Песня для тумана

— Ты — мужчина, — сказала она, заглянув в искрящиеся золотом зелёные глаза. — А я — Сату. Твоя маленькая радость.

* * *

Теперь она знала, почему средняя полоса, полоса Мидгарда, на шаманском поясе — красная. Красный — цвет крови. Не только той, что проливает мужчина, отнимая жизнь. Но и той, что проливает женщина, когда её дарит.

Впрочем, это открытие было не единственным. Ещё Сату видела, как был создан мир. Не просто видела — ощущала. Чувствовала чудовищное напряжение, ожидание, будущее, рвущееся на свет из когда-то уютной, но ставшей тесной темноты... Ульв был зелёным ростком, прораставшим внутрь неё. Было больно, но до того желанно, что боль оборачивалась радостью и восторгом. Его корни дробили камни глубоко в темноте, а листья ловили свет далеко в вышине, сам же он рос и твердел, твердел и рос... пока не стал мировым древом, связавшим собой все три мира, а Сату — крошечной белкой, скользившей по его стволу то вверх, то вниз, и снова вверх...

А потом мир наполнился светом, и звуком, и смыслом. Стал завершённым и совершенным. Когда Сату, наконец, справилась с этим новым ощущением, Ульв уже был на ногах и полностью одет. Она провела ладонью по низу живота и подняла на мужчину глаза, полные слёз: хотелось плакать от счастья.

Но Ульв лишь отрицательно покачал головой.

— Нет, Акка. Там теперь никого нет. И не будет. Ни этим летом, ни следующим. Дальше — как сама решишь. Ты снесла своё яйцо, Уточка. Земля Суоми снова оживёт.

Ручейки слёз всё-таки прочертили её щёки.

— А... ты?

— Я показал тебе, как это делается, — его голос звучал не холодно, но как-то отстранённо, будто издалека. — Ты умница. Быстро учишься.

Через несколько дней Ульв отправился на последнюю охоту. И такой охоты не видели ещё люди-олени. Десятки озверевших волков гнали перед собой десятки же бурых медведей, испуганно поджимающих куцые хвосты. Какие-то пытались огрызаться, но волки так лязгали зубами, что косолапые шарахались, покорно позволяли вести себя, куда положено.

Ещё два дня и тех, и других грузили на корабль. По сходням поднимался медведь или волк, на палубу же ступал человек. Последним, даже после Альвгейра, шумного и счастливого, поднимался Ульв. Сату схватила его за рукав. Тот самый рукав, что сама соткала и покрыла вышивкой. Выглядело... неприлично. Кто-то даже неодобрительно хмыкнул. Но отец промолчал. А даже если бы и нет — ей было всё равно. Ульв обернулся, долго смотрел на неё, а потом поцеловал. По-настоящему, прижавшись губами к губам, а носом к носу, вовсе не так, как понарошку целовал своих женщин золотоволосый.

Сату вцепилась руками в яркую ткань, уткнулась лбом в твёрдую, будто каменную, грудь. Нойдам не положено плакать. Но она плакала и не стыдилась своих слёз.

— Я буду ждать тебя, — пообещала едва слышно, но твёрдо. — Пять, десять, двадцать лет. Сколько понадобится, слышишь?

— Не жди, Акка, — Ульв нежно коснулся губами её лба. — Я не вернусь никогда.

Глава 5. Накануне

Повелительница фей летящей походкой шествовала вдоль границы холмов. Её длинные волосы струились на ветру, будто водоросли в неторопливом ручье, сплетались и расплетались, пряди льнули друг к другу, и вновь отдалялись, окружая голову королевы тёмным ореолом. Прохладные пальцы Мэб небрежно касались стволов, листвы, щербатых серых камней и того, чего не было видно глазу. Граница всё ещё крепка. Но это ненадолго. Уже завтра...

Королева вошла в полуразрушенный каменный круг, босая ступня скользнула по тёплому серебру разбитой арфы, маленькие, почти детские, пальчики коснулись струн. Те отозвались чуть слышно, печально. Мэб прижалась спиной к остаткам стены и медленно сползла вниз, уселась, поджав под себя ноги. Прикрыла глаза и подставила лицо свету. На её губах играла пугающе-нежная улыбка: королева воскрешала в памяти то, что произошло здесь много лет назад.

* * *

К утру он остался один. А вода в ручье стала розовой, как облака. Облака были длинные, тонкие. Как струны.

Тетива — та же струна. Звучит на одной пронзительной ноте. Щёку обожгло болью. "Уходи!"

Бард не знал, откуда прилетела стрела: глаза были закрыты. Но ему и не нужно знать.

Струи тумана зазмеились по земле. Туман сбрасывал кожу. "Я шёл много дней, душа моя".

Люди, прятавшиеся в ветвях, разрисовывали лица яркими красками в надежде напугать неприятеля, если всё же придётся столкнуться с ним лицом к лицу. Напрасно. Лишённая покрова плоть впечатляет сильнее. Голоса стрел затихали, но упрямо шелестело по камню разбитое древко: "Умерли все, кто шёл за тобой".

Бард не ответил, не удостоив изрешечённых стрелами, сражённых из засады короткими мечами спутников даже воспоминанием, лишь взмахом руки закрутил туман, и тот поднимался выше, выше, скользил вдоль стволов. Маленькие люди скатились к корням деревьев. Больше не шевелились. А стрелы — не пели.

Теперь он пел сам.

Простой бард — лишь пыль под ногами филида, принявшего в себя прошлое, прозревающего будущее. "Я принесу твоей земле процветание".

Облака спустились ниже, набухли и округлились. Ветер бил в лицо: "Ты лукавый чужак, что думает покорить душу Ирландии".

Голос филида наполнил землю жаром, а небо холодом. Дышать сделалось тяжело. Но он пел: "Душе нужно тело, земле — хозяин. Я подарю тебе счастье".

Одна за другой небо прорезали молнии. Это тоже струны. На них можно играть. Если знаешь, как. "Кенн Круах — золотой бог. Под кем ещё вскрикнет камень Фаль? Перед кем разойдутся скалы? Кто ещё может стать тебе мужем? "

Громовые раскаты разбили мелодию. Не просто смеётся королева фей: хохочет. Заливается ливнем. "Кровавый жрец кровавого бога, пожирающего собственных детей! Уходи".

Ветер стих, и серебристые струи дождя падают отвесно. Друид бережно, осторожно перебирает их, заставляя звенеть нежно-нежно: "Золотой бог дарит жизнь за смерть. Он будет ласков. Ведь не пытался взять душу силой, а моими устами поёт о любви к тебе".

Дождь прекратился. В журчании ручья снова раздался смех:

"Ты не друид, мальчик, ты дурак. О любви ко мне? Тебя околдовала собственная арфа. Ей ты поёшь, не мне. Передай Сокрытому в Тумане, что проиграл".

— Проиграл? — Великий Бард оборвал песню на полуслове. Долго молчал, поглаживая гриф... В последний раз его рука нервно дёрнулась. Он поднял свою серебряную трёхрядную арфу и с размаху швырнул на камни.

Когда порванные струны обиженно отзвенели, в кругу каменных стен стояли двое. Мужчина и женщина. Их окружала Тишина.

* * *

С победным рыком викинг отвалился в сторону и перевёл дух. Первая связная мысль, посетившая его после этого, была о Сигрид. О том, что дочери ярла придётся делить с наложницей не только Эрика, но и крышу над головой — такого чудесного утра у викинга не было ещё никогда. И он намеревался это повторить. Конечно, и с женой можно бы... тут Эрик хмыкнул. Представить, чтобы Сигрид, суровая, своенравная Сигрид, пребольно ткнувшая его в рёбра, когда рука воина всего-то, почти случайно, легла на девичью талию, делала то, что сейчас проделывала фея, было невозможно. Или чтобы позволяла воплощать свои фантазии рыжему викингу. Нет-нет! Из Сигрид выйдет прекрасная жена, которая будет следить за слугами и домом, об руку с которой можно заявиться хоть к конунгу, но в постели... Эрик ласково потрепал по бедру лежащую тут же, на земляном полу, Пёрышко.

Фея потянулась плавно, как кошка, и даже тихонько замурлыкала. Она с подобной страстью тоже столкнулась в первый раз — викинг мало походил на виденных ею прежде мужчин. О Фрейя! И как же он ей нравился! Было в Эрике что-то живое, сильное, яростное, из-за чего обитатели родного леса по сравнению с ним казались медлительными растениями. Пёрышко таяла от одного его взгляда, жадные поцелуи заставляли задыхаться от восторга, и даже то, как сноровисто и по-хозяйски викинг наматывал на кулак золотистые волосы, приводило её в неимоверный восторг.

— Надо найти Болли, — сказал Эрик и встал. Будь на месте рыжего викинга ярл Альвгейр или хотя бы старый Ауд, он мог бы задаться вопросом, отчего лишение глаза и висение на дубе наполнило молодого воина такой кипучей энергией, какой он не ощущал в себе никогда прежде.

Но Эрик не имел обыкновения усложнять себе жизнь досужими размышлениями. Он просто знал, что тут, с Пёрышко, ему хорошо. Так же, как точно знал: нужно возвращаться домой, к Сигрид. То, что вернуться удастся, сомнений не вызывало. Главное — пса разыскать.

* * *

Одноглазый волк довольно заворчал и чуть отстранился, не переставая, впрочем, тесно прижиматься боком к светлой волчице. Та потёрлась мордочкой об основание его уха. Волк игриво куснул подругу в плечо. Он был уже удовлетворён, но взаимные ласки доставляли не меньшее удовольствие.

Внимание привлёк необычный для леса шум. Кажется, человек кричал. "Болли, Болли!" На секунду крик показался волку смутно знакомым, даже захотелось вскочить и мчаться туда, к зовущему мужчине. Но белая волчица положила голову одноглазому на спину, и направление мыслей сменилось: он стал гадать, какого цвета будут их первые дети.

* * *

— Не ори. А то тебя кто-нибудь услышит.

От неожиданности Эрик действительно замолчал и заозирался в надежде углядеть автора этого заявления. Тот обнаружился довольно быстро: худенький курносый паренёк восседал верхом на поваленном дереве и смотрел на викинга с комичной серьёзностью.

— Ну что уставился? — ухмыльнулся он Эрику в лицо. — Псина твоя давно уже семейством обзавелась. Не докричишься. Впрочем, — тут облачённый в травянисто-зелёный камзольчик незнакомец лукаво сощурился на болотный огонёк, нервно мельтешащий перед викингом, — я гляжу, и ты не отстаёшь.

— Пак! — Пёрышко снова обратилась девушкой и заломила руки. — Не выдавай нас! Я что хочешь для тебя сделаю!

— Поцелуешь? — с готовностью отозвался Пак и вытянул губы трубочкой. Фея покраснела, а Эрик почти по-звериному зарычал и за руку дёрнул её себе за спину. Угрожающе надвинулся на щуплого нахала.

— Ладно-ладно, — Пак предупредительно выставил ладони перед собой. — Остынь, большой рыжий мальчик. Ты меня напугал.

— Пак... — простонала Пёрышко, и в её голосе послышалось неподдельное отчаяние. Парнишка демонстративно приложил палец к губам.

— Ти-ше. Я же сказал. Королеве сейчас не до вас, но есть тут одна рогатая особа...

— Ты не расскажешь Геро? — Болотный огонёк заискрился недоверчивыми переливами.

Пак поджал губы.

— Нет. Даже больше. Я вам помогу.

— Но почему?! Ты же... она же...

Насмешливая рожица парня вдруг сделалась серьёзной.

— Потому что она очень красивая, Пёрышко. Очень умная. Очень гордая. Почти как королева фей.

— И?

— Ну а я решил взять пример с Барда — Великого Предателя, — пожал плечами Пак. — В конце концов, чем я хуже?

— Ты лучше! — восхищённо воскликнула фея-огонёк. — Ты такой, такой...

— Знаю, — отмахнулся тот и показал Эрику язык. — Я лучше всех.

Пак махнул рукой, приглашая следовать за ним, Эрик на мгновение заколебался, покосился на всё уплотняющийся туман, в котором стали, вроде бы, даже различаться какие-то фигуры, и решительно зашагал за провожатым. Болотный огонёк не отставал, наворачивая спирали вокруг обоих мужчин. Мысли всей троицы были заняты будущим, а потому никто из них не оглянулся, не вспомнил и не увидел как...

* * *

Королева фей разлеглась на своём широком троне, покрытом дёрном и увитом диким хмелем. Задумчиво подперла рукой подбородок, согнула ногу в колене, пошевелила пальцами.

— Спой мне, — приказала она, не глядя на стоящего перед ней мужчину.

— Великий Бард сам решает, когда ему петь. — Его поза была не менее расслабленной, чем её, но смарагдовые глаза вызывающе сверкали из-под соболиных бровей.

— Ты больше не Великий Бард, — сказала Мэб, разглядывая крону дуба. — Ты — мой придворный певец, пока я тебя не прогнала. Пой.

Мужчина наклонил голову к плечу и с минуту разглядывал королеву. А потом, действительно, запел.

Бард пел про Альвиса5. Но вовсе не так, как поют обычно на северных берегах. В его устах эта история рассказывала не о хитроумии Тора. Теперь это был гимн несчастной любви, поэма о страсти и преклонении, о самопожертвовании, доходящем до самозабвения.

Когда он замолчал, вокруг воцарилась тишина. Феи и эльфы, тесно столпившиеся кружком, кажется, не дышали. Не шумел ветер в ветвях, молчали птицы, и даже ручей забыл журчать, прислушавшись к чарующему голосу.

Восторженная тишина завершилась единым вздохом подданных Мэб. Многие вытирали слёзы. Даже королева выглядела задумчивой. Ободрённый произведённым впечатлением, бард приблизился к трону и произнёс:

— Придворным певцам полагается награда за труд, о прекрасная. Я предпочёл бы поцелуй.

Мэб обратила на барда насмешливый взор.

— Я тебя выслушала. Ты мне ещё и должен остался.

Мужчина тряхнул головой, в сияющих изумрудах мелькнули золотые искры.

— К тому же, и пел ты какую-то чушь, — продолжала королева, — цверги не каменеют на солнце.

— На солнце — нет, — ответил бард, изрядно подпортив почтительность голоса выражением глаз, — цверг каменеет, если его сердце разбито и перестало биться.

Мэб внимательно поглядела на него. Встала и подошла вплотную. Бард замер, употребив все силы на то, чтобы согнать с лица дерзкую усмешку. Не до конца преуспел.

Отточенный ноготь провёл по его щеке, и певец подумал, что ногти королевы скорее напоминают когти — так длинны и остры.

— Ты не похож на цверга.

Неуловимым, стремительным движением бард обнял повелительницу фей, его тёплый, чуть шершавый палец обрисовал её высокую скулу, тонко очерченные губы, точёный подбородок, спустился во впадинку шеи.

— Ты не похожа на фею.

Королева Мэб улыбнулась и нежно произнесла:

— Ещё раз так сделаешь — останешься без рук.

5Альвис (др.-сканд. AlvМss — "всезнающий") — в германо-скандинавской мифологии упоминается как самый мудрый из цвергов. Возгордившись, он решил породниться с асами и переселиться в Асгард. Посватался к дочери Тора Труд. Тор придумал хитрость: сказал, что перед свадьбой желает проверить, так ли мудр цверг, как об этом говорят. На первый вопрос, об устройстве мира, Альвис отвечал более двух часов, на второй вопрос, о всех существах, Альвис отвечал ещё дольше и когда закончил — небо стало светло-серым. Тогда Тор попросил его назвать все звезды на небе, и увлечённый цверг начал отвечать, но наступил рассвет, и он обратился в камень. Так он был наказан за свою дерзость. (назад)

* * *

Пир был в самом разгаре, когда в медовый зал влетел запыхавшийся Бьорн.

— Что? — Альвгейр, нахмурившись, встал из-за стола.

— Я... — запинаясь, произнёс юноша, вдруг осознавший, что его сочтут трусом, если он расскажет, как позорно бежал от старухи, ехавшей верхом на медведе. — Она... — Бьорн вспомнил насмешливый, пронизывающий взгляд шаманки, полученный напоследок. Она знала, что юноша прячется там, в кустах. Видела, как трясутся поджилки при одном взгляде на исполинского зверя, чьё имя он с гордостью носил всю жизнь. И тогда Бьорн побежал.