Гарри!
Сердце набирает бешеный ритм от радости, что он здесь и, очевидно, следует моему плану. Решив, что не стоит больше изображать беспомощного и что уже можно переходить ко второй фазе, я сбрасываю путы и спрыгиваю на ноги под ярко пылающим взглядом Волдеморта. Тишина на кладбище воцаряется оглушительная. Для потехи публики я молча призываю свою бесполезную палочку и начинаю её крутить в пальцах... навык, который я отрабатываю уже полгода. Решив, что достаточно, я засовываю её в карман и поднимаю руку ладонью к моим союзникам.
— Не вмешивайтесь, директор. У нас с Томом Риддлом есть незаконченное дело.
Рискну глянуть, Дамблдор смотрит на меня в шоке, его палочка постепенно опускается вниз. Похоже, последняя соломинка, и теперь он знает. Но что он собирается делать? Вся надежда, что он отойдёт не сразу и позволит мне закончить дело.
— Гарри, — громко шипят и машут на меня руками некоторые из прибывших.
— Вы знаете пророчество, директор, — говорю спокойно. Слышу аханья и поперхнувшееся дыхание у кого-то, а у Волдеморта глаза лезут на лоб. — Да-да, верно. Снейп принёс тебе только первые две фразы, так ведь? Хочешь ещё две услышать? Вот — один должен пасть от руки другого ибо не будет жизни обоим пока двое живут. Не ожидал, любезный собрат-полукровка?
— КРУЦИО!
Вот же хрень! Как хочется вынуть из карманов — увы — отсутствующие там рунные камни! Запускаю самый мощный поток в щит вокруг правой руки придержать пылающий кармазин на время моего сдвига влево — ближе к Гарри, на всякий случай. Когда я, сместившись, отключаю щит, удар дробит в порошок надгробие позади меня, разбрасывая кусочки камня и пыль справа и сзади, частично попадая на меня.
— Блокируемое проклятье, Том? — стараюсь я скрыть страх от краткого мига безмерного напряжения на мой магический запас. Но дрожь всё ещё не покидает меня, поэтому я говорю побыстрее, чтобы скрыть её. — Ты хоть думал над пророчеством? Нетрудно догадаться — вряд ли это по силам сыну маггла и сквибки, правда?
— ХВАТИТ! АВАДА КЕДАВРА!
Падаю и распластываюсь на земле, как только малиновое пятно перехватывает болезненно-зелёный свет и порождает ахи и стоны как со стороны профессоров, так и от упивающихся. Гарри смог так погасить свой импульс, что свалился прямо передо мной. У меня замирает сердце от взгляда на безвольно рухнувшее тело. Его глаза закрыты, слава богу, потому что я не верю, что смогу смотреть на них сейчас. Непослушные волосы свешиваются так, что становится виден шрам-молния. Пока я смотрю, он блекнет из агрессивно-красного до бледно-загоревшего — никакой разницы с обычным шрамом.
Внезапно до меня доходит — это не молния.
— В чём дело? — требует Волдеморт, но я не обращаю на него внимание, мозг лихорадочно постигает новые возможности.
Теперь всё понятно. Перекатываюсь, чтобы схватить вытянутую руку Гарри, я слегка сжимаю её, надеясь, что не уничтожил только что наш единственный шанс на...
Все мысли обрываются лёгким ответным пожатием от Гарри. Я начинаю хихикать, но очень быстро срываюсь на полноценный гогот. Одновременно я встаю, зная, что этим собью с толку всех. Начинаю потихоньку сдвигаться вправо, чтобы путь у Гарри был чист.
— Ты, — говорю, обрывая свой смех, который, надеюсь, стал хоть слегка злым. Потом я открываю правую ладонь и зажигаю на ней зелёный свет смертельного проклятья. — Гарри Поттер, — растягиваю я слова, — не будет убит такими как ты, Том...
Но такая наглость, предназначенная для сосредоточения внимания на мне, внезапно обрезается приступом тошноты, откатом от трёх доз оборотки. Нет! Только не сейчас! Я был без сознания дольше, чем думал! Но раньше, чем я успеваю нащупать в кармане пузырёк с ещё одной дозой я оступаюсь в сторону, ведь одна моя нога вдруг становится длиннее другой. Когда мне удаётся приподняться с четверенек, тело уже восстанавливает первоначальную форму.
Волдеморт, очевидно, понимает всё мгновенно.
— Самозванец! КРУЦИО!
Я поспешно выталкиваю другую массивную волну магии в щит, но знаю, что не смогу уклониться. Пробую отбить заклинание по касательной ручным щитом, пусть это никогда не получалось на практике. Не срабатывает и здесь. Злая вспышка кармазина сжирает магическую энергию как будто её нет, и каждое нервное окончание в теле вдруг взрывается от мучительнейшей из представимых и совершенно невоображаемой болью. Я не успеваю заорать, когда над кладбищем взмывает голос Гермионы:
— УИЛЬЯМ, НЕТ!
Как только пропадает боль, Волдеморт взрёвывает снова, взбешенный задержками его плана.
— АВАДА КЕДАВРА!
В момент окончания последнего слова смертельного проклятья, время замедляется снова. Мгновенно я осознаю несколько вещей сразу. Главное — Гарри, запрыгнув на Молнию, уже выстрелил собой в Волдеморта. Гермиона, судя по голосу, начинает бежать ко мне. Заклинания извергаются по всему кладбищу, и я осознаю, что должно быть прибыли авроры и сразу принялись палить в упиванцев. К веселью присоединились профессора и компания Сириуса. Волдеморт целится ни в меня, ни в Гарри. Что означает...
— НЕТ! — Моё тело взрывается белым светом и внезапно перестаёт ощущаться как прорывающееся сквозь толщу воды. Я взлетаю на ноги и мчусь к Гермионе, отчаянно стараясь обогнать зелёный свет. Пытаюсь призвать стену, но вижу как отдельные частицы слишком медленно формируются для её защиты. Мой единственный шанс, как я понимаю, — сбить её с дороги и надеяться, что Гарри доберётся и ухватить сволочь за лицо до того, как тот успеет выпустить другое заклинание.
Глаза Гермионы, смотревшие на заклинание, медленно сдвигаются ко мне и потом ещё медленнее расширяются. Она уже начинает падать на землю, но с таким размером зелёного проклятья, которое уже рядом со мной, ей не успеть. Я сгибаюсь и прыгаю, зная что, может быть, сломаю ей несколько костей, но лучше сломанные и живые, чем мёртвые. Моё тело накрывает её, когда мы сталкиваемся, но я обхватываю ей голову руками таким образом, что она почти не пострадает от последствий столкновения.
Внезапно я ощущаю дёргающую боль сзади и сразу понимаю — меня догнал удар смертельного проклятья.
Я был недостаточно быстр.
В состоянии замедленного времени я ощущаю, как оно кромсает мой новый источник магии. И осознаю, что он такое — это моя жизнь или душа, или что-то ещё, откуда я зачерпнул при спасении Флер. Теперь понятен источник быстрого восприятия и движений, и стала ясна колдография из второго задания, когда я, казалось, сплёлся с белым пламенем лишь на долю секунды. Теперь оно пожирается наихудшим из непростительных проклятий. Я дёргаю к себе поток и мысленно издаю вопль агонии, когда оно просто рвёт магию и продолжает атаковать даже только что спасённую мной часть.
В полёте успеваю повернуть голову и найти глазами Гарри — одной рукой он вцепился в лицо молчаливо агонизирующего Волдеморта, а второй давит ему на руку с палочкой.
Вид Гарри немедленно поворачивает мысли к молниеобразному шраму. Пока я готовлюсь принять удар падения на локоть и предплечье левой руки, выпущенное из правой ладони лезвие магии рисует ту же руну — не символ молнии, но руну. Не шрам, рождённый темнейшим волшебством, а благословение матери. Эйваз, руна защиты, заряженная жизнью любящего. А может, у Гарри, двумя жизнями — отца и матери? Прорезаю контур магией в месте касания моей ладони — на лбу Гермионы. Только вместо зеркальной, изображаю её как надо, рву мою магию из злобной, уничтожающей хватки смертельного проклятья и вливаю её в созданную рану. Уверен, что разрез закроется, и крови не будет. А я вырываю магию из себя и инстинктивно вталкиваю в неё, заряжая руну.
Чувства уходят. Слух уже искажён от моего перекошенного восприятия времени, и я не замечаю его исчезновения, а продолжаю вырывать и вталкивать. В глазах туманится и окончательно темнеет. Вырываю и вталкиваю. Мы падаем на землю, но чуть раньше я теряю ощущение кожи Гермионы под ладонью. Вырываю и вталкиваю. Запах волос Гермионы уходит последним. Отрываю и толкаю.
Я вырываю и вталкиваю целую вечность.
Я вырываю и вталкиваю, отрываю и толкаю пока белого света не остаётся совсем.
* * *
Эпилог. Несравненное право
* * *
Я решила, что не буду скрываться сегодня. Мне это не нравится. На самом деле мысль спрятаться — как заноза в сердце. Вместо этого, я медленно иду в башню Равенкло мимо софакультетников, как обычно. А с ними что-то странное сегодня. Кто-то выгравировал симпатию у них на лицах? Нет, они должно быть скорбят по Уильяму. Он был хорошим другом.
Хорошо бы больше не думать о нём. Не люблю плакать.
Зайдя в свою спальню, я рада нарушению стабильности в виде коричневой коробки с прикреплённой запиской. Я заинтриговано беру карточку, сажусь и читаю.
Луна.
Если я всё ещё где-то здесь, то верни мне упаковку, пожалуйста. Если нет, открой и раздай пакеты поменьше внутри.
Уильям.
Против воли новые слёзы капают из глаз. Пытаюсь проморгаться от них, чтобы видеть, что делаю. Не срабатывает, пока я не достаю семь одинаковых пакетов, завёрнутых в простую коричневую бумагу и с прикреплённым письмом каждый. Верхний — для меня, и я вскрываю конверт.
Моя милая Луна!
Знала ли ты о том, что была первым учащимся Хогвартса, с которым я заговорил? Прости меня за тот день в поезде. Признаю, что слегка поддразнивал тебя. Лучше бы я так не делал. Раз тебя я знаю дольше всех и ты оказала такое сильное влияние на меня за прошедший год, то я чувствую, будет лучше всего, если ты раздашь мои прощальные подарки.
Говоря о подарках, я извиняюсь за всё, что произошло, за последствия любых событий. Что-то со мной случилось. Моя последняя надежда на то, что в остальном всё нормально. Если ушёл только я, как я надеюсь, тогда не слишком огорчайся — я всё равно был не на своём месте в вашем мире. Не представляю меры доступных тебе сил, но не удивлюсь, если ты уже разгадала многое обо мне. Если тебе интересно, спроси Гарри или Гермиону как-нибудь после того, как отдашь им письма.
Луна, ты красивая молодая женщина и замечательный человек. Мне очень приятно было общаться с тобой на протяжении всего года. Тот предмет, который в этом пакете... в-общем, я намеревался оставить его себе, а тебе сделать копию позже. Но, похоже, мне теперь не до материальных пожитков, поэтому забирай себе и делай что хочешь. Когда ты выяснишь почему я сделал то, что сделал, я не буду винить тебя, если ты избавишься от этой штуки. Знаю, что в буквальном смысле мне теперь тебя невозможно винить, но даже если бы я смог, всё равно бы не стал.
Прощай, Луна. Никогда не меняйся ни по чьему мнению, кроме собственного. Потому что я люблю тебя именно такой и любил бы, кем бы ты ни решила стать. Ты заслуживаешь всего счастья в этом мире.
Прости.
С любовью,
Уильям
P.S. Я надеюсь, ты простишь меня за невольное лишение тебя славы одного из самых бесстрашных и волевых бойцов в той войне с Волдемортом, которая, если я не полностью облажался, так и не состоится. Почти год под властью упивающихся смертью, из них три месяца заложницей в подвале у Малфоев, — всё-таки слишком неадекватная цена за такое, согласись?
Закрыв глаза, я поддаюсь потоку чувств. Печаль, по большей части... самая мучительная печаль после смерти мамы. Но появилась лёгкость, потому что он смог проститься. У моей мамы не получилось, и я до сих пор иногда размышляю, что бы она сказала напоследок... Если бы смогла. Я осторожно вскрываю пакет, и весь контроль над собой разлетается на куски.
Я плачу. Плачу так, как никогда не плакала уже долгое, долгое время.
Совершенно не знаю сколько раз проигрывалось на фото, как Уильям прижимает меня к боку и целует в макушку. Заходит одна из соседок, и тут же разворачивается обратно, а я с ужасом осознаю, что не даю остальным прочитать последние послания Уильяма. Быстро умываюсь, тщетно стараясь выглядеть прилично, ставлю новое фото рядом с подаренным на рождество, и отправляюсь выполнять последнюю волю друга.
* * *
Сижу, обхватив голову. Знаю, что мог, точно мог сделать больше. Так почему не сделал? Бабушка говорит, не винить себя, но обида и переживания никуда не уходят. Все вокруг так веселятся, что Волдеморт побеждён навсегда, но...
Внезапно лёгкое касание плеча заставляет меня подпрыгнуть. Вздергиваю голову, чувствуя к себе отвращение за слабость, но раздражение улетучивается при виде Луны. Только это не та Луна, к которой я привык. Счастливо-мечтательное выражение ушло из глаз, сменившись тем же мучением в покрасневших белках, что я видел сегодня в зеркале. Путаница в волосах превышает обычную для Гермионы. Слеза торит дорожку на её щеке, и она без слов даёт мне в руки небольшую упаковку с письмом. Такую же отдаёт сидящему через стол от меня Рону.
— Что... что это? — слышу свой надтреснутый голос, пузырь недовольства готов лопнуть
— От Уильяма, — успевает сказать она до того, как слёзы опять заполняют ей глаза. Она коротко обнимает меня и выбегает из зала.
Я поражённо смотрю на письмо и пакет пару мгновений, прежде чем распечатать конверт.
Здорово, Невилл!
Если ты это читаешь, значит меня уже нет. Если я понимаю тебя так хорошо, как я предполагаю, ты возможно сейчас грызёшь сам себя. Не знаю объёмов случившегося, но если это коснулось только меня, то не надо. Мой план с самого появления был опасен, и я сознательно манипулировал всеми — даже Гарри — с целью его исполнить. Если всё прошло, как планировалось, ну почти, тогда все остальные должны справиться на окей. Если нет, прости меня, сволочь такую, если сможешь. А не сможешь — не обижусь. Если появится охота знать в какой-то мере, почему я сделал то, что сделал, попроси Гарри и Гермиону, когда они будут готовы. Если же кто-то или, Мерлин упаси, оба они ушли вместе со мной... то я рассчитываю на тебя, чтобы так меня ненавидеть, как себя я сам бы ненавидел.
Ты сильный, смелый и верный друг, Невилл. И ты не заслужил моих манипуляций. Прости. Спасибо за всё, что ты для меня сделал в этот год. Ты станешь великим Лонгботтомом, даже не сомневайся в этом.
С уважением,
Уильям
Слёзы падают на фото всей нашей тренировочной группы, улыбающихся и счастливо смеющихся. Я помню, когда Колин щёлкнул нас, Уильям сразу пошёл с ним поговорить. Как давно он знал? Это нечестно... несправедливо, что он ушёл, а я не могу ответить, что мне всё равно. Он и Гарри спасли нас от Волдеморта, как может щепотка белой лжи перевесить такое?
Меня наполняет стремление воздать честь его памяти, и я разворачиваю свои мысли в сторону возможностей исполнить это.
* * *
Помню, когда умер наш сосед, мне было очень жаль. Хотя ни я, ни Даф никогда особо близко с ним не общались, а пару последних лет вообще не видели. Он был приятным старичком, всегда у него была печенюшка или ещё какая вкуснотень для нас, когда мы тайком шлялись около его дома. Такова была мера моего опыта смерти. Бабушки-дедушки с обеих сторон умерли ещё до моего рождения, и я никогда не думала и не расспрашивала про них. У моих родителей нет ни братьев, ни сестёр, по крайней мере я о них ничего не слышала, значит нет ни тётей, ни дядей.
