Чистая стена. Проклятье.
Прохожу мимо шахты лестницы до следующего угла и натыкаюсь на движущуюся картину с мужиком в компании троллей, одетых в балетные пачки. Внизу пластинка — "Барнаба Безбашенный". Не помню троллей, но имя звучит знакомо! Символом чьего идиотизма считать мне это произведение — Барнабы, троллей или художника — остаётся неясным.
Опять призываю образ в голову, и после трёх проходов я вознаграждён скрежетом, с которым на сплошной стене появляется дверь.
* * *
Глава 3. Прятки в выручай-комнате
Моё лицо просто пылает от справедливого гнева на эту трижды проклятую и чертовски упрямую сучность совсем рядом с кончиком палочки.
— Да чтоб тебя, пёрышко грёбаное! И ту воображаемую птичку, которая тебя отрастила! — целый поток жалоб и ворчания на порядочность и супружескую верность в семействе выращивателей данного пера льётся из моего рта в пространство. Сажусь и буквально клокочу несколько минут, постепенно избавляясь от язвительных оскорблений. Даже обидно, что я не смог выдать их сразу. Слегка успокоившись, встаю и снова пронзаю взглядом перо.
— Ладно, сучье семя, теперь ты постараешься. — Размахнуться и стегнуть палочкой. — Вингардиум Левиоса!.. Б...дь!
Я кручу палочку — как она меня достала! — и бросаю её на стоящую позади кушетку. Пальцем грожу перу.
— А ну слушаться, ты... К-а-а-а-а-а?.. — знакомый наплыв из моего живота через плечо передаётся в палец и оттуда наружу. Перо ракетой взлетает вверх, но из верхней точки почти сразу планирует обратно. Наверное, я потерял сосредоточенность.
В изумлении я наблюдаю за летящим на пол пером. Поднимаю его, кручу в пальцах, а потом заменяю на новое для чистоты опыта. Сосредотачиваюсь, стараясь, чтобы всё получилось более плавно. И точно, заметно меньший поток того, что, как я уже понимаю, и есть моя магия, вытекает из пальца и поднимает перо над столом. Не так резко в этот раз, но всё равно очень грубо. Я прерываю эманацию, но перед самым приземлением пера делаю ещё одну попытку, стараясь выдать только то количество магии, которое необходимо, чтобы перо плавало в воздухе.
Да!
Я бросаюсь назад, чтобы забрать палочку, и кладу перо на место. Направляю палочку, сосредотачиваюсь, и перо поднимается лишь от крохотной капли магии. Позволяю перу упасть и пробую заново. Размахнуться и стегнуть.
— Вингардиум Левиоса, — перо остаётся в покое.
Что ж это такое творится-то, трах-тибидох?
Сосредотачиваюсь снова, стремясь выпустить только ручеек магии. Как только я чувствую её в руке, делаю взмах палочкой.
— Вингардиум Левиоса.
Движение и словесная формула разрушают мою концентрацию!
Опять призываю толику магии. В этот раз без палочки перо не двигается.
— Вингардиум Левиоса, — говорю отстранённо, сосредотачиваясь на ощущении магии. Перо взмывает.
Чуточку магии.
— Вингардиум Левиоса. — Перо взмывает.
Чуточку магии.
— Якка фуб мог. — Перо взмывает. Ржу, как маньяк. А потом приходит идея.
Чуточку магии.
— Ступефай. — Перо взмывает.
Чуточку магии.
— Авада.... — От пронзившей тело непроизвольной дрожи концентрация разрушается напрочь.
Не стоит больше повторять. Всё ещё дрожа, иду к одному из свисающих с потолка манекенов и нацеливаю палочку.
— Ступефай. — Ничего.
Засовываю палочку в карман и направляю руку на манекен. Зачерпываю приличное количество магии и сосредотачиваюсь на том, что хочу получить. Красный импульс слетает с моей руки и ударяет в манекен, немного сдвинув его с места. Ничего подобного взрыву из фильмов.
Конечно, оглушение неподвижного неживого предмета незаметно. Тот же результат скорее всего будет для помеховой порчи — импедименты. Решаю их пропустить. После оглушалки в животе как-то странно тянет. Заставляю комнату создать часы — до обеда остаётся всего ничего, как раз ещё для одной попытки.
Отступив назад, злобно ухмыляюсь манекену и представляю, что сделает ему Джинни через год. Держу руку, пока через неё проходит очень большой импульс магии и в виде большого синего шара вылетает из ладони. Но я не вижу результатов — отдача размазывает меня по полу.
Из-за крайне болезненных спазмов живота само падение в памяти не откладывается, а мир вокруг затягивает муть. Открываю глаза. Стоп, когда это я успел их закрыть? Скашиваю взгляд в сторону от света, и голова тут же раскалывается от боли. Хорошо, что свет приглушенный. Кто это сделал? И где я опять? Ах, да. Выручай-комната. Смотрю на стену, и часы появляются снова. Почти полшестого.
— Погодь. Что? — неожиданный звук и мое движение заставляют схватиться за голову и заорать от боли.
Самое время выяснить, может ли комната создать что-то способное помочь мне с головой. Вряд ли это может быть чем-то съедобным. Что странно, поскольку воду создать можно. И птиц, которых, наверное, можно поймать и приготовить. А если они исчезают со временем, и организм их просто не усваивает? Нашёл о чем думать. Переключаюсь на насущное, и мне, пусть не сразу, удаётся получить тряпку со льдом.
После нескольких минут с холодом на лице удаётся оклематься и сесть, а чуть погодя — даже встать. Постепенно двигаюсь к выходу, где, вывалившись наружу, я жалобно хныкаю — холодная тряпка исчезает.
В конце пути к Большому залу я иду вполне приличным быстрым шагом. Что, конечно, прогресс по сравнению с тем ленивцем, который покинул комнату. И даже собственные шаги больше не отдаются грохотом у меня в голове.
— Эй, ты потерялся, тебя не было на обе... Ой, что случилось? — вскакивает и тоненько вскрикивает Гермиона, когда замечает моё состояние. Гарри с Роном повторяют движение, в полной готовности к немедленным действиям.
Я морщусь от громкого звука.
— Ты могла бы... — начинаю, но мой голос искажён долгой отключкой, заставляя меня откашливаться в попытке прочистить горло. — Можно потише? А то я ощущаю себя так, будто по мне пробежался тролль.
— Тролль? — дёргается Рон, с опаской оглядываясь вокруг. — Где?
— У-у-уй... — издаю стон.
— Это выражение такое, Рон, — сердито говорит Гермиона, потом поворачивается ко мне с выражением беспокойства. — Тебя надо доставить в больничное крыло.
— А я есть хочу, обед пропустил...
Она рассматривает меня с кислым видом, но поворачивается и начинает накладывать еду мне на тарелку.
— И что же случилось?
— Практиковался в магии... Ничего такого, просто слишком увлёкся...
— О нет! Ты же можешь пострадать от магического истощения! Тебе надо в...
Морщусь и вскрикиваю от резкого звука, и она захлопывает себе ладонью рот.
— Знаю, знаю, знаю. Вот только дай немножко поесть, — настаиваю на своём.
— А что за симптомы? — спрашивает она, на этот раз благословенно тихо.
— Головная боль, резь в животе, чувствительность к свету и звуку, — загибаю пальцы на каждый симптом. — Да, ещё провалялся в отключке шесть часов.
— Шесть часов!? — её сорвавшийся почти на визг голос многократно рикошетит от внутренних поверхностей моего черепа, как будто каждый звук пытается внедриться в них с помощью молоточков печатной машинки.
— У-у-уй...
— Чувствительность к звукам, Гермиона. Помнишь? — срочно шепчет Гарри.
— Извини... — теперь уже она шепчет мне.
Киваю как можно мягче — мозготрясение мне сейчас противопоказано — и наслаждаюсь минутой тишины, мирно поглощая пищу.
— А зачем ты практиковался? — не выдерживает Гермиона, но голос не повышает. — Я ты думала у тебя какие-то дела.
— Это они и были.
— А я думала, мы вместе будем практиковаться, — в её голосе слышу лёгкую обиду.
— Обязательно займёмся, но я просто не хотел сгореть от стыда, — выдавливаю улыбку. — По крайней мере,— не до основания.
— Сомневаюсь в такой возможности.
Если я сейчас фыркну — будет бо-бо, поэтому давлю этот прекрасный порыв.
— Ты бы удивилась.
Я наконец кладу вилку на стол и тут же получаю вопрос.
— Ну вот, и как ты себя теперь ощущаешь?
— Заметно лучше, как ни странно, — говорю медленно. — Почти наверняка у меня были обезвоживание и голод. Я всё ещё их чувствую, — глотаю ещё воды. — Но вряд ли смогу съесть что-то ещё прямо сейчас.
Она сжимает губы, наверное, разрываясь между желаниями затащить меня в немедленно в больничное крыло и одновременно не показаться уж слишком раскомандовавшейся.
— Я всё ещё считаю, что нам нужно поскорее пойти в больничное крыло.
Пытаюсь слегка развеять напряжение в атмосфере.
— По крайней мере, будет неплохо на будущее знать туда дорогу.
Гарри выразительно хмыкает.
— Постоянный клиент? — пытаюсь отреагировать, но даже улыбаться оказывается больно.
— Можно и так сказать, — отвечает Гарри.
— Думаю, Гарри знает это место лучше самой Помфри, — смеётся Рон.
* * *
— Вот и всё, мистер Лернер. Можете идти. И не напрягайтесь — лучше не колдуйте до завтра, — деловито говорит хогвартская медсестра. Она не так сурова, как МакГоннагал, но в ней ощущается такой же недостаток тепла.
— Спасибо вам, мадам Помфри.
— И вам спасибо, мисс Грейнджер, что привели его.
Гермиона кивает, заливаясь румянцем, и мы выходим.
— Спасибо, что заставила меня сходить сюда. Зелье, конечно, мерзкое, но мне после него стало гораздо лучше, — говорю я, как только закрываются двери.
— Но ведь это было нужно тебе, — решительно заявляет она. — Я рада, что ты так думаешь. Гарри мне обычно приходится тащить сюда за уши. Если он в сознании, конечно.
— Значит, регулярно приходится, если я правильно расслышал, — я тихо хмыкаю.
— У-у-у, ты даже не представляешь — насколько регулярно.
— Наверное, тебе есть что порассказать? Нам ещё идти и идти, в конце концов, — хочу вернуться в выручай-комнату, но пока не могу придумать, как всё провернуть без подозрений.
— Хмм... О! Ну вот, знаешь, был у нас на второй году учебы ужасный профессор по ЗОТИ. Его звали Гилдерой Локхарт, ты слышал о таком? — я киваю, и она начинает рассказывать про то, как Локхарт убрал все кости из руки Гарри ниже локтя. А потом продолжает повествование о многих других пороках этого мошенника, искусно избегая любого упоминания о тайной комнате и василиске.
Мы так громко и самозабвенно смеемся над выходками Локхарта, что я даже не заметил, как мы оказались перед портретом Полной Леди.
Приходится срочно придумывать повод слинять.
— Ну, иди вперёд, а мне надо кое-что забрать... я...оставил перед тем, как спустился на ужин.
Её поначалу скептический настрой тут же становится обвиняющим.
— Ни за что, мистер Лернер! Ты не будешь сегодня колдовать. Помнишь слова мадам Помфри?
— Послушай, да не собираюсь я сейчас колдовать, клянусь, — говорю я чистую правду.
— Тогда я иду с тобой.
— Но... Вот. Разве ты не должна сейчас встретиться с Гарри и Роном? Ты же говорила об этом на обратном пути, — да, я понимаю, что это жалкий аргумент.
— Подождут, ничего с ними не случится, — упрямо сжатая челюсть предельно четко намекает мне о тщетности попыток заставить её отказаться от опёки.
Почесав затылок, говорю:
— Окей, — меня осеняет идея. — Схожу завтра. — Поворачиваюсь к портрету. — Балдердаш.
— Почти вовремя, — закатывает глаза портрет.
Сопровождаемый подозрительным взглядом Гермионы я захожу в гостиную и сажусь рядом с Роном и Гарри у огня, хотя мне не особенно холодно.
— Как всё прошло? — спрашивает Гарри.
— Нормально всё. Выпил зелье, вылечился.
— Не только, тебе ещё до завтра запрещено колдовать, — настырно добавляет Гермиона.
— Сочувствую, приятель, — бормочет Рон. Понимаю, что он не только и не столько о магическом истощении. К несчастью для него, Гермиона это тоже понимает. — Ой!
— А что там насчёт твоих дел с МакГоннагал, ты хоть добрался до её кабинета? — спрашивает Гарри.
"Я люблю тебя, Гарри".
— Ох, блин! Забыл! — Делаю я круглые глаза и встаю.
— Я пойду с тобой, — говорит Гермиона.
— Я знаю дорогу, но спасибо за...
Её взгляд становится жестче. Чёрт побери!
— Оставь человека в покое, — пытается вступиться Рон, и закономерно... — Ой!
— Гермиона, помоги мне с моим летним эссе по чарам, — просит Гарри. — Я не совсем уверен насчет последствий чрезмерного применения чар бодрости.
Гермиона переводит своё внимание на Гарри, а тот невинно подмигивает ей в ответ.
— Хорошо.
— Пока, ребята, — говорю я, выходя из общей гостиной.
Я держу путь к выручай-комнате. Интересно, провожает ли Луна закат? И если да, то на старом месте или смотрит из другого окна? Специально делаю петлю, но, к моему разочарованию, на этаже её нет. Примерно час до отбоя, значит стоит поторопиться, если я хочу хоть что-то успеть. Направляюсь в угол с гобеленом и начинаю ходить туда-сюда, держа в уме изображение нужной мне комнаты.
— Вот ты где, — я замираю от голоса Гермионы, эхом разнесшегося по коридору. Глупо надеяться, но, может, она говорит с кем-то другим? Это предположение рассыпалось в пыль, столкнувшись с реальностью: она направляется прямо ко мне.
— Ой, приветик, — Что я делаю? Стоит или нет показывать ей выручай-комнату? Чёрт, времени очень мало. Она не должна была найти её до следующего года. Большое ли это изменение? Сдаст ли она меня? Это же и вправду подозрительно, что я знаю о секретной комнате в замке, в котором до вчерашнего дня ноги моей не было.
— Что ты здесь делаешь? — её голос сочится подозрением.
— Наслаждаюсь закатом, видишь? — я прилагаю все усилия, чтобы выглядеть невинно.
— Я тебе не верю, — решительность в её голосе, взгляде и позе не оставляет сомнений — мои слова уже не убедят её.
Блин! Закрываю ладонями лицо, провожу пятернями вверх по волосам и сцепляю пальцы на затылке. Окей, она всё равно собирается узнать, так? Изменится ли что-то, если Гарри и Рон тоже узнают? Быстро прогоняю различные сценарии, и самое плохое, что приходит в голову — нас может обнаружить Крауч-Хмури. Правда, он, кажется, пока затаился. Неловкое поведение самозванца на пиру показывает, что он вряд ли хочет слишком уж светиться поначалу и уж тем более раскрыться.
— Окей, но ты должна поклясться, что никому не расскажешь.
Её глаза округляются от изумления, рот раскрывается и закрывается, словно у вытащенной на берег рыбы.
Смотрю прямо в глубину её карих глаз.
— Поклянёшься?
Она прикусывает губу.
— А как же Гарри и Рон?
— Покажем им позже. Это не может... — я колеблюсь, стараясь придумать обоснование. — Это не может быть общедоступным знанием.
— А как насчёт преподавателей?
— Особенно для учителей. Серьёзно, Гермиона. Только не им. Это может привести к катастрофе. Даже Дамблдор не знает, кажется.
Она даже делает шаг назад, а взгляд становится тревожным.
— Ты меня пугаешь...
— Эй, я же обещал, ничего страшного, — я говорю, умышленно не замечая намёка, что она испугалась меня. — Вот, забери мою палочку. — Естественно, я не упоминаю, что она в действительности мне не нужна палочка.
