Песня для тумана

— А много ты тогда сожрал. На десяток воплощений хватило, наверное. Забвение с запасом, хе-хе... и всё равно тебя к ней каждый раз тянуло. Какой бы тварью безмозглой не бегал — всё рядом. Что волков пасти, что стаи воронов в долину Маг Туиред стягивать...

Тёмные глаза королевы, которую теперь называют Мэб, а в самой глубине — короткая молния узнавания.

- Ты не похож на цверга.

— Ты не похожа на фею.

Косые взгляды, снисходительная улыбка в ответ на его самые обольстительные песни, доверчивая мягкость и слёзы... слёзы под аккомпанемент сердца цверга. Ульв думал, что Мэб, менее ослеплённая страстью, вспомнила о его трагическом проклятье. Проклятье! Предсмертное бормотание несчастного старика, игрушки детские... как и все эти копошащиеся потомки Немеда. Для него это всегда были лишь игрушки. Но не для неё. Даже великие сидхе были для их создательницы любимыми, хоть и неразумными, детьми.

— То, что я видел... Ирландия — наполовину под пятой английской короны, наполовину и вовсе... республика. Так будет? — песок скрипел на зубах, и голос выходил совсем не похожим на принадлежащий Великому Барду, срывался в низкий хрип.

— Уже есть, — Ангус О'г подобрал под себя ноги. — А ты чего хотел? Сам же отделил Мидгард от Изнанки, изгнал из него всё колдовство, оставил лишь бледные воспоминания. А боги не живут без веры. Ты посадил свою Мэб за стекло, но забыл, что для цветка, как для огня, нужен воздух. Если раньше ирландец верил в фей и лепреконов, теперь он верит только в виски и картошку.

— Это я убил Душу Ирландии. — Зелёные глаза помертвели, лицо цверга криво потрескалось горькой усмешкой. — Я всё-таки её убил.

— Яблочко? — Бог любви был сейчас олицетворением безмятежности. — Полегчает.

Ульв с рычанием зашвырнул лоснящийся плод в хмурое море. И даже руку о штаны вытер.

— С детства их ненавижу!

* * *

Под ногами скрипит снег. Гигантские ели прикрыли вдовий наряд белыми шалями. Цветочные феи спят глубоко в своих норках, болотные огоньки затаились на дне омута, спасаясь от стеклянного волшебства льда.

Тот, чьи ноги заставляли снег скрипеть, затруднился бы с ответом, если бы его спросили, кто он такой. Древний бог? Плоть и кровь этой земли, камень, однажды обретший собственный голос? Чёрный волк Смерти с изумрудными очами, ворон, выклёвывающий глаза поверженным воинам, или угорь, однажды попавшийся элементалю земли и его странной жене?

Когда-то он был ещё и друидом. Поэтому теперь остановился у подножия священного дуба. Дерево молчало, скованное сном. Бурые листочки, так и не облетевшие по осени, заледенели и походили теперь на сотни скрученных маленьких тел. Жалкое жертвоприношение вступившей в свои права зиме.

Когда-то под корнями этого дуба жили лепреконы. Целый клан маленьких рыжих человечков прорыл сотни ходов, не потревожив ни покой дерева. Залы, кладовки и коридоры переплетались, переходили друг в друга, а члены клана Мак Моран сидели на корнях, как на извилистых скамьях, полировали их сотнями зелёных рукавов, ели размоченные в молоке ячменные лепёшки и тачали кожаные ботиночки долгими зимними вечерами, так что даже через завывание вьюги пробивался стук сотен молотков.

Сейчас было тихо. Так тихо, что мужчине в чёрном, подбитом мехом, плаще, стало даже не по себе. Он засунул голову под верхний корень, но не нашёл там ничего, кроме темноты, зато получил целый сугроб за шиворот.

Шипя и отфыркиваясь, он выбрался обратно на тропинку, которую сам же и проложил. И обнаружил, что уже не один.

— Мак Мораны переехали, — сообщила Мэб с небрежной невозмутимостью.

— Далеко? — бывший друид и сам не знал, почему семейство лепреконов так его интересует. Но что-то же надо было говорить?

— На ту сторону, — отстранённая вежливость застывала вокруг королевы фей инеистым кружевом. — Одни отправились во Францию, другие — в Новый Свет. Эмигранты в Ирландии теперь главная статья экспорта. Даже удивительно, как их в Дублине ещё сколько-то осталось. Кобольды, в основном. Но они всегда были сильнее привязаны к земле.

Она говорила, а он любовался её лицом, с которого давно уже сошла печать вечной юности. Так же, как и с его собственного теперь.

— Прекрати так на меня смотреть, — Мэб сердито нахмурилась.

— Ты прекрасна, моя королева, — когда-то гладкие черты цверга прорезало суровыми морщинами. Но складка губ, напротив, приобрела мягкость.

Её смех зазвенел мелкими льдинками на кончиках ветвей.

— Пошёл вон. Видеть тебя больше не могу. Столько лет одно и то же. Оставь меня, наконец, в покое.

Гость не ответил, только шагнул вперёд. Мэб попятилась, и воздух затвердел, царапал лёгкие жёстким инеем. Но Ульв поднял ладонь, и холодная стена отекла, изошла влажным туманом.

— Тебе даже иней к лицу, — Травянистые глаза горели золотыми искрами, а седина в волосах Мэб таяла под горячими ладонями.

— Убирайся к своей новой жене, ненормальный, — королева фей упрямо отпихивала от себя Ульва, упираясь в его каменную грудь. И невольно ловила радостный ритм его сердца.

— Ты прекрасно знаешь, что я никуда не уйду.

Она, конечно, знала, иначе никогда бы ничего подобного не произнесла, но так быстро отказываться от снежного наряда не собиралась. Впрочем, не сдавался и Ульв, облекая свою половину волнами тепла и весенним ветром. Снег посерел, стал ноздреватым, у их ног уже журчали первые ручейки.

— Ты постарел, — язвительно заметила Мэб, наблюдая за бесстыдно обнажающейся из-под снега землёй в редких лохмотьях прошлогодней травы. — Неужели на этот раз у Ангуса для тебя даже яблочка не нашлось?

— Даже камню приходит когда-то время повзрослеть, — клейкая молодая зелень нахлынула из его глаз, затопила лес, потянула за собой стебли и ветви. Королева Мэб, наконец, позволила себя обнять.

— А в виде цверга ты забавный был. Серьёзный такой... особенно если вспомнить, как сам фоморов лепил.

— Ты могла бы намекнуть, — его поцелуи осыпались горстями цветов, прикосновения ласкали утренним солнцем.

— Вот ещё! — острая бровь королевы возмущённо взлетела вверх, а вслед за ней — усеянные шипами побеги тёрна. — Разве бы ты тогда осознал?

Ульв, теперь уже не карлик, а создатель-исполин, наклонился к своей беспокойной душе, и прошептал ей что-то на ухо. Мэб улыбнулась. Однако то, что произошло между ними дальше, навсегда останется тайной. Вероятно, это было что-то хорошее. Пак рассказывал детям (и Геро его не опровергала), что терновые заросли, оградившие супругов от всех возможных миров, вскоре густо покрылись розовыми цветами, наполнив Волшебную страну благоуханием Весны, и привлекли в Ирландию множество пчёл.

* * *

— Звезда моя, укатится же! Хотя бы черепахой подопри!

— Уйди, изверг! При создании моего мира ни одно животное не пострадает.

— Тогда небесной твердью накрой.

— Это мещанство! Мне будет мало воздуха. И пространства.

— Да, но светила же надо куда-то вешать? Или они будут держаться на твоём честном слове?

— Почему бы и нет? Моё честное слово ничем не хуже твоего.

— А если Луна упадёт?

— Земля убежит. Она вечно бегает, тебе ли не знать.

После непродолжительного тихого смеха:

— Я люблю тебя.

— Теперь они это называют "гравитация". Вообще не отлынивай. Тебе ещё людей лепить.

— Из чего? Из глины, что ли?

— А мне всё равно. Твоя очередь быть мамочкой.