — Не стоит судить деяния бога по заблудшим его чадам. Христос есть милосердие. И есть любовь. Убийства, что вершат именем его, заставляют плакать ангелов небесных.

Друид ничего не ответил, лишь усмехнулся уголками губ. Подошёл к родничку, пробивавшемуся прямо посреди пещеры, и из естественного садка достал крупную рыбину.

— Сколько кровавых жертв ты сам принёс богу, в которого веришь? — задиристо вопросил проповедник. — И другие, до тебя?

— Много, — Великий Бард точным движением вспорол брюхо рыбине и вынул кишки. Аккуратно взрезал бока, извлёк плавники. Его руки двигались плавно, неторопливо, и очень красиво, будто руки музыканта, перебирающего струны. — Больше, чем ты думаешь. И принесу ещё.

— А Христос тремя рыбинами накормил толпу голодающих, — бездумно сообщил проповедник, заворожённый не только движениями, но и тембром голоса друида.

— Настоящее божественное чудо. — Ульв развёл огонь. — Широкий бескорыстный жест... красиво. Только рыбаки, должно быть, были недовольны. Да и не только рыбаки. Ничего удивительного, что его распяли.

— Почему? — опешил проповедник. — То есть, почему распяли, я знаю, ибо сын Господа взял на себя тяжёлую участь — искупить грехи наши. Но почему ты считаешь, что люди были недовольны? Они ведь уже не были голодны!

— Подумай сам, — друид снова вернулся к рыбине и начал рисовать ножом на её боку равносторонние кресты, заключённые в круг, — рыбакам не нужна рыба — её они и сами наловить могут. Им нужен мёд и эль, их жёнам — тонкая шерсть на платья, их детям — деревянные лошадки, а торговцам нужно продавать рыбу, шерсть и деревянные лошадки, чтобы покупать китайский шёлк и персидские ковры...

— Твой ум остёр, о Бард, — с грустью произнёс Иоанн. — Так остёр, что как бы не порезаться. Но в бога верят не умом, но сердцем!

Бледная рука друида нерешительно дрогнула. На разделанную тушку действительно упала алая капелька.

— Воистину так, — Ульв облизнул пораненный палец и бросил пучок сушёных трав в каменную ступу. — Но правда и в том, друг мой, что боги сами по себе не жестоки. Такими их делают люди. Хорошо говорить о милосердии, когда зимой они едят то, что вырастили летом и заготовили осенью. Когда каменные стены и тёплые очаги хранят их жизни от зимней бури. Но какой должен быть бог у существ, которые отличаются от животных лишь тем, что слабее их, медленнее бегают, хуже видят и чувствуют запахи?

— Но ирландцы вовсе не такие! — с жаром возразил Иоанн. — Они доблестны и искусны в ремёслах! Клетчатые плащи и башмаки на кожаных подошвах славятся далеко на материке!

Бард тихо рассмеялся. А проповедник неловко замолчал, почувствовав себя вдруг забавным ребёнком, с жаром рассказывающим взрослому о найденных в горах красивых камушках.

Ульв высыпал на ладонь растёртые в труху травы, перемешал с солью, начал аккуратно втирать в бока рыбы.

— Ты любишь Ирландию, друг мой?

— Люблю, — сверкая очами, ответил Иоанн. — Это прекрасная страна. И души её жителей по большей части чисты, как её озёра и реки, хотя и бывают чрезмерно бурными и воинственными. Конечно, с жертвоприношениями должно быть покончено, но ни я, ни мои братья во Христе, не выкажем неуважения дивным древним традициям, я с замиранием сердца слушаю песни ирландцев, звуки волынок и арфы будят во мне возвышенные чувства и желание вознести благодарственную молитву к небу! Я никогда не оскорблю Душу Ирландии!

Бард, уже стоявший на коленях подле очага, медленно обернулся, и Иоанна затопило зеленью его глаз. Весенняя листва, ласковое море, молодой побег клевера... в пещере, однако, явственно запахло полынью. Друид встал и снова подошёл к грубо сколоченному столу. Откуда-то из складок своей бесформенной серой хламиды он извлёк терновую ветвь с увядшими цветочками.

Друид задумчиво глядел на колючее растение, а проповедник рассматривал его самого. Склонённое усталое лицо с запавшими, полными страдания глазами, обрамлённое тёмными прядями, тонкие, будто высеченные из камня черты... Однажды Иоанн видел очень похожую статую. Вот только руки у него были заняты, видимо поэтому терновый венок пришлось надеть на голову.

— Люди теперь другие, — тихо произнёс друид. — Им нужны новые боги. Вымерли дети Партолона, унесённые красной чумой, фоморов изгнали племена богини Дану. И хоть были они людьми, для Ирландии это были боги. Но и их время ушло. Скоро уйдёт и время Кенн Круаха. Мир изменился. А он не захотел меняться вместе с ним.

Иоанн подошёл к барду и прижал его руку к своей груди.

— Так почему бы и тебе, брат мой, не принять новую веру? Не родиться заново во Христе?

Ульв ласково улыбнулся и забрал руку назад.

— Ты ведь тоже священнослужитель, друг мой. Должен понимать. Чтобы заново родиться, для начала требуется умереть.

— Не нужно никаких смертей! — воскликнул христианин. — Истинный Бог есть Любовь! Ему не нужны кровавые жертвы.

— Зато Кенн Круаху нужны, — мрачно сказал Ульв и сделал короткий жест, давая понять, что не желает развивать эту тему.

Он вынул жареную рыбу из очага, положил на доску.

— Говорят, — произнёс друид неожиданно беззаботно, — в одной из рек Ирландии можно поймать лосося мудрости. Этот лосось подбирал орехи знания, нападавшие в море с куста, так что отведавший его мяса сможет прозревать прошлое и будущее, понимать речь зверей и поступать согласно с волей богов, не спрашивая о ней у друидов.