Песня для тумана

По щекам девицы текли слёзы, но, странное дело, это её не портило, даже напротив.

— Отчего ты плачешь, красавица? — заботливо спросил Рене, не покривив душой — такой дивной фигурки ему не приходилось видеть ни разу в жизни. Оценить её он мог в полной мере, потому что незнакомка была облачена в одну сорочку, к тому же развязавшуюся на груди. И хоть лето ещё не пошло на убыль, а всё-таки ночь! Рене самого бросило в дрожь. Хотя, возможно, дело и не в холоде.

— Расчёску! Я потеряла свою расчёску! — всхлипнула девица, напоказ просеивая пальцами длинные, до пят, тёмные пряди — в свете луны не разглядеть, какого они цвета. Что-то такое про расчёску рыжий коротышка говорил... отдать ей надо было? Или самому расчесать? Расчёски при себе у епископа, разумеется, не оказалось — не будет же церковник, образованный человек, всерьёз принимать болтовню какого-то ирландца! Но и не до кладов теперь. Да что там, такая девица — сама клад! И нет, Рене даже в мыслях не имел продавать красотку этим варварам-викингам! Разве что заупрямится... насилия епископ не любил. И, будучи мужчиной довольно привлекательным, в отношении женщин себе не позволял.

— Идём, дитя моё, — глубоким, хорошо поставленным на проповедях голосом произнёс Рене, — я провожу тебя в наш лагерь. Тебя нужно согреть...

— Согреть? — просияла незнакомка, быстрым движением отирая слёзы. — Зачем же далеко ходить?

* * *

Сначала Теодор вполголоса костерил дезертиров. Но теперь, когда маленький отряд сбился вокруг него, а вместо блаженной сонливости на лицах оставшихся солдат читался неприкрытый ужас, поменял мнение о пропавших подчинённых. Кольчуги, которые натягивали на себя христиане, и мечи, опоясывавшие их, словно прочищали мозги, отгоняя туман спокойствия. И теперь поредевшее воинство сплотилось вокруг храмовника в белом плаще, как будто именно он, а не Папа Римский был воплощением святого Петра на грешной земле. "Папа — в Риме" — эта мысль отчётливо выгравировалась на радужках глаз, в отражениях на лезвиях мечей.

— Этот туман, мес-сир... — икая от волнения, монах сам не заметил, как повысил Теодора до магистра тамплиеров, — туман...

— Что с ним не так? — рявкнул рыцарь, которого странное поведение подчинённых тревожило едва ли не сильнее пропажи епископа.

— Мы слишком близко к Холмам, мессир, — срывающимся шёпотом сообщил местный уроженец. — Не следовало нам идти через лес...

— Не следовало, — угрюмо подтвердил храмовник, мрачно оглядывая построение. Чтоб ты пропал, упрямый осёл епископ! Впрочем, чего это он? Упрямый осёл действительно пропал. А отвечать за это придётся Теодору. "Если Теодор отсюда выберется", — мелькнула малодушная мысль, но рыцарь усилием воли отогнал её от себя. Чего-чего, а воли и гордости храмовнику не занимать. — Прорвёмся, — процедил он, едва разжимая зубы. — И не в такие передряги попадал.

И уже в голос добавил:

— Сомкнуть строй! Полукругом, плечо в плечо. На полшага друг от друга не отходить! Смотреть в оба! Через одного нести горящие ветки. Остальным держать оружие наготове. По моей команде сомкнуть кольцо вокруг лучников. Лучникам стрелять подожжёнными стрелами. Ясно?

— Ясно!!! — радостно гаркнул отряд. Сейчас они готовы были расцеловать самоуверенного франка. И именно за эту уверенность, которой теперь отчаянно не хватало. Лишь один лучник, уже пожилой, но до сих пор сохранивший зоркость глаз и силу рук, сказал тихо: "Что им огонь? Тут железо нужно". И Теодор его услышал.

— Железо?

— Волшебный народец не любит железа, — глядя в землю, пробубнил лучник. — Ваша милость, вон, облачился в него с ног до головы, дык к вам и туман близко нейдёт.

Рыцарь, действительно успевший надеть и шлем, и кольчужные шоссы, оглядел своих более скромно экипированных соратников. Впрочем, хоть что-нибудь железное теперь на каждом было. Маленький народец, волшебная страна... сказки? Может, и сказки. Но Теодор по опыту знал: местные легенды возникают не на пустом месте. В подвале Тампля скрывалось много такого, что иначе как колдовством не объяснить. Недаром некоторые из братьев носили только почётное звание рыцаря, а кольчуги в жизни не надевали. Кстати, сейчас Теодор вспомнил, как брат Руфус строго отчитал его, молодого тогда ещё тамплиера, за то, что вошёл в коридоры алхимиков с оружием. Теодор действительно забыл сдать небольшой нож, заложенный за голенище сапога, и очень удивился, что алхимик об этом догадался. Пронёс-то без злого умысла, просто не думал о нём, как об оружии, поскольку использовал этот нож для хозяйственных нужд: отрезать верёвку, срубить ветку — мало ли, что нужно в дороге? Руфус хмуро выслушал объяснения и проворчал, что запрет относится к любому железу, оно, де, вносит искажения. Теодор поинтересовался тогда, куда именно железо вносит искажения, но старик окинул юношу скептическим взглядом и сказал:

— Зайдите лучше к брату Жофруа. Он прочитает вам краткий курс практической медицины. Наши друзья сарацины неплохо продвинулись в борьбе с лихорадкой и заражением крови, которое может вызвать маленькое пятнышко ржавчины на клинке, которым вам нанесут рану. Яды, опять же...

— Наши враги сарацины, — робко поправил собеседника юный рыцарь. Тот улыбнулся тонкими сухими губами, отчего сделался похожим на живые мощи, и сказал:

— Когда дело касается передовых достижений, это одно и то же.

Теодор понял, что старик имел в виду, только в Палестине.

* * *

Ярл Альвгейр на руках внёс закутанного в меха зятя на драккар. Задумчивая Сигрид поднялась по сходням вслед за ним. Не менее задумчивый шаман тоже взошёл на корабль и молча сел у руля. Саама и без того сторонились, а теперь ещё и Альвгейр махнул рукой, приказывая оставить нойда в покое и позволить ему править, куда заблагорассудится.

— Зачем? — тихо спросил зеленоглазый, когда ярл заботливо пристраивал его голову к изящно изогнутому носовому борту длинного корабля.

— На всякий случай, — нарочито сухо ответил Альвгейр. — Может, конечно, Сигрид к рыжему при встрече и снова воспылает, но для надёжности ещё раз споёшь. В твоих же интересах, кстати. Сам на Изумрудный остров просился.

— Долго собирался, — Ульв устало прикрыл глаза: дневной свет раздражал его. — Не довезёшь. Мне уже недолго осталось.

— Ничего, тогда в море сброшу, в жертву морским богам, — Альвгейр ободряюще похлопал зятя по плечу. — Не каждый день им достаётся высокородный альв. Пусть и тёмный.

Цверг слабо усмехнулся:

— А с чего ты решил, что Эрик всё ещё в Ирландии? Если и остался чудом в живых, улепётывает оттуда со всех вёсел.

— Нойд зуб даёт, — сообщил ярл, хотя о зубах Онни ни слова не говорил.

— О, ну раз нойд...

Ульв завозился, устраиваясь поудобнее, и, к удивлению Альвгейра, довольно быстро уснул.

Сигрид наблюдала, как ровно вздымается грудь спящего, и тихонько вздохнула. Отец был откровенен с ней, в кои то веки, и не скрывал, с какой целью берёт с собой дочь. А она... предстоящая встреча с Эриком пугала и тревожила. "Проклятый колдун! — раздражённо подумала Сигрид, с невольной нежностью разглядывая тонкие черты зеленоватого лица. Всё было так просто, пока ты не вошёл в мою жизнь. Эрик — самый сильный, смелый и удачливый из хирдманов отца. Он стал бы хорошим вождём и хорошим мужем. Я гордилась бы им перед другими женщинами, хвасталась бы нарядами и украшениями, помыкала бы трэлами, которых он привозил бы из набегов... и, наверное, — откровенно добавила дочь ярла, не привыкшая лукавить наедине с собственными мыслями, — в кровь искусала бы губы и украдкой рыдала ночами, когда муж уходил бы к очередной наложнице, ненавидела бы их детей, даже если нарожала бы синеглазому законных наследников. И презирала бы его. За грубость, за жестокость, за то, что насиловал женщин, оправдываясь правом победителя, за равнодушие... но разве ты лучше? — убеждала себя юная валькирия, подставляя лицо морскому ветру, и без того солёному, охотно вбиравшему в себя бессильные слёзы. — Разве ты не был груб, жесток и равнодушен ко мне? Разве не взял в жёны силой?"

Сигрид смотрела на спокойное лицо уснувшего мужчины и вспоминала медовый запах его губ. Золотистые искры в малахитовых глазах. Руки — твёрдые, горячие и надёжные. Когда он брал её ладонь, Сигрид чувствовала себя окружённой непробиваемой стеной, крепкой, неприступной. Разве сможет она забыть его голос, сладким ядом струившийся по телу? Ульв просил поставить поближе жаркое, а у неё мурашки пробегали по коже просто от удовольствия слушать его. Он видел это. Конечно, видел, малахит его глаз обнажал душу Сигрид, как другие мужья обнажают тела своих жён: привычно и без особого интереса. Хотя Ульва в ней что-то забавляло, потому что, бывало, он сажал Сигрид к себе на колени, аккуратно отрезал небольшие куски и кормил, будто она была несмышлёным ребёнком, не способным самостоятельно есть. Или гладил шею... бездумно, даже рассеянно, как человек ласкает кошку: без какой-либо цели, без страсти. Просто потому, что у кошки мягкая шкурка, и она приятно мурлычет под хозяйской рукой. Наверное, если бы кто-нибудь это видел, Сигрид было бы стыдно. Но в доме кроме них никого не было: ни болтливых слуг, ни внимательных охранников. И она позволяла себе эти маленькие наслаждения, эти затянувшиеся обеды, плавно перетекающие в ужины, когда она, будто случайно, вместо кусочка еды ловила ртом подносившие её пальцы и не торопилась выпускать. Слизывала мясной сок, а Ульв в отместку поглаживал её саднящие от желания губы. Ни разу не поцеловал. Сигрид гордость не позволяла попросить, или самой прижаться к тонкому, дразнящему медовым запахом рту. Теперь, должно быть, и не придётся.

Дочь ярла присела рядом с мужем, поправила съехавшую шкуру, мимолётным движением погладила мужчину по щеке. Ульв улыбнулся и пробормотал пару слов. Вполголоса и на чужом языке. Но Сигрид расслышала, и знала, что это значит: спросила как-то у отца.

— Нет, милый, я не твоя королева, — печально прошептала девушка. — Я тебе уже даже почти не жена.

Сердиться на спящего, умиротворённого и тихого Ульва было слишком сложно, но негодование всё же требовало выхода, и Сигрид подошла к отцу. Альвгейр уже приказал поставить парус, сплетённый из длинной шерсти северных овец, жирной и непромокаемой. Гребцы оставили вёсла и расположились для отдыха.

— Отец, зачем ты выдал меня за Стейнсона, если теперь везёшь к Эрику? — попутный ветер играл золотыми прядями мужчины и девушки, похожими, будто лепестки одного цветка. Сигрид слегка хмурилась и плотно сжимала губы, отчего стала ещё сильнее походить на валькирию — в отличие от Ульва, Альвгейр преображение дочери не оставил без внимания.

— Мы с Эриком хотели защитить тебя, девочка. От Мэб.

Сигрид фыркнула.

— Что, и Эрик знал? — Сразу вспомнились глупые предсвадебные мысли о том, как будет ревновать рыжий викинг, увидев её женой мерзкого карлика. "Неужели это была я? — неудержимо краснея, подумала Сигрид. — Та глупая маленькая дочь ярла?"

— Нет, свадьбу... это я сам, потом, — смутившись, поправился Альвгейр. — Эрик в поход отправился ради тебя. Чтобы туман...

— Ладно, Эрика куда послали, он туда и пошёл, — отмахнулась девушка. — Но ты, отец? Разве разумно было делать меня соперницей королевы туманов, чтобы от неё защитить?

Тут уже покраснел Альвгейр.

— Да откуда ж я знал, Сигрид?! Думаешь, этот гад ползучий со мной делами сердечными делится? Он Мэб на её собственном острове запер, откуда я мог знать, что это любовь у цвергов с великими сидхе такая? Расхохотался, конечно, когда я его жениться заставил, но так он по любому поводу смеётся, горе у него, или радость, гадость ближнему сделал, или от смерти спас. Это ж цверг, они добро от зла вообще не отличают!

— А ты? Ты отличаешь? — всхлипнула Сигрид, когда отец крепко прижал её к себе.

— Прости меня, маленькая, — прошептал Альвгейр ей на ухо. — Я для тебя всё сделаю. Всё, чтобы ты была счастлива, моя валькирия. Ну, не думал я, представить не мог, что такая, как ты, может полюбить такого, как он. После Эрика-то!

Сигрид отстранилась, резким движением вытерла слёзы.

— Пап, а ты мою маму любил?

— Больше жизни, — осторожно ответил ярл, подозревая подвох.

— А до неё у тебя женщины были? Были ведь, мне Сату рассказывала. И много.

"Вот шаманка проклятая!" — помянул про себя покойницу Альвгейр. Но вслух примирительно сказал:

— Да это... другое совсем. Твоя мать особенная была. Единственная.

— Ну вот и у меня, — передёрнула плечами Сигрид, остановив взгляд на меховом мешке с Ульвом внутри, — другое совсем.

* * *

— Всем стоять! — прогремел голос тамплиера, когда двое из его людей с остервенением вцепились друг в друга. — С места не двигаться, читать Pater Noster!

Франк, на которого туманное наваждение действовало гораздо слабее, чем на других, сам разнял драчунов. Нескольких экономных движений — и оба лежат на земле. Один из воинов оказался легко ранен в бедро, и тут тамплиеру в который раз пригодились лекции брата Жофруа, второй отделался лёгкими ушибами, нанесёнными самим Теодором. Рыцарь отметил для себя более ловкого бойца и отправился обновлять построение. Как оказалось, пока он приводил в чувство дерущихся, один из лучников (тот, кто не знал слов молитвы, и только притворялся поющим, время от времени открывая рот), дико метнулся в сторону, будто увидел что-то чудовищное, и, не разбирая дороги, ломанулся в лес. Теодор скрипнул зубами, но наказывать никого не стал: в конце концов, он сам приказал не двигаться с места.

— Рот и нос закрыть тканью, смоченной в воде, — скомандовал он. — Кажется, от болота идут ядовитые пары. Вот и чудится... всякое.

Ещё какое-то время удавалось передвигаться вперёд. Почему вперёд? Теодор давно потерял направление в этой неверной мгле. Ни одного ориентира. Решение покинуть укреплённый лагерь и отправиться на поиски епископа он признал глубоко ошибочным. Сейчас достаточно было бы найти безопасное место, где земля не уходит из-под ног, ветви не заплетаются вокруг ног и не сводят с ума болотные огни. К тому же, поблизости постоянно кто-то выл.

— Когда уже кончится эта проклятая ночь! — в сердцах пробормотал рыцарь, а старый лучник, шагавший рядом с ним, тихо ответил:

— Она не закончится, мессир. По нашему времени уже три часа как рассвело. Это Долгая Ночь по ту сторону Холмов. Она прервётся только если...

Теодор не дослушал.

— В круг! — рыцарь поразился, с какой сноровкой отряд выполнил построение. На тренировках такой слаженности и проворства ему ни разу не удавалось добиться от своих людей. — Огонь потушить.

Тамплиер, скорее почуявший, чем расслышавший неясное движение неподалёку, ждал, что по ним будут стрелять. "Бей и беги" — излюбленная тактика дикарей этих лесов. Эффективная, надо признать. Местность они знают как собственный дом. Да, по сути, это их дом и есть. Найти затаившегося в ветвях, обряженного в шкуры и размалёванного ирландца почти невозможно. А его стрела с тридцати шагов уверенно пробивает кольчугу. По крайней мере, такую кольчугу, которых не пожалело аббатство для своих олухов. Его, рыцарская, с тайными добавками орденских мастеров попрочнее бу...