Но в противовес всему этому кошмару выступал чуть ли не единственный предмет мебели в сравнительно небольшом помещении: огромный дубовый стол, за которым, в отличие от самой комнаты, явно следили и ухаживали. Да и сам он стоил, пожалуй, порядочного состояния, и видеть подобное в таком выгребной яме... Как Рик ни старался, он не мог этого себе объяснить.
Заглядевшись на стол, сделанный явно под заказ — руку мастера узнает даже несведущий в мебели темнота — мальчик не сразу заметил сидевшего за ним и внимательно оглядывающего новоприбывших толстяка, хотя такую тушу и сложно было не заметить. А когда поднял на него взгляд... То тут же вздрогнул, узнав в нём Широкую Кость. Он уже видел его там, в лагере, и завидев снова, затрясся от нахлынувших воспоминаний. Повинный... повинный в смерти матери! В том, что случилось с его семьёй! С ним! Выхватить бы у Шустрого всегда носимый им кинжал, да точным броском в горло лишить ублюдка жизни... О, как бы он этого желал! Но... нельзя. Ибо по правую руку от главы работорговцев стоял, на вид расслабленный и непринуждённый, но явно готовый в любой момент схватиться за чуть вытащенную из ножен саблю телохранитель, в высоту больше Рика, наверное, раза в два. А второй, не менее рослый, тот, что с повязкой на глазу, уже закрыл за ними дверь и пристроился с левой стороны от Широкого.
Толстяк долго молчал. Он пробегал насмешливым, но в то же время сосредоточенным умным взглядом по мальчику сверху-вниз, а затем снизу-вверх, и снова... Пока, наконец, что-то для себя не решил и, откинувшись на спинку шикарного кресла, также, похоже, как и стол, существующего в единственном экземпляре, улыбнулся, обнажив ряды жёлтых неровных зубов:
— А по тебе, пацан, и не скажешь, что ты так умеешь драться. Кто тебя учил этому?
Рик сомкнул губы до состояния чёрточки, словно боясь, будто те невольно скажут хоть слово. Но затем вдруг почувствовал болезненный толчок пристроившегося от него справа и чуть сзади Шустрого, а после злой шёпот на самое ухо:
— Отвечай, глупец! Не для этого я спасал твою жизнь!
"Спасал, как же...", — успел подумать Рик, но всё же ответил сквозь стиснутые зубы:
— Отец.
— Отец... — Широкий причмокнул, пробуя слово на вкус, и нахмурился, что-то вспоминая. — Подожди-ка, ты же тот горец, верно?! Единственный из твоего племени, кого я не смог продать?!
На этот раз Рику не пришлось отвечать ненавистному куску мерзости, которого все вокруг почему-то ошибочно принимали за человека. Потому как этот кусок сам продолжил говорить, не ожидая ответа:
— Ну точно же! А эти тупоголовые клиенты не хотели тебя покупать! Всё судят книгу по обложке! Глупцы! Хотя на этот раз их тупость принесла мне пользу... Я получил это сокровище себе.
Слушая его, Рик, сквозь вскипающий в его душе гнев не сразу разобрал, с кем говорит Широкая Кость — с ним, или с самим собой? Тем временем толстяк продолжал:
— Пацан, ты меня удивил! Даже не так — порадовал! Такое зрелище... Я не буду тебя продавать — не-е-эт, Широкая Кость ещё не совсем из ума выжил! Будешь при мне, тут, мне такие молодцы нужны — во! — он провёл ладонью над головой. — Так куда ж мне тебя приставить...
Он замолчал, нахмурившись, а Рик вновь услышал шёпот над правым ухом:
— В телохранители просись! Просись, говорю! — голос Шустрого был настойчив и твёрд, и Рик, привыкший за время их знакомства доверять своему наставнику, пускай тот и успел его подставить, уверенно сказал:
— Для меня честью было бы служить вам телохранителем, господин. — и добавил учтивый поклон — кажется, таким, как он читал, приветствовали знатных особ.
Морщины на лбу Широкого разгладились и он, громко хлопнув по столу ладонью, разразился хохотом:
— Господин! Слыхали, обормоты! Гос-по-дин! А мне нравится! Вот чтоб все с этих пор меня так звали, поняли?! Вон, берите пример с мальчонки, только появился, а уже второй раз за день меня радует! Будешь телохранителем! Будешь!
— Да как же это... господин? — изумлённо выгнул бровь одноглазый, хватаясь за саблю. — Вы этого... щенка безродного при себе ставите?! А мы как же! Вам нашей защиты недостаточно?!
Второй телохранитель тоже особенно такому известию был не рад. Но промолчал. В отличие от первого он был не так разговорчив — а, может, просто не имел языка — Рик успел заметить у него отметину на шее, которой в некоторых землях Континента клеймили убийц детей — таким часто ещё до клеймения языки отнимали.
Широкий только отмахнулся от возмущения своего ближника, буркнув:
— Не бузи, Зоркий! Клыкастый себя как надо показал, а лишних телохранителей не бывает... Если хочешь, можешь оспорить моё мнение поединком с Клыкастым. — голос главы работорговцев, до того весёлый и беззаботный, стал грубеть, пока не перешёл на опасно-надменный. — Пёсья Яма всегда свободна, публика ждёт... ну как?
Зоркий — подобрали же прозвище! — глянул на "молокососа" с явным намерением согласиться на неприкрытую провокацию господина. Но тут напоролся на ответный взгляд Рика... хотя нет. Клыкастого. Только Клыкастому, безжалостному молодому убийце, а не беспомощному хилому Рику мог принадлежать такой взгляд. И, отвернувшись, пробубнил:
— Кто я такой, чтобы оспаривать мнение своего... господина?
— Во-во! — назидательно поднял вверх палец вновь улыбнувшийся Широкий. — Именно! Знай своё место, а то ведь я тебя, развалюху старую, могу и на молодого многообещающего молодца заменить!
Одноглазый больше ничего не сказал. Только крепче стиснул рукоять сабли.
— Ну, — Широкая Кость потёр ладони с довольным видом решившего все вопросы человека и поднялся из-за стола, отчего кресло облегчённо выдохнуло, а половые доски, наоборот, жалобно заскрипели. — На том и порешим! И ты, Шустрый, возьмись-ка за паренька. Выучи как следует. Он дерётся как зверь, но мне телохранитель нужен, настоящий. Так что погоняй-ка его по Дороге, а пока...
— У меня есть условие! — бесстрашно перебил Широкого Рик, сам не ожидавший от себя подобной наглости.
— Ты что творишь... — зашипел ему на ухо разве что не поседевший Шустрый.
Но глава работорговцев, кажется, совсем не рассердился — только в глазах мелькнул странный огонёк, а губы скривились в ухмылке:
— Условие! — передразнил он мальчика, явно довольный выдавшимся развлечением. — Нет, каков красавец, а! Только-только рабом перестал быть, а уже как говорит! Смело... Люблю смелых. Только вот смелость слишком часто похожа на глупость... Ну давай, пацан, своё условие.
— Вы отдадите остаток под моё личное пользование. — Не моргнув и глазом, ровно и чётко, словно речь шла о продаже барана, проговорил Рик.
Шустрый позади него, кажется, закашлялся.
А Широкая Кость нахмурился и протянул:
— Остаток, говоришь... — он мазнул по мальчику взглядом, и в этом взгляде читался неприкрытый вопрос: "На кой тебе?" — Это ж, ни много, ни мало, девятнадцать человек. Ты, малец, что же, решил свою банду сколотить?! Да и убыток... Каждого я мог бы Храмовникам в Столицу если не за десятину, так за пяток серебра продать — уж точно, а там и поторговаться можно было бы, да и публичные дома за слащавых мальчишек много дают... — дальше он начал говорить уж что-то совсем нечленораздельное, бубня себе всякое под нос.
А затем, вновь плюхнувшись в кресло, вперил взгляд в паренька, которому, по сути, ничего не был должен — это он, щенок, должен ползать перед ним на корячках и скулить свои причитания, мол, спасибо, господин, вы самый благодушный из всех в этом мире, господин... Но нет же, стоит, да и взгляд такой прямой, разве что не дерзкий... Лучшего телохранителя придумать сложно. Этот ни перед кем не сломается, и не смотри что на вид дохляк — в этих мышцах силы побольше чем у многих его молодцов, не влезающих из-за ширины плеч в двери.
Толстяк хлопнул в ладоши:
— А, гуляем! Забирай, маленький чёрт! Но, смотри, он весь на тебе будет, мои ребята им и крохи не дадут! Да и отработать ты должен будешь, пацан, ох, отработать... А теперь топайте отсюда, пока ты у меня, торгаш зелёный, и саму Воронью улицу не отобрал!
Он пронзительно захохотал, довольный искромётной шуткой, и телохранители подобострастно поддержали смех своего господина. Рик же почувствовал, как его дёрнула чья-то крепкая рука и, обернувшись, встретился с недовольным выражением лица Шустрого. Тот кивнул в сторону двери, и мальчик послушно последовал на выход.
— И мозги промыть не забудь! — крикнул вдогонку всё ещё хохочущий Широкий, за мгновение до того как дверь за спинами Шустрого и Рика захлопнулась.
— Да знаю я, — буркнул на это ничего не значащее для мальчика заявление Шустрый и с глубоким вздохом посмотрел на своего ученика: — Придётся тратить мой выигрыш... Ну да Клыкастый дал, Клыкастый и забрал. — Он засмеялся, а мальчик лишь нахмурил брови: он ни черта не понял. — Ладно, пшли! — Махнул он ему рукой, и Рик привычным хвостиком двинулся за наставником.
— Твоя кислая рожа мне весь аппетит портит! — Скривился Шустрый, ловко крутя в руке нож, на который была наколота сосиска. — Либо ты говоришь в чём дело, либо я встаю и ухожу, не оплачивая счёт, а ты разбирайся с местными вышибалами как хочешь! И наука, и профилактика тебе будет.
Клыкастый кивнул. Действительно, дальше с этим тянуть было нельзя, и если он до этого момента надеялся начать разговор с пьяненьким Шустрым, то теперь перестал об этом даже мечтать: это ему, профану в пожирании алкоголя хватило нескольких кружек, чтобы хмель затесался в голове, а этому хоть бы хны! Так что мальчик отодвинул кружку в сторону и, опёршись локтями о стол, наклонился чуть вперёд, поближе к учителю, хотя бояться того, что их кто-нибудь услышит не приходилось — в трактире играла громкая музыка, все болтали или подпевали менестрелю пьяненькими басистыми голосами: ну кому какое дело до двух неказистых типов, занявших столик в самом углу и о чём-то перешёптывающихся?
— Я хотел поговорить с тобой о Широком.
Шустрый приподнял бровь и приложился к очередной кружке: на этом его реакция, в общем-то, и закончилась, и потому Клыкастый продолжил:
— Точнее, не о самом Широком, а обо всём, что с ним связано. О банде, о жизни в ней, о... иерархии.
— Какие слова знаешь! — восхитился, усмехнувшись, Шустрый.
— Широкому на покой давно пора, — продолжил Клыкастый, — Ты это лучше меня знаешь, при нём не один год состоишь, а мне так со стороны ещё лучше видно. Ему до сих пор по привычке служат, никто замечать не хочет того, как все тут в помоях захлёбываются. Стража всё чаще и чаще на Воронью улицу поглядывает, хотя раньше, как мне сказывали, в ужасе стороной обходила, никому из местных и слова не думала сказать. А сейчас уже трёх наших на гильотину... А Широкий что? Спит и жрёт — серьёзные дела на самотёк пускает. Рабов продаёт? Так это ненадолго — после каждого рейда за новой партией наших возвращается раза в два меньше, чем уходило — никакие деньги с продажи живого товара такие потери не покрывают... Уже совсем скоро это до остальных дойдёт, другой вопрос: когда? И где мы с тобой окажемся, когда Широкого... сбросят с его трона?
Шустрый почернел лицом и отставил кружку недопитой.
— Не к лицу телохранителю такое о господине говорить. И не боишься со мной о подобном разговаривать? Вдруг к Широкому побегу, а ещё лучше — сам тебя порешу?..
— Не порешишь. — уверенно заявил Клыкастый, глядя своему учителю прямо в глаза, словно что-то в них выискивая. — Слишком много сил в меня вложил, чтобы порешить. К тому же, ты прекрасно знаешь, что я прав...
— Допустим, — он воткнул нож с сосиской в столешницу (Отчего в их сторону недовольно покосился проходивший мимо разносчик), и наклонился к мальчику: — И что ты предлагаешь?
Клыкастый улыбнулся:
— Как можно лучше подготовиться к тому дню, когда он придёт. Обложиться со всех позиций, и в первую очередь — с позиции силы...
— Под тобой девятнадцать ребят ходит, готовых тебе пятки лизать, — сощурился Шустрый. — Неужели ты их так плохо натаскал? Я что, тебя не научил?
— Натаскал. — кивнул Клыкастый и нахмурился. — И каждый из них сможет на равных с любым вышибалой Широкого сразиться. Только у него таких вышибал... Тут таскай не таскай, а на каждого из моих по десятку из его придётся. Они за меня жизнь отдадут, а толку?
— Ну не скажи... Десяток положат, два десятка, и тут остальные приутихнут, не захотят они добрую половину банды под нож.
— Ага. Только к тому времени от моих кто останется? Они у меня даже не Подмастерья ещё, хоть и способные. И преданность у них держится лишь на том, что они знают — их господин Клыкастый сильный и может за них постоять, ну и они тогда постоят за него. А когда поймут, что из них мясо сделать пытаются... Против меня же пойдут, как пить дать. Здесь нужно уверенным быть, знать, что спина прикрыта.
— И что ты предлагаешь? — вновь повторил Шустрый, внимательно слушая своего ученика.
Клыкастый совсем понизил голос, так что его еле-еле слышно было сквозь трактирный шум и музыку:
— А скажи мне, есть ли у тебя на примете какой-нибудь прощелыга, умеющий всякое понемногу... колдующий по чуть-чуть и желающий попасть под надёжное крыло?
— Допустим, — кивнул Шустрый. — Есть такой мастер на все руки, карманник в дальнем конце Вороньей улицы. Даже вроде как в магическую Академию когда-то поступил, только выгнали идиота. За пьянство, дебоширство, ещё что-то до кучи. Только я не совсем понимаю: это ты к чему?
— Тогда обрадуй меня, — пропустив мимо ушей вопрос, улыбнулся Клыкастый. — И скажи, что знаешь какого-нибудь магика, не особо видного, сидящего на одном месте, эдакого домоседа, но... с медальоном.
— С медальоном... — эхом отозвался Шустрый и присвистнул: — Да ты, стало быть, мага ограбить хочешь! Высоко взлететь собрался... А крылья подпалить не боишься?
— Буду бояться подпалить крылья — так и сдохну, ползая в грязи.
Шустрый ещё некоторое время смотрел на Клыкастого, а затем молча поднялся и, бросив на стол несколько монет — за ужин — не попрощавшись покинул трактир, провожаемый недоумённым взглядом своего воспитанника.
Кабинет по "промывке мозгов" был крохотным и душным. И так тесное пространство комнатушки было забито несколькими громоздкими скамьями, небольшим круглым столиком и множеством кое-как прибитых полок, забитых какими-то склянками, кружками и сушёными растениями. Рик не мог знать область применения ничего из того что он увидел, но догадывался, что содержимое склянок, мутная, почти чёрная жижа, уж точно не для лечения кашля или головной боли... Шустрый по пути сюда успел всё ему объяснить, хотя и не должен был.
Широкий не просто так решил держать подле себя почти незнакомого ему мальчишку, тем более у которого есть все причины ненавидеть "господина". Промывка мозгов стала тем столпом, на котором держалась его власть и отсутствовал страх за свою жизнь: он прививал своим подданным любовь и преданность к собственной персоне. И пускай "промывка" порой действовала недолго, этого хватало, чтобы прошедший операцию успел привыкнуть к своей вассальной роли и уже не порывался соскочить с поводка и напасть на собственного хозяина. И сейчас из него собирались сделать такую собачку. Так почему он всё ещё здесь? Почему вообще пришёл сюда, не сорвался и не сбежал? Даже начни они искать — запутал бы следы, уж как-нибудь, да потерялся бы — и свои мозги есть, и Шустрый успел кое-чему научить. Шустрый... Да в нём-то, собственно, и было всё дело. Он сказал: сиди там и не рыпайся, я всё улажу. Вот он и сидит, в который раз доверившись учителю, но не слепой верой, а готовый в любой момент вскочить и действовать — мало ли что.
