Песня для тумана

— Не стрелять! — глухо, не своим голосом, произнёс Теодор, хотя луки поднимать никто и не думал. Это для него, франка, появление из ниоткуда десятка конных рыцарей оказалось просто неожиданностью. А ирландцы сразу заприметили и горящие синим пламенем глаза, и туманом струящиеся по плечам длинные волосы.

— Ночные Всадники! — побелевшими губами прошептал бывалый лучник и подался вперёд: страшно, конечно, но когда ещё такое увидишь?

Теодор не торопился обнажать меч, но рука сама сжалась на рукояти, словно испрашивая совета у испытанного в боях соратника. Меч подсказывать не торопился, и храмовник медлил. Молчаливые, будто призраки, рыцари не думали, кажется, нападать, или даже окружать отряд Теодора. Впрочем, какой смысл окружать ощетинившийся щитами строй? У него нет фланга, который можно смять, нет тыла, с которого можно ударить. Зато вот такой клин закованных в броню лошадей с разгона раскидает их, как деревянных солдат. Были у маленького Тео такие в детстве. Господь Вседержитель, о чём он думает?

— Я — Теодор де Милли, — голос тамплиера прозвучал ровно и громко, в клочья разорвал застилающую незнакомцев туманную дымку, — милостью Господа рыцарь Ордена Храма!

— Заче-е-ем! — простонал лучник. — Зачем вы назвали своё имя, мессир?! Теперь мы точно погибли!

Но те, кого он именовал Ночными Всадниками, переглянулись, и, неожиданно, разомкнули клин, рассыпались, а их предводитель спешился и вышел чуть вперёд. В том, что это был именно предводитель, Теодор почему-то не сомневался, хотя на всех рыцарях были одинаково богатые доспехи, нарочито ярко блестевшие в ночной тьме, а меч, который держал в руке человек с неестественно синими глазами без зрачков, казался и вовсе простым. Только очень длинным. Теодор даже подивился, как тот умудряется без видимого напряжения держать такое оружие одной рукой.

"Добро пожаловать, Теодор де Милли, — губы незнакомца не шевелились. Как и у его спутников. Однако приветствие, причём на родном франкском наречии, Теодор расслышал отчётливо, будто его произнесли прямо в ухо. — Добро пожаловать на Изнанку Холмов".

— Я сопровождаю епископа Рене в аббатство Клевер, — сообщил Теодор, внимательно следя за реакцией незнакомого рыцаря, стараясь отгадать его намерения. Особой враждебности тот пока не проявлял, однако и прятать оружие не торопился. — Вы не встречали его... в лесу?

На этот раз предводитель Ночных Всадников утвердительно наклонил голову и разомкнул губы. Произнёс, правда, по-ирландски:

— Да. Ваш епископ зашёл дальше, чем хотел. Как, впрочем, и вы.

При последних словах он широким жестом обвёл отряд Теодора.

— Он предлагает вам сразиться с ним в поединке, мессир, — горячо зашептал лучник, имя которого рыцарь так и не запомнил, и сейчас, почему-то, об этом пожалел.

— Я понял, — напряжённо процедил он. И в самом деле, синеглазый незнакомец, державший себя так, будто христиане нарушили границу его суверенных земель, очень недвусмысленно скинул на землю роскошный тёмно-багряный плащ. "Неужто шёлковый?" — подумал тамплиер, глядя на изящные складки, которыми ткань задрапировала ближайший пень.

— Условия? — коротко бросил он слово вместе со своим белым плащом.

— Выживешь — выведем к монастырю, — сказал так и не представившийся рыцарь, легко, будто в танце, вставший в незнакомую Теодору позицию.

— Всех? — хмуро уточнил тамплиер. Он умел оценивать противника. По плавности движений, по спокойствию взгляда, по экономному движению запястья, которым тот изменял положение своего непристойно длинного клинка. И Теодор был отнюдь не уверен в победе. Но... тем более не стоит скромничать. — И епископа?

Синеглазый чуть замешкался, задумавшись.

— Да.

А тамплиер не стал терять времени.

Его рывок был стремителен и точен, но длинный меч из подозрительно яркого и светлого металла не подпустил Теодора на ближнюю дистанцию, ослепив снопом искр, брызнувших от соприкосновения двух лезвий.

— Лунное железо! — услышал храмовник восклицание лучника, но не придал этому особого значения. Он и сам уже понял, что оружие соперника, несмотря на длину, много легче его собственного, а из чего там оно выковано... Теодор же не алхимик.

Несколько раз поединщики сходились, прощупывая слабые места друг друга, и снова сыпались искры, слепившие синеглазого не хуже, чем Теодора. Ещё он заметил, что соперник старается держаться как можно дальше и реализовать преимущество в длине клинка. Тамплиер ринулся в ближний бой, ушёл от выпада и позволил синеглазому перехватить свою руку в жёстком захвате, так что рукоять его короткого оружия ткнулась сопернику в плечо, как раз в сочленение сплошного панциря с наплечником, вскинул левую руку и ударил по маленькой эмблеме ордена на крестовине меча.

Казалось, крик Ночного Всадника разорвал ночь, как ветхую тряпку. Или это от чудовищного удара головой у Теодора звёзды заплясали в глазах. Об дерево, кажется. Если бы не шлем, прощай череп! Сколько же силы в этом ублюдке, чтобы экипированного рыцаря как комнатную собачонку отшвырнуть?

Глаза заливало кровью и потом... вот дьявол! Голову всё-таки разбил, не видно ничего. Тамплиер сбросил покорёженный шлем, чтобы оглядеться. Конечно, отравленный стилет в рукояти — не самый честный приём. Но Палестина быстро учила разнице между рыцарским турниром ради улыбки прекрасной дамы и настоящим боем. Он ведь специально спросил об условиях, верно? Остаться в живых... больше никаких ограничений не прозвучало. Но вот интересно, что думают об этом остальные Ночные Всадники?

Красивые лица с нечеловечески правильными чертами оставались спокойны. Они даже не смотрели на Теодора, взгляды скрещивались где-то там, на другой стороне поляны, видимо, на мёртвом предводителе...

— Вы ранили его, мессир, — радостный горячий шёпот встряхнул рыцаря, заставил всмотреться в рассветную дымку. Проклятый туман! Становится плотнее!

— Как... ранил? — тупо переспросил Теодор. Кажется, у него что-то с глазами. Вон та высокая фигура стоит слишком прямо для мертвеца. Яд должен действовать мгновенно, уже не раз и не два проверял. И он попал, попал в узкую щель между двух пластин чудесно-лёгкого металла, иначе с чего бы синеглазому так орать?

— В плечо, мессир, видите, он меч в другую руку перебрасывает? Ух, теперь вы его!..

Тамплиер переступил с ноги на ногу. В голове всё ещё шумело. Брат Жофруа, нет вас здесь, чтобы "сей любопытный феномен" объяснить! Да и ваше счастье, что нет. Мессир Великий Магистр за грехи тяжкие послал, видно, раба Божьего Теодора прямо в ад.

"Мертвец" повёл мечом, и было не заметно, что левой рукой он владеет хуже правой. Рана, кажется, его всё же беспокоила, но вряд ли сильнее, чем храмовника — разбитая голова. Теодор двигался тяжело, будто в воде, самому себе казался медлительным и неповоротливым. Синеглазый приближался.

— Credo in unum Deum12, — произнёс рыцарь Храма и поудобнее перехватил верный меч, —

Patrem omnipotentem...

Тот, кто должен был лежать бездыханным, направлялся к Теодору с особой, доброжелательной улыбкой.

— Factorem caeli et terrae, — храмовник заученным, многажды повторённым движением, занёс руку. Он видел уже когда-то такую улыбку. У ассасина. Безумные фанатики так запугали власть имущих своей потусторонней неотвратимостью, что половина врагов ибн Саббаха мочилась по ночам. Асассины не боялись смерти. Но умирали не хуже тех, кто боялся.

— Visibilium omnium et invisibilium!

Теодор яростно рубанул мечом, целясь синеглазому в шею. Тот, против ожидания, не отстранился, подставляя под удар второе плечо, а, напротив, прянул навстречу, так что сияющий панцирь столкнулся с кольчугой грудь в грудь.

Неожиданно. Но тамплиер умел ценить подарки судьбы. Когда с твоей головы свободно свисает грива, которой позавидует девица или породистый жеребец, противника, способного намотать её на кулак, действительно не стоит подпускать так близко.

Однако неожиданности редко ходят в одиночку. Рука прошла сквозь белые пряди, как сквозь туман.

— Вот дьявол! — выругался храмовник вместо следующих слов молитвы. Ему всегда плохо давалась латынь.

Длинный меч, слишком громоздкий для такой дистанции, валялся на земле. Впрочем, как и меч Теодора. Синеглазый, кажется, сломал ему запястье, потому что пальцы не слушались.

— Не люблю... железо, — тяжело выдохнул Ночной Всадник, лицо которого покрылось волдырями, будто обваренное кипятком.

— Хр-р-р, — ответил храмовник. Из горла у него торчал его собственный нож. Железный. Тот, что он носил за голенищем сапога и даже успел достать. Может, и не стоило.

Дин ши пальцами другой руки отогнул те, что сжимали рукоять ножа — обгоревшие до кости, и отшатнулся, позволяя телу тамплиера осесть на траву.

В рыжих прядях христиан, следивших за поединком, не смея вздохнуть, добавилось седины. Остальные всадники грациозно соскакивали с сёдел, а из глубины леса, вместо плаща накинув на плечи клубы тумана, вышла женщина. Высокая и стройная, но в уголках глаз уже появились гусиные лапки, а лоб и щёки прорезали морщины. На полшага позади неё следовала юная особа. Юная и прекрасная, мог бы сказать тот, кого не смущают длинные, полукольцом загнутые назад рога.

Ночные Всадники склонили головы перед королевой Мэб. И их предводитель, всё ещё стоявший над поверженным христианином — тоже.

Женщина подошла к ним, наклонилась к храмовнику и, лишь слегка поморщившись от близости ненавистного металла, отодвинула съехавший подшлемник с мёртвого лица, чтобы видеть так и оставшиеся открытыми глаза. Геро держалась из последних сил. Её мутило и бросало в дрожь, но верная альва ни на шаг не желала отстать от великой сидхе.

— Он ведь понравился тебе, — Мэб выпрямила спину и теперь разглядывала изуродованное лицо дин ши.

— Да, моя королева, — бесхитростно отозвался тот. — Вот уже лет триста я не встречал подобного воина.

— Так зачем ты его убил? — в вопросе не прозвучало любопытство. Лишь сожаление и усталость.

Предводитель Ночных Всадников стоял молча, медленно моргая веками, на которых теперь не было ресниц.

— Он, кажется, не понял вопрос, моя королева, — почтительно поделилась наблюдениями рогатая альва. Ответом ей послужил тяжёлый вздох.

— Проследи, чтоб ожоги затянулись, — помолчав, сказала Мэб. И задумчиво добавила: — Только... не очень быстро.

Геро качнула рогами вперёд, одновременно выражая покорность воле повелительницы фей и пряча болезненную гримасу: лечить раны, нанесённые железом, ей самой было тяжело.

— Всех чужих пусть выведут за границы холмов, — негромко произнесла Мэб, и всадники один за другим попрятали мечи в ножны. Лишь один из них осмелился поинтересоваться:

— Всех, моя королева? И...

— Всех, — отрезала великая сидхе и растворилась в тумане. — Отпустите всех.

12 *Credo in unum Deum,

visibilium omnium et invisibilium.

Верую в Бога единого

Отца всемогущего,

создателя неба и земли,

всех видимых и невидимых. (лат.) (назад)

— Было весело, — Геро подсела на перекинутую через ручей корягу, и Паку пришлось подвинуться на самый край. И всё равно их бока соприкасались.

— Ага, — согласился дух леса. — Особенно епископ смешной.

— Да-а... — прыснула альва. — Когда крестьяне вбивали клинья в колоду, чтобы достать оттуда его распухший... как это называется у людей?

— Уд, — Пак достал свирель и начал наигрывать немудрящую мелодию, на которую в близлежащих тавернах пели довольно скабрезную песню.

— Чудо? — удивилась Геро. — По-моему, не было в нём ничего чудесного. Разве что сказки, которые епископ пейзанам рассказывал. Про жуткое чудовище, напавшее на него на болоте, и про легионы демонов ада, перебившие его отряд.

— В принципе, так оно и было, — пожал плечами Пак, прекращая играть. — А мне вот больше всего понравилось, как они в аббатстве объясняли, где пропадали полтора года.

— Да, это я тоже бы послушала, — рассмеялась Геро и склонила рогатую голову к духу леса на плечо. — Или про то, как Дуга приняли в ряды тамплиеров.

— Этот проныра лепрекон нигде не пропадёт, — Пак снова поднёс флейту к губам, но на этот раз музыка была его собственная: вкрадчивая и нежная, как шёпот листьев на ветру.

— А гномы открыли в Дублине ювелирную лавку, ты знал?

Пак коротко кивнул. Он гладил подругу по вьющимся, как плети дикого хмеля, волосам, но думал при этом о королеве фей. Как там она?

* * *

Мало привычные к музыкальным инструментам руки отвязывали обрывки струн одну за другой. Арфист никогда не станет менять все три ряда сразу. Нужно снять одну струну, взамен неё натянуть вторую... и так по всему диапазону. Но сейчас перед серебряным инструментом Великого Барда сидел вовсе не арфист. И особого выбора не было.

Вязать узлы на вирбели13 — не такое уж простое занятие, даже если вы практикуетесь в нём постоянно. Но эти ловкие пальцы могли поймать звезду с небосвода и приколоть её в точно подобранную складку платья, сотканного из ночной тишины. Мало-помалу, дело продвигалось: струна продевалась в маленькое отверстие, расслаблялась, оттягиваясь на две струны назад, завязывалась особым узелком, перебрасывалась на распределительный порожек, и тонкий нож со светлым лезвием коротко обрезал излишек струны. Тянущиеся хвосты могут придать арфе неприятное звучание.

А потом это повторялось снова. И снова. И снова.

13Вирбель — то же, что колок.(назад)

— Да что с ним такое? — взвыл Альвгейр, в очередной раз пытаясь скрутить разбушевавшегося зятя, норовившего не то выброситься за борт, не то проломить лбом нос драккара.

— Рождается заново, — крикнул с кормы вставший во весь рост нойд. — Держи крепко, золотоволосый! Волка кроме тебя никому не одолеть. И прикажи спустить парус! Сейчас будет буря.

— Шамана слушать! — гаркнул ярл, всё внимание которого было поглощено извивающимся, как змея, Ульвом. Истинные боги! Цверг рычал так, будто из него живьём тянут жилы. То норовил завязаться узлом, то выгибался, напряжённый, как струна, то бессильно опадал. Возиться с ним было некогда: Онни оказался прав, и корабль уже швыряло надвигающимся штормом. Альвгейр самым прочным канатом прикрутил зятя к мачте и оставил корчиться в судорогах, настрого запретив Сигрид даже близко к нему подходить: а ну как всё-таки канат разорвёт? Сам водный ши-полукровка принялся заклинать волны, но вода вела себя столь же дико, как и сумасшедший земной элементаль: волны бесновались, ветер то и дело менял направление, то налетал сумасшедшим вихрем, то вдруг полностью стихал, чтобы ударить с новой силой через минуту. Единственное, что пока удавалось ярлу, это подстраиваться под ритм, который шаман отбивал на бубне. Кажется, он даже что-то пел, но за грохотом волн было не слышно. А вот ритм распространялся вдоль изогнутых бортов, словно по струнам. Его чувствовал ярл, чувствовали гребцы, будто зачарованные подстраивались, заставляя длинный корабль раз за разом оказывался на гребне волны, и этот же ритм отдавался в груди цверга: у него снова билось сердце. Слишком быстро и пока ещё неровно.