В третью стражу: Автономное плавание

— От пива меня пучит.

— Значит, виски.

— Только виски. Понимаете, — сжалился над стюардом Олег. — Раньше, когда вы предлагали пассажирам крепкие напитки, а не поили своим винцом, проблем не было, но теперь...

— Какой у вас виски?

— Чивас Ригал.

— Сейчас вам принесут двойную порцию этого виски.

Ну, что ж, путешествие начиналось совсем неплохо. А фляжку ведь можно будет распить и с друзьями, что нисколько не хуже, чем пить одному за счет авиакомпании, а по русской традиции "на троих" и намного лучше!

Глава 2. А поутру они проснулись

1. Виктор Федорчук, Олег Ицкович и Степан Матвеев, Амстердам, 1 января 2010 года

— Drie... Twee... Een... GELUKKIG NIEUWJAAR!

— Happy New Year!

— Cheers! — Ицкович чокнулся пластмассовым стаканчиком с прохожим в шапке Санта-Клауса.

— SantИ! — с незнакомыми дамами Федорчук предпочитал чокаться по-французски.

— С Новым Годом! — "бокалы" всех троих поднялись почти одновременно.

— Блин! — сказал Ицкович, — Вот нате вам, дожили — на дворе 2010 год! А в школе я был уверен, что и двухтысячный — чистая фантастика!

— Оце добре! — поддержал его Федорчук, — Ось за це треба ще трохи выпыты!! И не оцей газводы а що-небудь мицнише! Але з-за видсутнисть гербовой... — Он разлил по стаканчикам остатки шампанского и заговорщицки подмигнув, поставил бутылку на асфальт. Степан уже поднёс бокал к губам, но Виктор предостерегающе поднял указательный палец.

— Хоспода! — он забыл про свою наигранную "хохляцкость", и осталась от нее только настоящая украинская "г", которая для русского уха скорее все-таки "х", — Я предлагаю выпить за то, чтоб мы ещё не раз могли удивиться таким вещам. Короче говоря, я пью за то, чтоб мы так же вместе встретили 2020, 2030 и так далее, чем больше, тем лучше. Как там говорится? Чтобы елось и пилось...

— Чтоб хотелось и моглось! — закончили хором Степан с Олегом и почти синхронно опорожнили свои пластиковые "бокалы".

И словно в подтверждение тоста какая-то местная барышня в розовой пушистой курточке чмокнула Ицковича в щёку. Тот сразу же просиял и, провожая фемину "пытливым" взглядом, вытряхнул в себя последние капли холодной золотистой жидкости. С сожалением посмотрев на пустую ёмкость, он быстро оглянулся по сторонам, и достал из кармана плаща початую бутылку виски.

— По чуть-чуть? — и, получив утвердительную улыбку одного и кивок второго, разлил по стаканчикам жидкость цвета некрепкого чая.

— Так, — начал он с напускной серьёзностью. — У кого-нибудь есть что-нибудь алкогольное? Нет? Так я и знал. Где продолжим? У меня в номере? Или есть другие предложения? — и устремил указательный палец в пространство между Матвеевым и Федорчуком.

— Ща бум пить глинтвейн. Адназначна! — заявил Степан. — Чтобы в Амстердаме, в новогоднюю ночь и не выпить глинтвейна, это, знаете ли...

Вообще-то профессор Матвеев считался весьма серьезным математиком — во всяком случае, так думали те, кто собрался на его научный "бенефис" в Утрехтском университете — однако со старыми друзьями да еще и "на воле", он был способен на многое, о чем и сам успел забыть.

— Якый ще там глинтвейн? — вернулся в своё амплуа серьезный киевский предприниматель Виктор Иванович Федорчук, — Не треба нам глинтвейну! Треба горилки и якнайбильше!

— Алкаши! — констатировал Матвеев, похохатывая. — Предлагаю компромисс. Шампанское. Много!

Но шампанского на площади Ньювмаркт не нашлось. То ли раскупили уже, то ли еще что. Вот глинтвейн — был всякий разный, хоть залейся: и глинтвейн со взбитыми сливками, и глинтвейн с кофе, и кофе с глинтвейном, но, справедливости ради, следовало признать, был и просто кофе — без глинтвейна. Шампанское же, судя по всему, опытные горожане несли с собой. Друзья вот тоже озаботились, но...

— У меня в номере есть шампанское, — сообщил с ехидной усмешкой Виктор. — Две бутылки!

Федорчук и всегда-то был запасливым. А уж тем более после того, как переехал из Белокаменной в Харьков, а оттуда в Мать городов русских, и перешёл на "ридну мову", став "щирым козаком" и отпустив висячие "вуса", достойные самого Тараса Шевченко. Хорошо оселедец на голове не завел.

— Так... — сказал Матвеев.

— Ты... — добавил Ицкович, в упор посмотрев на "хохла".

— А що, чи у вас нема? — "удивился" Федорчук, посмотрев на них наивными до издевательства глазами.

Ответ последовал радикальный. Русский с евреем подхватили под белы рученьки оставшегося в меньшинстве свидомого громадянина и потащили к гостинице Ambassade, что на берегу одного из многочисленных местных с труднопроизносимыми названиями каналов, — в номер на третьем этаже.

Сразу за площадью праздничная толпа — не исчезнув совсем — значительно поредела. Многоголосый гул пропал, остались отдельные голоса на местном, французском, английском и немецком языках. Ближе к каналу какой-то женский голос недовольно верещал по-русски: "Я же тебе говорила, быстрей надо! А ты, успеем, успеем... Ну и где этот твой фейерверк, я тебя спрашиваю?!". Немножко фейерверков здесь было — периодически с обоих берегов канала в небо с шипением взлетали ракеты и с громким треском рассыпались над крышами разноцветными искрами.

Ругающаяся по-русски парочка остались позади на набережной. Ицкович, несмотря на выпитое, уже начал поеживаться в своем не слишком подходящем для такой погоды плащике. С канала тянуло холодом, хотя снега почти не было. Так чуть-чуть и кое-где, но зато на деревьях, скамейках, бортах барж и катеров, везде — лед.

— Так, — твердо заявил Олег, останавливая компанию на пороге открытого питейного заведения. — Или мы сейчас зайдем, или я дам дуба!

— Ни в коем случае! — заявил Матвеев, обнимая Олега за плечи и делая длинный выдох прямо в лицо. — Мы не дадим тебе погибнуть, Цыц! Мы согреем тебя своим дыханием.

— Не дыши на меня, от тебя перегаром несет! — отмахнулся Олег. — Ну, по полтинничку и вперед?!

— Нет, — заявил на это с самым серьезным видом Федорчук. — На это я пойтить никак не могу! — И оценив выражение лица Олега, добавил с хохотком:

— По "стописят"!

Из-за угла дома, красного, с белыми — хорошо заметными в свете фонарей — полосками кирпичной кладки, появилась невнятная фигура. Кто-то темный, невысокий и какой-то словно бы сгорбленный или скособоченный.

— Люди добрые! Помогите Христа ради! Век за вас Бога молить буду! — последней вещью, которую Степан Матвеев ожидал найти в новогоднем Амстердаме, был нищий, просящий подаяние на чистом русском языке.

Все трое разом остановились. Похоже, для Федорчука и Ицковича это оказалось ничуть не меньшей неожиданностью. Степан шагнул вперёд, собираясь рассмотреть это странное явление природы поближе, оглянулся по сторонам — ещё не хватало, расслабившись, нарваться на хитрую "подставу". Но поблизости никого не было — да и вряд ли кто рискнёт напасть на троих здоровых пятидесятилетних мужиков. Хотя соотечественники горазды на разные выдумки — это Степан помнил по уже относительно далёким теперь девяностым. Потому расслабиться себе не позволил. Олег с Виктором остались несколько сзади — так что опасность со спины Матвееву не грозила, а неизвестный при ближайшем рассмотрении оказался достаточно обычным сморщенным старичком с козлиной бородкой, но притом в валенках и в старом...

"Пальто", — решил Степан, не вспомнив сходу, как называется этот фасон верхней одежды.

— С Новым Годом, дед! — поприветствовал он вслух, — Ты что, правда, русский?

— А как же иначе? — затараторил старик, — Русские мы, канешна. Вот, и документ по всей форме имеется, — и к удивлению Матвеева вытянул из кармана и протянул к свету какую-то странного вида бумагу, пожелтевшую, исписанную черными с завитушками буквами и украшенную выцветшей печатью с двуглавым орлом. Вот только птица эта показалась Степану какой-то очень уж старорежимной, да и сама бумага, наводила скорее на мысль о подорожной, чем о справке из посольства. "Сей документъ удостоверяетъ, что...". Дальше и разглядывать не стал — какая разница. Раз люди умеют подделывать денежные купюры со всеми степенями защиты, то нарисовать какой-то мелкий квиток от руки — раз плюнуть. Кстати, а что это вообще такое, "подорожная"? Да ещё с ятями и твёрдыми знаками...

— Добрый человек, — повторил дед, — помоги душе християнской. Невмоготу мне боле у немцев, занесла вот, дурака, нелёгкая. А теперь что ж? Котор год ужо за грехи свои мыкаюсь. На хлеб, ради Христа прошу.

Что-то здесь было не так. Никак не совмещались в сознании этот дедок со всеми своими словечками и набережная канала в веселом и продвинутом по всем статьям городе Амстердаме. И вообще какой-то это был странный нищий! Но додумать мысль до логического завершения Матвеев не успел. Его раздумья прервал Ицкович — подошел и молча сунул в руку старика несколько скомканных купюр.

"Во дает!"

— Помогай тебе Христос, — начал кланяться старик, — хоть ты и не нашей веры, а человек, видать, добрый!

На это Олег только хмыкнул и так же молча — без обычных своих комментариев с "двойным дном" — отошел в сторону.

— Трымай, диду, — протянул деньги и "украинскоподданный", — бо немае кто казав бы, що Виктор Хведорчук ближньому не допомиг в нужде его.

Теперь, судя по всему, настала очередь самого Степана. Бомж это или не бомж, жулик или нет, русский он или не русский, а ударить лицом в грязь перед школьными приятелями Степан Матвеев, доктор наук и профессор, не мог. И он вытянул из внутреннего кармана пальто кошелёк, щепотью захватил всю бумажную наличность и даже не задумавшись посчитать — отдал старику. Что там какие-то пятьсот евро? Один раз живём, в конце концов!

Вокруг было как-то непривычно уже — тихо. Даже шипение и треск ракет прекратились.

— Спаси бог вас, люди добрые, — сказал дед, — уважили старика, ой уважили. Коль вы ко мне по-хорошему, — поймал он за плащ собравшегося было идти дальше Ицковича, — то и я вас отблагодарю. Исполню любое желание. Что спросите, то и ваше будет.

Теперь он уже как-то не выглядел сгорбленным, сморщенным и вообще старичком. Казалось даже, что стоящая перед ними фигура светится изнутри.

— Говорите, чего желаете, — объявил он, глядя на всех троих разом, хоть это и было физически невозможно.

Федорчук хохотнул, Ицкович крякнул.

— М-да-а, — протянул Степан, — вернуться бы лет на двадцать назад, помоложе стать.

— А лучше на двадцать пять! — подхватил с хохотом Виктор.

— А почему, не на тридцать или, скажем, не на двадцать девять? Молодеть, так молодеть! — Попытался сострить Олег.

Старик оглядел всю компанию и произнёс:

— Ну что же, добрые люди. Вы сказали. А я услышал и исполню ваше общее желание! — И ничего не говоря более, развернулся и ушел за угол дома, словно растворившись в темноте.

Степан зажмурился, открыл глаза, что это было?

Ветер утих. По набережной по-прежнему бродили группки празднующих Новый Год туристов.

— Ребята, вы слышали анекдот, как негр поймал золотую рыбку и захотел быть белым, и чтоб много воды и женщин... — начал Степан.

"Чего это я его вдруг вспомнил?"...

Он не запомнил сна. Но что-то ему снилось, и это "что-то" было приятное, потому что ощущал он себя сейчас выспавшимся и отдохнувшим. Открыв глаза и потянувшись, отбросил одеяло и с улыбкой встал с кровати, но улыбка продержалась не долго.

Судя по всему, он здорово вчера погулял. Можно сказать даже — чересчур здорово, если умудрился влезть в чужие трусы. Трусы были странные: белые, шёлковые, длинные, почти до колен. Разумеется, он в жизни такие не носил, и вообще они выглядели какими-то... "Чем это я занимался вчера? Нет, в постели вроде бы больше никого нет. Или она уже ушла? Кто? Бред... Пить вредно, а много пить — вредно вдвойне".

Теперь следовало сообразить, где здесь дверь в туалет..., дверь, разумеется, нашлась, вот только...Уже завершив исполнение неотменяемой перед организмом обязанности, он понял, что туалетная комната в его номере разительно изменилась. Пропала душевая кабина. Вместо неё — большая ванна прямо посреди комнаты. Или так и задумано?

"Но как, ради бога, я этого не заметил вчера? Ведь, кажется, принимал душ... Нет, точно принимал! Или все-таки стоял прямо в ванне? Чушь какая-то — надо будет узнать на ресепшене, что это значит и, вообще, с какой стати?! Это мой номер???"

"Э-э-э... кстати! А где телевизор? И этого нет! Прямо, как у Булгакова, чего не спросишь, того и нет. И как там, у классика, было дальше? Совсем вылетело из головы! А вот, радио! Какого чёрта! Что это за убожество — не ретро даже, а ископаемое какое-то. Ну, нет, один — разъединственный канал, и тот по-голландски. Ни одного знакомого слова. А нет, вот кто-то по-французски — "хочет воспользоваться случаем передать наилучшие поздравления...". А, чёрт — пошёл голландский перевод".

Так он ничего из этих новостей узнать и не смог, а между тем было бы любопытно услышать — а еще лучше увидеть, — что происходит за стенами гостиницы утром первого января 2010-го года.

А что там, кстати, происходит?

Он подошел к окну, отодвинул занавески, в комнате стало светлее. Улица была непривычно пуста. Авто почти нет, а которые есть, какие-то... не такие. Откуда-то издали доносились гудки клаксонов. И цокот копыт лошади, тянущей телегу с какими-то ящиками.

"Экологи, мать их! Как там всё-таки было написано в "Мастере и Маргарите"? Это важно, вот только почему?"

Улица, что с ней не так? Велосипеды есть, но какие-то... неправильные, и опять же автомобили.... А ведь вчера были нормальные и много! Не бывает так, что бы напротив большой гостиницы после новогодней ночи всё свободное пространство не заставлено машинами. Просто не бывает! И повозка, такую телегу он, совершенно очевидно, видел в Амстердаме впервые. Разве что на старых чёрно-белых фотографиях.

"Блин, что было у Булгакова? Это важно, важно и ещё раз важно!"

Стоп, а кто он сам? Как его зовут?

"Имя! Kim ty jeste?? Where you came from? "

Действительно, откуда? Секунду, а на каком он, собственно, языке думает? Вторая фраза — явно английская, тут и к доктору не ходи, а первая? По-польски? Но откуда он знает польский? Как откуда? От матери — она ему ещё пела колыбельную: "A-a, kotki dwa, szaro-bure obydwa...".

"Чушь какая!" — Мать ему пела "Шёл отряд по бережку, шёл издалека..."! А откуда он знает английский? Ну, как, откуда? Из школы, конечно. Мистер Макфарлейн от литературы так и говорил: "Юные джентльмены, вы должны так владеть вашим родным языком, чтобы Шекспиру не было стыдно за своих потомков".

"Родным"?

"Русский язык велик и могуч" — кто это сказал?

Так какой язык ему родной? Кто его мать? Кто его отец? Когда он родился?

С какого момента он вообще себя помнит? Да, конечно, с трёх лет. Первое воспоминание в его жизни — день рождения. Торт с тремя свечками. Он их задул с третьего раза. Мама поцеловала его в лоб. И все были какими-то взволнованными: мама, папа, дядя Конрад и остальные. Потом он понял, в чём было дело — именно в тот день началась Великая Война. А ещё через три года его шестой день рождения тоже вышел грустным — мама все время вытирала слёзы, потому что в Бельгии погиб дядя Конрад. Польский эмигрант, он служил во французской армии и был убит где-то при Пашендейле, прямым попаданием немецкого снаряда в штабной блиндаж.