1894 часть 2

Капитан Рыбин таких рекомендаций не любил. Он хмурился, читая письмо, его суровое лицо горело от негодования.

— Откуда у вас, инженер, такие знакомства в армии?

— Это мой старинный друг расстарался, известный литератор Бузов. А близко знаком мне лишь штабс-капитан Гусев из первой Кавказской казачьей дивизии.

— Это не тот ли Гусев, которого два с лишним года назад с треском вышибли из армии?

— Тот. Но уверяю вас, капитан ...

— Помолчите, инженер, наш полк воевал рядом с казаками в Турецкую компанию. Лично знакомы не были, но я достаточно наслышан о его делах. Кроме того, слухи любят не только дамы.

— Представляю, во что превратилась его мелкая вылазка в турецкий аул.

— Ха-ха-ха. Думаю, взятие турецкой крепости дюжиной казаков хорошо поднимает боевой дух русской армии!

— И если бы этот поляк..., как его..., корнет Столповский не проговорился, то Гусеву всё сошло бы с рук.

— Говорите, корнет Столповский?

— Именно.

— Так чем я могу помочь другу капитана Гусева?

— Нет-нет. Напротив, у меня мастерские. Если потребуется моя помощь, или офицеры захотят познакомиться с образцами оружия США, пострелять из пистолетов и автоматов GUK, я всегда к вашим услугам. Я заглянул для знакомства. Неудобно жить рядом и не представиться.

* * *

Утренний кофе в кондитерской был великолепен.

"Раньше на самом деле всё было по-другому. Вода мокрая, небо голубое, а кофе ароматный", — Николай наслаждался каждым мгновением жизни в раю.

"Нужно парковать машину за квартал от кондитерской", — запах джипа доносился сквозь открытое окно.

"Счастливый человек. Он радуется жизни, как ребенок", — Фёкла стояла у двери, ожидая, когда на неё обратят внимание.

— Монинг, мисс Рыбина.

Сегодня Фёкле казалось, что инженер подшучивает над ней, не воспринимает её всерьёз.

— Доброе утро, господин инженер.

Николай попробовал продолжить наслаждаться кофе, не получилось.

Рука Фёклы выбивала пальцами дробь совсем рядом с блюдцем Николая. Кроме властности и деловитости, на лице Фёклы добавилось выражение озабоченности.

"Ну, нельзя же быть такой очевидной! Надо скрывать свои эмоции", — мысленно посетовал Коля.

— Я слышала, что вы дружны с капитаном Гусевым?

— С раннего детства.

— Правда ли, что он напал на Турцию, и освободил пленных дворян?

— И юную грузинскую княжну, — Николай пустил Фёклу по ложному следу.

— Вот как?! — заинтересованно сказала Фёкла.

Маленький столик сократил расстояние между Николаем и Фёклой до интимного, их непомерно длинные ноги касались друг друга, но Фёкла, занятая своими мыслями, не замечала этого.

— Разрешите, в знак признательности, мисс Фёкла Ивановна, что вы назначили мне свидание, я сам бы никогда не решился, — сказал Николай. Он ехидно улыбнулся, приподнял, лежащую перед ним руку Фёклы, и начал делать вид, что целует кончики пальцев, медленно и с чувством. На лице официанта, принесшего Фёкле заказ, застыло выражение ужаса, и острого любопытства.

Девушка не оправдала ожиданий Ершов, она не стала ни драться, ни скандалить.

— Какие у вас огромные мозолистые руки. Как у мужика, — скривилась Фёкла.

— Я работаю весь день, с раннего утра до поздней ночи. Единственные сорок минут отдыха — мой утренний кофе, — улыбнулся Николай, и строго посмотрел на официанта, — Любезный, поставь, наконец, заказ на столик!

— Вы же инженер!

— Я не из тех, кто делает деньги из бумаги. Вот скоро приедет мой друг Клячкин, тот умеет делать деньги из воздуха.

— Как это?

— Мой друг Гусев — дворянин, следовательно, он имеет право оформить легальную заявку на добычу золота. Российские правила в этой области придуманы так, чтобы коррупция и криминал процветали. К счастью, здесь много честных людей, желающих работать в рамках закона. Клячкин, оформляя, за небольшой процент, заявки на дворянина Гусева, будет иметь свой маленький гешефт. К тому же Клячкин окажет услугу мне. Я поставляю моторы для драг на Аляску, он будет продавать их на прииски "Гусева".

— Странно? Во Владивостоке достаточно дворян, я не слышала, чтобы кто-то этим занимался.

— Видимо, огромное количество бумаг, и сопротивление наших чиновников пугает этих дворян. Поэтому раввин Гинцбург владеет самыми большими приисками на Лене.

— Как ему удалось обойти эти самые правила?

— Купил сыну баронский титул. Увы! Мне пора, прошу меня простить, мисс Рыбина. Работа! Следующее свидание завтра утром, здесь? — Николай встал и, не дожидаясь ответа, ушел.

Как сразу же выяснилось, инженер не расплатился по счету, а восьмидесяти копеек у Фёклы с собой не было.

— Запиши на счет господина Ершова, — не растерялась Фёкла, и мелко отомстила, — добавь себе сорок копеек чаевых.

* * *

Любопытство привело Фёклу на следующий день в кондитерскую.

Ершов явно торопился, его былая вальяжность пропала, будто её не было никогда.

— Должен вас огорчить, мисс Рыбина, мои утренние визиты завершены. Завершается монтаж оборудования. Сегодня запускаю энергоустановку. Работы стало так много, что на отдых не остаётся ни минуты.

— Напротив. Это радостное известие, — расцвела Фёкла, — кстати, вчера вы позабыли оплатить счет и поставили меня в неудобное положение.

— Не забыл. Это вы приглашали меня на свидание, вам было и платить. За сегодняшнее свидание заплачу я.

Странная, извращенная, американская логика обидела Фёклу до глубины души.

— Попытаюсь вас сегодня разорить, — зло прошипела она.

— Всё в вашей воле. Я взял на себя смелость привезти одну фотографию, но вы мне её вернете. Я видел, вас интересует мода. Здесь шикарное пальто.

— Спасибо, Николай Николаевич. Слово пальто и кофе французского происхождения. И там, и здесь они мужского рода. Нужно говорить "шикарный пальто". Почитайте Чехова.

— Есть, мон женераль! — иронично улыбнулся Николай.

— Простите, я не буду больше вас задевать.

— Взаимно. У меня к вам просьба. Передайте Юле мою записку.

— Ого, там колечко? Мне известно то, что вы женаты и у вас есть дочь.

— Это не то, что вы подумали. Позвольте, мисс Фёкла, рассказать вам историю. Некий полуфранцуз-полуавстриец еще мальчиком познакомился с Аннабеллой, то ли англичанкой, то ли голландкой, не помню, да и не важно. Дети полюбили друг друга "безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно". Не буду расписывать подробности их страстной любви, но родители разлучили их, а четыре месяца спустя Аннабелла умерла от тифа на острове Корфу. Когда мальчик стал взрослым, он встретил девушку, подростка, как две капли воды похожую на Аннабеллу. И новую его любовь, иначе, чем сумасшествием назвать было нельзя.

— То есть вы боитесь выглядеть сумасшедшим?

— Университетский приятель моего отца, (он старше, отслужил в армии и поработал на заводе до универа) достиг к старости определенных высот в столице. В шестьдесят лет он развелся со старой женой и взял себе новую, восемнадцатилетнюю. Мода такая в столице. Мерзкая мода.

— Есть же закон о неравных браках, запрещающих это!?

— Я рассказываю вам не о Российской Имерии.

* * *

Последние два года выдались неурожайные. Несмотря на помощь других стран, в частности США, голод гнал крестьян вдаль от родных мест. Правительство установило для переселенцев пониженный тариф, равный одной трети стоимости переезда в вагонах четвертого класса и пособие на обустройство в размере ста пятидесяти рублей. Бузов, верный неистребимой советской мудрости: "всё вокруг народное — всё вокруг моё", решил переселять крестьян на Гавайи за счет государства. Крестьяне, практически бесплатно, доезжали до Владивостока. Ершов построил для них лагерь недалеко от своих мастерских, где те ждали транспорт до Гонолулу.

Два месяца пролетели для Николая, как один день. Спать удавалось мало, не больше пяти часов. Пришлось вдвое сократить утреннюю разминку, и Николай сразу начал уставать. Он никогда не был хорошим руководителем, привык всё делать сам. Тем более, многие вещи никому нельзя было перепоручить. В городе Николай появлялся только когда приходили транспорты из Гонолулу или пароходы с грузом из США.

Думая сэкономить на оплате транспорта, Ершов приобрел шхуну. "Стрела" совсем не соответствовала своему названию. Она была короче сорока метров, шире десяти, и при осадке почти пять метров, имела водоизмещение 800 тонн. Каркас, охваченный стальными скрепами, был невероятно прочен. Обшивка шхуны была выполнена из дуба, а палуба — из сосны. Подводная часть корпуса, обитая медными листами, никогда не обрастала ракушками.

Носовая каюта для экипажа на дюжину моряков, площадью свыше пятидесяти квадратных метров, была оборудована спальными койками, удобными шкафчиками и кладовками. Ближе к корме, находились два туалета, ванная комната и камбуз. В прекрасно оборудованной кают-компании имелось еще десять спальных мест. Рядом с кокпитом по правому борту была устроена роскошная ванная, а на противоположной стороне находился большой гардероб. За кокпитом размещалась кладовая для парусов и кормовая каюта, отделанная с большим вкусом. Стены остальных десяти кают были облицованы ореховым деревом. Обивка сидений и драпировка из желтого шелка была, на вкус Николая, несколько вульгарна. И эта шхуна обошлась ему в десять с небольшим тысяч рублей. Неудачная конструкция судна не позволяла развить скорость больше десяти узлов, зато условия жизни на шхуне Николаю понравились, и особенно то, что на шхуне почти не чувствовалась качка.

* * *

Мастерские Ершова выпускали два вида продукции: гражданскую — моторы для тракторов и драг; военную — быстроходные катера и торпеды. Наверно, можно было найти другой, более дешевый, более надежный способ защиты гавайских островов от агрессии извне, но Ершов разбирался только в катерах. Клячкин так мало знал о ракетах, вернее то, что он помнил, было настолько поверхностно, что сделанные им уродцы летали на сто метров, с трудом попадая в двухэтажный дом. Дилетант-железнодорожник Бузов ничего дельного ни придумать, ни сделать не мог.

Если катера Ершов делал полностью, от начала до конца, то торпеды проще было купить и потом модернизировать. Два их недостатка: невысокий процент попаданий и малая дальность, были для Ершова не большой проблемой.

Риск для катера после торпедного залпа сводился к нулю путем применения обычной дымовой завесы. Но и опасности катер уже, ни для кого не представлял. С другой стороны, если бы при каждой атаке катера обе торпеды попадали в цель, то корабль тонул в считанные минуты. Имея такую уверенность, можно было бы двумя катерами атаковать пару крейсеров одновременно, тратя по две торпеды на корабль. Гидростат следовало усовершенствовать, это было очевидно для Ершова. Такие усовершенствования Николай предложил два года назад, еще в Петербурге. Гироскопический прибор Николай дополнил специальной турбинкой, приводимой во вращение сжатым воздухом, что гарантировало повышение точности стрельбы в несколько раз, но энергетическую установку он модернизировать не успел. Во Владивостоке у Ершова хватило времени для перевода торпед на подогревательные аппараты. Система впрыска воды увеличивала дальность в разы, позволяя атаковать корабли с дистанции пять-шесть километров, находясь вне зоны действия корабельных пушек.

* * *

К осени аврал завершился. Опустел даже лагерь для крестьян. Франческа перестала прятаться в доме, испуганно вздрагивая при появлении чужих людей. Она свободнее отпускала Ершова в город, и Николай уже не тяготился глотками свободы, думая, что обкрадывает дочь, воруя у нее самое дорогое — время общения. Изредка Франческа решалась на поездку в город вместе с Ершовым, но потом пару дней приходила в себя от шума и обилия людей.

Утренние наслаждение чашечкой кофе в кондитерской проходили в компании сестер Рыбиных. Старшая, в присущей ей властной манере, "клянчила" эскизы пальто и платьев для своего салона мод, в котором работало уже целых две портнихи. Заодно она разоряла Николая, съедая самые дорогие кондитерские изыски. Фёкла никак не могла простить ему "милой" шутки, когда ей пришлось оплатить один рубль и двадцать копеек из своих карманных денег. Лиза, ставшая моделью для новинок швейного бизнеса своей старшей сестры, исполняла роль ходячей рекламы. В городе, лишенном развлечений, дамы постоянно приходили поглазеть на таинственного американца.

* * *

Николай вышел из мастерской. Пустой лагерь, вдобавок к мерзкой осенней погоде, портил настроение, работать не хотелось. Вернувшись, он сложил свои инструменты, посмотрел на ход работ, пообещал механику, что проверит всё лично сам, до самого последнего винтика, и уехал пить вино с поручиком Рыжевским. С Клячкиным Ершов практически не виделся, тот всё лето колесил по Дальнему Востоку, делая деньги, а когда появлялся во Владивостоке, то тратил время на бумажные дела. Клячкин близко сошелся с Петром Великим, дядей Фёклы, чиновником, бумагомаракой. Зато Ершов настолько подружился с поручиком, что тот не обижался на анекдоты о поручике Ржевском, рассказываемые Николаем по пьяной лавочке.

* * *

— Ты, инженер, человек ученый. Даже слишком ...

— Почему слишком?

— Когда ты, Николай, нанимал на работу рабочих и мастеров, то перебирал-перебирал, все не те, все безрукие, "от сохи". Мест рабочих много, а набрал ты рабочих всего лишь полсотни.

— Я из Америки лучшие станки заказал. Денег заплатил, страшно сказать сколько. Три парохода своими руками разгружал, — немного приврал Николай, — а какой-то неумеха за час этот станок запорет.

— Научи.

— Я учу. Взял таких, которых можно научить.

— Не по-русски это, Николай! О деньгах твоя забота, а не о людях.

— Это ты про себя? Из последней стычки с "хунхузами" ты привез трофей: две японских винтовки системы Мурата. И объясняешь сослуживцам преимущества трехлинейки. Только у японцев на подходе винтовка Арисака. Этот "сын муравья", увы, обошел Мосина. Как это не прискорбно. Я уже не говорю про Маузер образца этого года.

— Зато трехлинейка проста и надежна.

— И стоит меньше пятидесяти рублей.

— Правильно.

— О деньгах моя забота. И твоя тоже. Ты думаешь, для чего я народ набираю? Станочный парк такой большой? Полсотни гироскопов и энергетических установок для торпед я смогу сделать сам, с помощью привезенных сюда двух десятков инженеров, мастеров и рабочих. Для чего я двигатели выпускаю, примитивные, грубые, простые? Чтобы через год кто-то из этих рабочих сможет собирать моторы для катеров, настраивать их, ремонтировать. Через десять лет тут будет настоящий завод, не хуже столичного.

— Такой впечатление, что о своих железках ты можешь говорить дольше, чем сестры Рыбины о моде! — Рыжевский вдруг замолчал, и открыл рот, в глупейшей улыбке, — Боже мой! Какая женщина! Откуда она здесь?!

Николай так резко повернулся, забыв обо всех и всяких правилах приличий, что чуть не свалился со стула. Посреди зала замерла огненно рыжая, ослепительно прекрасная женщина, далеко не молодая, лет двадцати восьми — тридцати. "Уже не комсомолка", — мысленно повторил Николай присказку Бузова, пытаясь снять наваждение. Заклинание не подействовало, женщина казалась Ершову по-прежнему божественно красивой. Она достала длинную тонкую сигарету, вставленную в дорогой мундштук, сделала пару шагов, и попросила у Николая огоньку, по-английски. Ершов щелкнул зажигалкой, вызвав у незнакомки удивление, та чуть-чуть приподняла правую бровь.