Песня для тумана

* * *

Сигрид хмурила брови, но при этом нерешительно покусывала кончик косы.

— Пап, — Альвгейр попытался обнять дочь, но та отстранилась. — Пап, Ульв хочет с тобой поговорить.

Ярлу упрямо вздёрнутый носик дочери очень не понравился: что-то его кровиночка задумала. Но выяснять это он будет потом. Альвгейр резво, как юноша, взбежал на крыльцо и скрылся за дверью. Сигрид подошла к Онни, так и стоявшему перед прогоревшим погребальным костром. Шаман разложил его тут же, перед домом, и теперь наблюдал за белой бахромой пепла, взмывавшей к хмурящимся небесам. Девушка подумала, что нужно выразить сочувствие по поводу смерти его бабки, но не решилась. Молодой нойд выглядел скорее задумчивым, чем убитым горем. Сигрид краем ухом слышала его разговор с отцом и догадалась, что Сату каким-то образом отдала жизнь, чтобы вытащить Ульва с того света, а Онни об этом решении знал.

— Что ты будешь делать теперь? — деловито спросила дочь ярла.

— То, зачем сюда приплыл, — бесстрастно отозвался нойд. — Я должен удостовериться, что туман королевы больше не вернётся.

— Хорошо, — серьёзно кивнула Сигрид и взяла Онни за руку. — Я с тобой.

* * *

Проклятый цверг стал тенью себя самого. Альвгейр видел его раненым, больным, даже мёртвым! Но никогда ещё — таким жалким. Ульв привалился к стене грузно, как мешок с картошкой, сероватые веки устало опущены, дыхание тяжёлое, неровное, на лбу испарина, под газами круги.

— Паршиво выглядишь, — честно сообщил ярл. Ульв не съязвил, не буркнул ничего в ответ. И это беспокоило ещё сильнее. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем бард вяло пошевелился и произнёс:

— Отвези меня на Изумрудный остров.

Альвгейр подошёл и присел рядом. Чуть наклонился вперёд, внимательно осмотрел мраморно-бледное лицо. И уверенно произнёс:

— Ты рехнулся, землеройка. Мэб тебя двумя пальцами в мелкий песочек сотрёт. Ты же сейчас беспомощный, как дитя.

Ульв нехотя приоткрыл глаза и даже скривил губы в жалком подобии прежней ухмылки.

— Она может убить меня в любой момент, когда пожелает. Всегда могла. У неё моё сердце.

Альвгейр витиевато выругался, но вдруг замер, задумавшись:

— Постой! Сердце? Твоё... проклятие? Сработало?

— Более чем.

После этого Ульв терпел довольно долго, минуты три, но, наконец, не выдержал и процедил сквозь зубы:

— Прекрати ржать, как лошадь.

Но ши-полукровка и не подумал остановиться. Напротив, он хохотал так, что вскоре пришлось вытирать слезинки в уголках глаз.

— Ты... цверг... влюбился в великую сидхе? В королеву фей? А что так мелко? Почему не в королеву разноцветной страны?

На мгновение Альвгейру показалось, что в потухших глазах полыхнула знакомая изумрудная ярость. Но цверг обессиленно уронил голову, глухо произнёс:

— Ты должен мне, ярл. За Хельгу. Я не спрашивал, почему ты выбрал именно её. Отвези меня к женщине, которую я люблю. И это будет последний расчёт между нами.

Альвгейр хмыкнул.

— Хельга... тебе ничего не стоило спеть ещё одну балладу. Тебя хлебом не корми, дай поголосить. И ты ничем не рисковл. А Мэб... она ведь бешеная, как Кенн Круах. Может быть, даже хуже. Пустит драккар ко дну, и всех, кто на нём, заодно.

— Дались вы ей, — зло огрызнулся Ульв. — Много чести! Высади меня в лодку, если боишься. К берегу прибьёт.

Ярл, привыкший считать себя викингом, скрипнул зубами.

— Ишь, смелый какой! Что же ты с её острова сбежал, цверг?

* * *

— Почему же ты не сбежал с моего острова, цверг? — спросила Мэб, с любопытством разглядывая барда. — Разве ты не боишься смерти? Я не покидаю пределов Ирландии. Уходи, и проклятье не сбудется ещё неограниченно долго.

Ульв взял королеву за руку. Он нежно поглаживал её пальцы, разукрашенные серебристой паутинкой кружева, сплетал со своими.

— Люди Мидгарда каждый день рискуют жизнью, моя королева. По сотням вздорных причин. Например, просто, чтобы пощекотать себе нервы. А у меня, — Бард отцепил нитяное колечко и откинул кружево, прижался губами к женскому запястью, — у меня причина гораздо более веская, — продолжил он после паузы. — Я хочу смотреть на тебя. Слышать твой голос. Прикасаться к тебе, — бард обрисовал высокую скулу великой сидхе движением скульптора, наклонился ближе, — вдыхать аромат твоей кожи... — вкрадчиво-нежный тембр голоса завораживал даже змей, но Мэб только насмешливо изогнула бровь.

— Люди верят, что у них есть бессмертные души. И что они рождаются вновь, а долгоживущие альвы просто перестают существовать. Думаешь, оно того стоит?

Ульв поцеловал её руку ещё раз и отстранился. Даже отступил на шаг. Произнёс совершенно другим, обыденным, тоном:

— Ничто не берётся из ниоткуда и не исчезает в никуда. Я хочу быть рядом с тобой. Даже если ради этого придётся умирать ежедневно — я хочу.

— Зачем ты убил того друида? Того, что тебя проклял? — без всякого перехода осведомилась королева.

— Я его ненавидел, — не задумываясь, ответил цверг.

— И?

— Разве этого не достаточно?

Мэб обняла себя руками за плечи, задумчиво склонила голову набок и разглядывала барда из-под полуопущенных ресниц, поигрывала длинными ногтями, будто стимфалийская птица -перьями. Ульв залюбовался ею и вздрогнул от неожиданности, когда за спиной у повелительницы фей разверзся холм.

— Идём, — сказала она и прошествовала внутрь.

Бывать здесь Великому Барду приходилось. Это был сид Кенн Круаха, золотого бога. Один из самых обширных и богатых, застроенный беломраморными дворцами, щедро убранный золотом. Сейчас, после кончины хозяина, и холм казался мертвенно пустым. Молчали обезвоженные фонтаны, притихли птицы, рабы, жрецы и слуги покинули гулкие стены. С деревьев облетела листва, цветы опустили головки и закрыли чашечки. Лишь белый туман весело стелился за изящными ножками Мэб, путался в полах чёрного плаща Барда.

Королева неторопливо плыла по залам дворца мёртвого бога. Ульв следовал за ней, отставая на пару шагов. По тому, как уверенно Мэб выбирает дорогу в хитросплетениях коридоров, он заключил, что и повелительнице фей бывать тут не впервой.

Шествие закончилось у массивных дверей. Вернее, это теперь, когда великая сидхе возложила на резные ветви дуба узкие ладошки, он понял, что это двери. Прежде же Ульв считал это нагромождение вырезанных из дерева, высеченных из камня и льда фигур чем-то вроде алтаря или священного изображения. Тут были олень, волк и вепрь, ворон слетел на могучие ветви дуба, медведь выхватывал лосося из-под орехового куста, в пологий берег ткнулась носом лодка...

Стена дрогнула и отворилась. Ульв прикрыл веки ладонью, спрятал лицо — золотое сияние ударило по глазам. Мэб шагнула внутрь, туман ринулся за ней, облетел стены, приглушая краски.

В сокровищнице Кенн Круаха было много восхитительных вещей: легендарное оружие, волшебные кольца, делавшие владельца неотразимым или, напротив, невидимым, чудесная колесница, в которой когда-то каталось по небу солнце, жезл знания, древо разума и...

— Котёл Дагды, — сказала Мэб, небрежно уронив руку на невзрачную с виду посудину. — Им можно накормить любое количество голодных. И каждый найдёт внутри блюдо себе по вкусу.

Котёл действительно казался глубоким. Ульв заглянул внутрь и поморщился.

— Пахнет не очень аппетитно.

— Там сейчас яд, — невозмутимо заявила королева. — Пары, кстати, тоже ядовиты, так что отойди оттуда.

Ульв повиновался и встал поодаль, ожидая объяснений.

— Догадываешься, что это? — спросила Мэб и взялась за деревянную рукоять, торчавшую из котла.

— Половник? — пожал плечами Бард. — Тоже какой-нибудь волшебный?

— Это копьё, — повелительница фей скользнула ладонью вдоль древка, но не только не вынула оружия, а наоборот, помешала им зеленоватую жидкость, будто пытаясь притопить поглубже. — Когда-то оно принадлежало царю Персии. Тогда его хранили на дне озера. Но потом Туата де Даннан выкрали его и отдали Лугу... Прекрасное копьё. Сослужило неоценимую службу в битве при Маг Туиред. Им одним можно уничтожить целую армию.

— В яде его вымачивают ради большей смертоносности? — подошёл поближе заинтересованный цверг, но Мэб жестом остановила его.

— Нет. Как раз наоборот. Его хранят так, потому что у нас нет подходящего озера. Достаточно священного и глубокого. Видишь ли... это копьё не успокаивается никогда. Даже после того, как битва закончена, ему хочется убивать. Ему хочется убивать всегда. Бывало, что оно разрушало город, которое было призвано защищать.

— Я понял, моя королева, — Ульв склонил голову. — Я... — он запнулся, не решаясь продолжить. — Я не позволю себе стать чем-то вроде этого копья.

— Надеюсь, — холодно произнесла Мэб. — Где мне взять столько яда, чтобы держать тебя в узде?

— Пусть лучше котёл кормит голодных, — Бард протянул королеве руку. Его глаза зеленели нежностью весенней листвы. Она улыбнулась в ответ и обняла его за шею.

— Идём, голодный. Я тебя покормлю.

— Чем же? — хрипло спросил Ульв, смыкая руки на её талии. Взгляд его волчьих глаз и в самом деле сделался хищным и жадным. Но Мэб лишь усмехнулась, а в следующее мгновение уже стояла в другом конце зала, у самого выхода.

— Обещаниями.

* * *

— Ешь! — Сигрид сердито ткнула ложку с успевшим подостыть бульоном в упрямо сжатые губы.

— Я не голоден, — безучастно отозвался супруг. Пока он говорил, девушка ловко влила содержимое ложки в утративший неприступность рот. Ульв с равнодушным видом проглотил и отвернулся. По крайней мере, попытался это сделать.

— Если ты не будешь есть, — строго, как больному ребёнку, выговаривала Сигрид, — никогда не поправишься!

— Я умер, — буркнул Ульв, и, будто монетка на дне колодца, в его голосе блеснула искорка раздражения. Девушка обрадовалась даже этому: холодное равнодушие мужа пугало. — От этого я уже никогда не поправлюсь.

— Глупости, — сварливо надула губки Сигрид. — Ты, может, и окаменел немножко, но я молилась Фрейе, а Сату... Сату... Ульв, ты снова со мной, вот что! Не смей говорить, что она пожертвовала собой зря!

Девушка покосилась на сидящего поодаль Онни, словно просила поддержки. Но молодой нойд промолчал.

Ульв вяло пошевелился и встретился с саамом взглядом. Уголок тонких губ нервно дёрнулся.

— Мне жаль твою бабку, нойд. Но она действительно ушла зря.

Онни снова ничего не ответил. Он разглядывал лежащего на постели мужчину, будто тот был диковинным камнем или незнакомым растением: с интересом, но без участия. На безмятежном лице не отразилось ни гнева, ни жалости. Сигрид же вела себя прямо противоположно:

— Я тебя выкормлю! — зло выкрикнула она и даже встряхнула мужа за рубашку. Голова Ульва дёрнулась вперёд, но тут же снова безвольно откинулась назад. — Как телёнка молоком, слышишь?

— Не ори, — поморщился Ульв, за что немедленно получил ещё одну ложку бульона. Закашлялся, но всё же проглотил. Долго лежал с закрытыми глазами, будто собираясь с силами. Сигрид же сжимала в руках его ладони. Лихорадка закончилась, Ульв больше не потел и не метался. Его тело сделалось холодным, как лёд. — Сату отдала мне свою жизнь, это так. Ей оставалось ещё лет десять или около... но мне этого и на месяц не хватит.

— Мы... — голос Сигрид дрогнул. — Мы что-нибудь придумаем. Или... ещё кого-нибудь найдём. Отец захватит трэллов! Если... тебе нужно...

Ульв брезгливо скривился. А Онни, наконец, подал голос:

— Ему не нужно. У него своя жизнь есть. Новая. Длинная. Обширная, как океан — я и берегов не вижу. Только руку протяни.

Ульв скривился вторично.

— Для того, чтобы разгонять жизнь по телу, нужно сердце. Моё больше не бьётся. Подарок Сату вытекает из меня, как вода сквозь решето.

— Для этого ты просил отвезти тебя на Изумрудный остров? — спросил шаман, пристально глядя на лежащего. — Чтобы найти своё сердце? И снова заставить его биться?

— Нет, — голос Ульва звучал так безжизненно, что Сигрид решила снова его потрясти, растормошить... или хотя бы бульоном напоить до отвала. — Просто хочу увидеть её ещё раз. Прежде, чем опять начну каменеть. Теперь можно. Я мёртв. И безопасен.

— Ты... — бледность Сигрид наводила на мысли о белом мраморе, — снова... и ничего не будешь чувствовать? Не войдёшь в чертоги Вальхаллы, не будешь пировать с боевыми товарищами? Просто станешь камнем?

— Я никогда не сражался с оружием в руках, — с лёгкой тенью насмешки отозвался Бард. — В Валгалле меня никто не ждёт.

— Но за Морем ждут, — возразил шаман. — Или куда уходят такие, как ты?

— Моя смерть принадлежит моей королеве так же, как и моя жизнь, — глухо ответил Ульв, разглядывая бревенчатый потолок. — Она не пожелала позволить мне уйти. Поэтому, когда тело начнёт каменеть, сознание останется метаться между воспоминаниями и кошмарами.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — содрогнулась Сигрид. — Как ты можешь... любить ту, что обрекла тебя на страдание?

— Причинять боль это будет только первые несколько десятков лет. Потом я сойду с ума, и будет всё равно.

Сигрид страстно захотелось ударить мужа по лицу. Как знать, может, оплеуха выбьет из него подобные мысли?

Глава 6. Вера в Ирландии

Кошка устала висеть в одном положении и пошевелилась, вонзая когти в новое место. Тонкая ветка опасно покачнулась, кошка дёрнулась поближе к стволу, и в этот момент всё дерево сотряс мощный удар. Одноглазый волк, только что налетевший на тис всей своей тушей, задрал голову вверх и издевательски оскалился. Кошка вздыбила шерсть и зашипела. Преследователь довольно рыкнул, обошёл несколько раз вокруг ствола, поскрёб у корня, и улёгся, игриво обернув дерево хвостом.

— Оставь её, Одноглазый, — Мэб опустилась на широкий плоский камень с ленивой грацией, будто сама была кошкой. Непринуждённо разлеглась, согнула ногу в колене, отчего тускло мерцающая, будто сотканная из бликов на бегущей воде, ткань платья соскользнула, приоткрыв изящную голень. — Пусть говорит.

Волк, когда-то давно, в другой жизни звавшийся Болли, поднял голову. Медленно, напоказ, оскалил клыки. Но отошёл. Спускаться вниз кошка не торопилась. Говорить, впрочем, тоже.

— Ну что же ты? — повелительница фей с едва заметной насмешкой поглядывала на незваную гостью. — А, понимаю. Не ожидала встретить меня здесь? Странно видеть, что узница не торопиться покинуть стены тюрьмы, когда двери открыты?

Кошка, четырьмя лапами впившаяся в ствол, насколько смогла, вывернула голову, заглядывая вниз. Королева небрежно покусывала побег омелы, а вдоль дерева неторопливо ползли гибкие стебли.

— Но это ведь не только моя тюрьма, но и крепость, — продолжала Мэб, наблюдая, как судорожно заметалась кошка, взлетев на самую макушку тиса. Тонкие ветви угрожающе сгибались под её тяжестью. — Изнанка Ирландии всегда будет принадлежать мне. А мои люди никогда не станут поживой для валькирий.

Упорный росток продолжал обвивать ветку, неумолимо приближаясь к кошке. Отчаянно мяукнув, та спрыгнула на землю. Одноглазый волк косился на Мэб, страшась пропустить дозволение прыгнуть и разорвать. Его вздыбленная шерсть искрилась голубоватыми молниями, из ноздрей валил пар, а из-под лап растекался туман.