В третью стражу: Автономное плавание

Глава 11. "Путь в тысячу ли..."

1. Виктор Федорчук / Дмитрий Вощинин, Париж, Французская республика, 27 января 1936

Вечерний Париж не только красив, но и чертовски опасен. Хотя, разумеется, зависит от места: где-то красив, где-то опасен, а есть и такие места, для которых справедливо и первое, и второе. Монмартр, например, или Латинский квартал, где после захода солнца совсем небезопасно ни для беспечных гостей Столицы мира, ни для подвыпивших гуляк — всех тех, кто имел неосторожность оказаться в "плохое время" и в неподходящем месте. Однако Виктор пришёл сюда совершенно неслучайно, память Вощинина подсказывала, что именно здесь и как раз в такой поздний час он может найти тех, кто ему необходим. Прямо сейчас в прямом и переносном смысле: в этот час и в этот период времени.

Но знание не освобождает от необходимости "ждать и догонять", из которых, собственно, и состоит на три четверти наша жизнь. И вот Федорчук уже третий час сидел за столиком в грязной и прокуренной забегаловке, одной из многих в Латинском квартале, но выбранной не абы как. Сидел и ждал, хотя, видит бог, есть места и получше. Заведение помнило, как минимум, времена, когда Париж стоил мессы и, похоже, с тех пор не проветривалось. Запахи прогорклого масла, дешёвого вина и застоявшейся отрыжки, казалось, впитались в стены и потолочные балки, буквально почерневшие от времени и дыма. Да и публика оставляла желать... Но возможный результат стоил обонятельного шока и слезящихся с непривычки глаз... И цена его всяко была больше той сотни долларов, что затребовал посредник за сам факт организации встречи с людьми, в чьих услугах нуждался "этот русский" — Федорчук говорил с нарочитым акцентом — тихий голос и холодный взгляд которого заставляли ежиться даже привычных к "излишествам" парижан.

— Ждёшь кого-нибудь, котик? — девица, задавшая вопрос, выглядела так, как и должна выглядеть девица "сомнительной репутации" в сомнительном заведении квартала пользующегося дурной славой. Карминная помада, чуть ли не на полпальца шире контура губ, румяна во всю щёку, ресницы — слипшиеся от дешёвой туши, комочками сбившейся на веках, синих от теней, как у киношной утопленницы...

"Руссо туристо, облико морале!" — Виктор готов был с шутками и прибаутками избавиться от дешёвой феи, — "ибо кто знает, что у девицы на уме и кто за ней стоит. Потому стоит быть предельно вежливым", — но взгляд его зацепился за маленькую несуразность. Деталь, которой не должно быть, если всё обстоит именно так, как ему хотели это представить. А "деталька" была хорошая — для понимающих людей — "жирная": мозолистый бугорок на среднем пальце правой руки плохо сочетался с небрежным маникюром, но вполне подходил к просвечивающей даже сквозь лак "траурной" кайме.

Решение родилось мгновенно.

— Выпьешь со мной, красавица? Или, ну их, эти медленные танцы?

Неожиданно девушка буквально впала в ступор. Федорчук понял, что её роль, отточенная до последней реплики, полетела кувырком от его неожиданной и не просчитанной пославшими "феечку" людьми реакции.

— Ну, не ломайся, или я тебе вдруг разонравился? — Виктор схватил девушку за руку и рывком посадил на стул. Бармен "мазнул" по нему из-за стойки настороженным взглядом, но сразу же отвернулся.

"Ага, — с удовлетворением отметил Федорчук. — девица, значит, не местная".

Иначе истолковать поведение бармена не получалось: "свою" прикроют и, если надо защитят, а за чужую никто не вступится.

— Пусти, я буду кричать! — голос фальшивой проститутки, а в её ненастоящести Федорчук убеждался всё больше и больше, звучал на грани слышимости. Движения губ, выдыхаемый воздух и минимум звука — такому за неделю не научишься.

— Кричи себе на здоровье. Максимум, что со мной сделают — вышвырнут отсюда вместе с тобой. Ты сможешь вернуться к Тибо и сказать, что встреча сорвалась оттого, что кто-то возмутился из-за шлепка по худой жопе. Сидеть! — искусством говорить почти не разжимая губ Виктор владел гораздо лучше своей "собеседницы".

— Сидеть! — беззвучно приказал он пытавшейся вскочить девице. — Веди себя, как выглядишь, идиотка! Ровно на двадцать франков, и не сантимом больше. И не вздумай разевать рот, если не хочешь всё испортить. Кивни, если поняла!

Девушка незамедлительно выполнила требование.

"Да, в сообразительности ей не откажешь..."

И в некоторой гибкости. Несмотря на резко изменившиеся обстоятельства, адаптировалась дамочка достаточно быстро, и... к тому же отпали последние сомнения — его пытались прощупать. Примитивно, по-дилетантски, а чего ещё ждать от нынешних городских партизан, чьи наивысшие достижения лежат в области, квалифицируемой уголовным законодательством Третьей республики в диапазоне от банального хулиганства до индивидуального политического террора?

"Может зря я стал их искать?"

Тогда, в квартире Виктора, Олег задержался до поздней ночи. План покушения на маршала обрастал деталями с ужасающей быстротой. Федорчук помнил, как в самом конце долгого разговора, когда сигаретный дым плотными слоями висел под потолком, не желая улетучиваться в приоткрытое, несмотря на прохладную погоду, окно, Ицкович неожиданно сказал:

— Как учат нас классики, будущее не за героями-одиночками, а за организациями. Рано или поздно нам придётся искать если не соратников по борьбе за иное светлое будущее, то уж помощников, по меньшей мере, — с явным отвращением, раздавив в пепельнице хрен знает какую по счёту сигарету, Цыц грустно усмехнулся. — Вот только где их искать и кому?

— Да-а-а... — согласился Виктор, понимая, что этим "кем-то", похоже, придется быть ему. — Коммунисты отпадают по определению, особенно эти — коминтерновские. Связаться с ними — всё равно, что сразу письмо в "Правду" написать. Открытое. Троцкисты? Пока не понимаю. Да и не люблю я Льва, свет Давидыча. С детства. Кроме того, у них своя немаленькая организация, и мы им в хер не упёрлись.

Голова кружилась неимоверно. От табака и кофе. От осознания невозможности происходящего. И решение требовалось из той же оперы. Нечто настолько нестандартное, что никому — из желающих по той или иной причине подвергнуть анализу цепь мелких "странностей" и роковых "случайностей" в межвоенной истории Европы — и в голову не придёт.

"Если только... — это было похоже на восход солнца, робкий, зимний. Вот-вот готовый скрыться за кромкой облаков. — Нет, бред какой-то... Да и не помнит Митенька там толком никого. Так, шапочные знакомства".

— Слушай, Олег... Тебе что-нибудь говорит фамилия Валуа? Не король, ни разу. Бывший функционер "Аксьон Франсез", из их левого крыла.

— Какой-то местный фашист? — нахмурился Олег, явно державший в памяти Шаунбурга некоторые актуальные имена и названия.

— В том то и дело, что нет! — довольно улыбнулся Федорчук. — По молодости баловался национал-синдикализмом, но потом бросил это грязное дело и основал свою банду. Редкие, по правде сказать, отморозки. Частенько сходились стенка на стенку с "Парнями короля" и бывшими соратниками...

— Вспомнил! — кивнул Олег. — Был такой, но про него давненько ничего не слышно... Вроде бы организация раскололась, часть самых буйных вообще в подполье ушла. Сгинули, короче. А отчего ты про них вспомнил? Или не ты?...

— Да, похоже, Вощинин был шапочно знаком с кем-то из этих политических хулиганов, и мнение о них у него сложилось вполне серьёзное. Крепкие ребята, городские бойцы. На стрёме постоять, в асфальт закатать — нормальные такие "торпеды", если что...

— А с идеями у них как? Не сдадут нас за программу партии?

— Коммунистов на дух не переносят, равно и нацистов. Либералы — злейшие враги. В общем — нормальные мужики. Среди них много ветеранов первой мировой, бывших солдат и унтеров. Даже из Иностранного Легиона кто-то есть...

— А контакты сможешь восстановить? Пароли, явки, условные знаки? Помнит твой "костюмчик"? — сразу же перешел к делу Олег.

— Думаю, если напрячься, вспомним... И подходы найдём, хоть и нелегко это будет. Только, вот что, Олег... Если даже мы с ними и договоримся, до тринадцатого числа их привлекать не стоит. Сделаем всё сами. Уж больно работа... — Федорчук долго не мог подобрать для "этого" подходящее слово — ... В общем, не для них пока работа. Дальше — будем поглядеть.

Память — штука странная. Если рассказывать — время проходит, мама не горюй! А если думать — мгновения и секунды. Когда Федорчук вновь посмотрел на сидящую напротив него "бабочку", он поразился прошедшим переменам в её лице и внимательному взгляду, устремлённому прямо на него.

— Что? Снова нравлюсь? Ну, так как насчёт нескучного вечера?

Ответ девушки был неожиданным.

— Всё совпадает. Да, вы именно тот, за кого себя выдаёте. Описание соответствует полностью, — она наклонилась к столу с сигаретой, незаметно появившейся в руке, словно ожидая от Виктора поднесённой спички. — Теперь слушайте меня. Сейчас я выкурю это недоразумение, набитое вандейской соломой, и мы с вами пойдём... Под руку пойдём туда, где вас ждут, месье.

"Ну, что же. Можно сказать, начинается новый тур вальса, — мысль, посетившая Федорчука, сочетала в себе холодную отрешённость и некую, недоступную для европейского понимания, бесшабашность, — с новыми партнёрами, под иную музыку. Которую будем заказывать мы".

2. Олег Ицкович / Себастьян фон Шаунбург, Реймс, Французская республика, 27 января 1936

Такое случалось с ним теперь "сплошь и рядом": что называется по десять раз на дню, но механизм "чуда" по-прежнему оставался "выше всякого разумения". Происходило это обычно следующим образом: идет, скажем, по улице Олег Ицкович — и не важно, что он теперь на себя не похож, все равно это он — идет, насвистывает под сурдинку что-нибудь нейтральное из классики, рассматривает прохожих или архитектурные красоты и думает о своем. И вдруг...

— Entschuldigung, darf ich Sie etwas fragen? — спрашивает кто-то, обращаясь то ли к нему, то ли к кому-нибудь рядом.

Но это и не важно, к кому там кто обращается. В то же мгновение идет по улице уже совсем другой человек — Себастиан фон Шаунбург. И, хоть тресни, никогда не догадаешься, что он не совсем он или совсем не он. Баст и думает по-немецки, и реагирует, как немец, и как немец разгибает пальцы, считая вслух, и вообще немец во всем. В каждом жесте и в каждой мысли, если, разумеется, не пытается скрыть свое немецкое происхождение, что умеет делать довольно прилично, тем более что иногда — а в последнее время и часто — делать приходится по служебной, так сказать, надобности.

Так и на этот раз. Из Парижа в Реймс приехал не то чтобы совсем уже другой человек — паспорт-то в кармане пиджака лежал у Олега настоящий — но по манере поведения ничего определенного сказать о нем было нельзя. В произношении, правда, отчетливо слышался какой-то — не совсем французский — акцент, но его происхождение определить было весьма затруднительно. Во всяком случае, эксперты Службы Безопасности утверждали, что это не немецкий акцент, а скорее скандинавский или, напротив, швейцарский. Однако в любом случае, такой, что французское ухо на него реагирует вяло, если реагирует вообще. Не так, как на голос "живого боша". Ну, а в Реймс Баста занесло отнюдь не случайно, а как бы по делу. "Контрабандисты" из СД принесли кое-что для "свободного художника" Шаунбурга. Кисти там, подрамники, то да се, короче — рабочие инструменты, потребные для его ничем, кроме законов физики, не ограниченного творчества. И хотя это было совсем неправильно — не профессионально и отдавало дешевым дилетантизмом — таким, как оказалось, и было это хваленое СД в годы своего становления. Не Абвер одним словом, но не Шаунбургу учить их "манерам", и не Олегу — жаловаться. "Инструменты" могли понадобиться в самое ближайшее время, и отсутствие действенного контроля делало "любое их использование" удобным и практически безопасным. Для Баста безопасным и для Олега, разумеется, тоже.

Полтораста километров от Парижа до Реймса Олег проехал на шикарной, но главное сильной и почти новой — четыре года назад выпущенной — машине. "Vivastella", взятая в аренду у одного охочего до чужих денег и хворого здоровьем парижанина, которого ему, Шаунбургу, порекомендовал местный легальный резидент, в данном случае действительно не являлась роскошью. На автомобиле можно быстрее и легче добраться до Реймса, но главное — удобнее возвращаться в Париж, имея на руках двадцать килограммов оружия и боеприпасов. Замечательно здесь было то, что оружие досталось "чистое" и предназначалось оно для закладки "на черный день". Баст мог пустить его в ход тогда и там, когда и где, ему заблагорассудится. Он ведь творческая натура, непредсказуемая по определению, может и друзьям подарить. Например, приятелям из РОВС или каким-нибудь квислинговцам. Напал стих — взял и подарил. А уж в кого они там из этих стволов палить собрались, не его "баронское" дело.

Погода — не иначе как на удачу — стояла сухая, солнечная. Дороги в центральных районах Франции — во всяком случае, главные дороги — отнюдь не безнадежны. Не автобаны, разумеется, но всё же весьма приличные шоссе. А в Реймсе, куда Баст добрался достаточно быстро, со вполне приемлемым комфортом и даже не без удовольствия, там, в Реймсе, дела обстояли вообще замечательно. Германские шпиЁны те еще, на самом деле, оболтусы, но все-таки немцы. На рандеву пришли вовремя, паролей не забыли, место не перепутали, и на том спасибо. Баст сказал несколько "приличествующих случаю" слов, ему вежливо ответили, он добавил, и тогда ему передали чемодан с "имуществом" и незамедлительно "откланялись". Все про все не заняло и пяти минут, а между тем, утренний Реймс был замечательно древен и колоритен. И туристов в нем не обнаружилось, хотя и достопримечательности все еще не были отреставрированы, как следует. Имело смысл немного задержаться — на час, самое большее, на два — и немного отдохнуть. Сделать паузу, подумать о себе, о мире, и непредсказуемом будущем.

"Или все-таки предсказуемом?"

Вопрос, что ни день становился все более и более животрепещущим. Ведь в чем сила "попаданца"? Его сила в послезнании. Но это если смотреть на мир глазами несовершеннолетнего идиота. Если же вам повезло в жизни, и вы учились в нормальной школе или, не дай бог, в классической гимназии, то с логикой у вас, по идее, все должно быть в порядке.

"Как считаете, герр доктор?" — спросил себя Олег, имея в виду, как мысль о попаданчестве, посетившую его этим утром, так и маленькое уютное кафе на берегу Марны, из открытой двери которого доносился запах только что испечённой сдобы и свежемолотого кофе.

"Считаю, да", — усмехнулся Олег и, зайдя в кафе, занял столик у окна. Впрочем, конкурентов у него в этот час не оказалось: заведение, каким бы маленьким оно ни было, всецело принадлежало ему одному.

Один клиент. Один хозяин заведения. Всего — двое. Два мужчины и яркое солнечное утро.

— Кофе, — попросил Олег.