В третью стражу: Автономное плавание

— А чем же ты сейчас занимаешься? — Олег кивнул кельнеру, поблагодарив за оперативность, и поднял рюмку.

— Я тренируюсь... — она тоже взяла рюмку.

— За знакомство! — предложил Олег.

— За встречу! — серьезно кивнула Кайзерина и медленно "вытянула" все пятьдесят граммов коньяка.

"Алкоголичка?"

— Не бери в голову! — усмехнулась Кейт, перехватив его взгляд. — До алкоголизма еще далеко... но, если ничего не менять, думаю, он не за горами.

— Тогда меняй.

— Договорились...

— А почему Таня мне о тебе ничего не рассказала? — вот, значит, что ее волновало больше всего.

— Мне она о тебе тоже ничего...

"А я ей о парнях... И выходит, каждый из нас сам себе на уме... Или все дело в чужих тайнах?"

В принципе, последнее предположение было не лишено смысла. Одно дело рассказать Тане о себе, и совсем другое — о людях, с которыми ее ничего не связывает. Иди знай, кто и как поведет себя в стрессовой ситуации или на допросе... Меньше знаешь, крепче спишь, не так ли?

"А кстати..."

Из четверых "попаданцев", известных Ицковичу на сегодняшний день, четверо оказались здесь шпионами. Так почему бы не быть и пятой?

— Это будет очень невежливо с моей стороны, спросить, на кого ты работаешь?

— Я не работаю! — слишком быстрый ответ. Слишком хорошая реакция.

— Ты меня прекрасно поняла...

— Послушай, Баст, — обворожительная улыбка, кошачий прищур набирающих зелень глаз. — За кого ты себя принимаешь? Ты мне не муж, не любовник... Ты даже родственником мне приходишься чисто условно. У меня таких родственников пол-Европы!

— Верно! — кивнул Олег. — На этом мы и расстанемся.

— Что значит расстанемся? — насторожилась Кейт. Похоже, ей это не понравилось.

— У тебя своя жизнь...

Остальное было понятно без слов. Он предлагал ей разойтись, как в море корабли и более не пересекаться. И надо отдать Ицковичу должное, он поступал, как настоящий джентльмен и... гуманный человек. Ведь по-хорошему, ему следовало бы свернуть Кайзерине шею. Это понимал он, понимала и она. Свидетелей оставлять не следует никогда. Особенно ненадежных...

— Зачем же ты меня предупредил? — нижняя губа Кейт предательски дрогнула.

— Мне не хотелось бы убивать своих, — выделив последнее слово, пожал плечами Олег. — Но не обольщайся, Кайзерина! — он намеренно назвал ее этим именем, и женщина поняла его правильно. — Если выяснится, что я ошибся...

— Меня прибьет... Жаннет, — усмехнулась, взявшая себя в руки Ольга. — А если... Если я предложу дружбу?

— Я буду польщен.

— Я не хочу, я боюсь, оставаться одна... — она вынула из портсигара еще сигарету и посмотрела на Олега. — Здесь здорово, но... одиноко и страшно. Спасибо, — прикурила от предложенной спички и снова подняла взгляд. — А с Жаннет и с тобой... Втроем не так страшно.

— И поэтому ты полезла за нами шпионить?

— Было любопытно, что она скрывает, — переживать по этому поводу Кейт явно не собиралась, извиняться — тоже.

— А что скрываешь ты?

— Ерунду... — пожала плечами женщина. — Я ни на кого не работаю, Баст. Но я... У меня хорошие отношения с турками.

— С турками? — искренно удивился Олег.

— А что такого? Я же не болгарка, а австриячка. Мне их взаимные счеты неинтересны.

— Значит МАХ... — при упоминании этой аббревиатуры Кейт вздрогнула и снова побледнела. Почти как давеча...

— Как ты?...

— Кейт, я много чего знаю... Ты связана с полковником Баштюрком или с генералом Тугаем... Ведь так?

— Да, — кивнула женщина, даже не пытавшаяся уже шутить. — Господин Баштюрк... Я не знала, что он полковник...

— Бывала у него в Стамбуле? — самое смешное, что это все, что знал Баст фон Шаунбург о турецкой разведке. Название, два имени... и еще слышал как-то про центр в Стамбуле.

— Нет, — качнула головой Кейт. — Мы обычно встречаемся в Европе. Баст! Мне... ей... Черт! Мне просто нужны были деньги.

— Успокойся, Кисси! — Олег решил, что достаточно. Второй истерики он не хотел. — Мне-то какое дело! Да сдай им хоть все тайны болгарского генштаба, я-то здесь причем?

— Ни причем, — робко улыбнулась Кайзерина и вздохнула с явным облегчением. — Уф, напугал!

— Какие у тебя планы? — Олег решил, что разговор можно и нужно сворачивать, тем более что и время начинало поджимать.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Вот что ты делала в Праге? Куда собиралась ехать из Вены?

— В Праге я... Теперь это неважно, — улыбнулась она. — Он стал прошлым, понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — кивнул Олег. — А сейчас?

— Сейчас я свободна как ветер. Правда, через несколько дней я должна быть в Голландии...

— Встречаешься с Жаннет?

— Дьявол! Баст, есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

— Вероятно есть, но я не знаю, что это, — ушел от прямого ответа Ицкович. — Ладно... Я еду в Париж. Поедешь со мной?

— Почему бы и нет? А ты точно за мной не...

— Нет, — и это была истинная правда, но, с другой стороны, и отпускать Ольгу не хотелось. "Свой человек в Гаване" никогда не помешает, а Ольга, как неожиданно вспомнил Олег, была не только своей — то есть, еще одним человеком оттуда — но и профессиональным историком, и работала "там", что характерно, в отделе истории БАН.

— Ну, как знаешь, — как-то очень "вкусно" усмехнулась Кейт. — А когда мы едем?

— Сегодня. Где твои вещи?

— На вокзале, — вздохнула Кейт. — Ты не представляешь, Баст, какая это морока. Три чемодана... И ведь без них совсем не обойтись...

Глава 8. Остающимся — Голгофа

Маленькая, уютная Гаага оказывала на Федорчука странное, почти гипнотическое, действие, — хотелось бродить по узким улочкам окраин, заходить в небольшие лавочки и кафе, и смотреть. Просто смотреть, не прикасаясь, молча, как в музее, переходя от одного дома-экспоната к другому, разменивая возможность изучать улицы-экспозиции на звонкую монету минут и шуршащие банкноты часов. Но этой наличности у Виктора как раз и недоставало до такой степени, что он с удовольствием занял бы у кого-нибудь ещё хотя бы сутки, чтобы прийти в себя. Чтобы только не думать о содеянном, только не вспоминать...

Внезапно возникшая идея "выставить на бабки" Вальтера Кривицкого, советского резидента в Гааге, поначалу вызвала у Виктора лёгкий приступ энтузиазма.

"Да мы, таких как он, в девяностые на гнилом базаре ловили и на счётчик ставили... Лохов чилийских. Дятлов тряпочных, бисером обшитых", — накручивал себя как перед неприятной встречей или тяжёлыми переговорами когда-то в прошлом. Или теперь надо говорить, в будущем? Бес его разберёт, но смысл-то понятен и этого достаточно.

Но недаром сказано, "на трезвую голову"! Работа мысли приглушила горячность первого порыва, а вместо необузданных фантазий, в сухом остатке задержались только вопросы, и становилось их — по мере размышлений — всё больше. Есть ли прикрытие? И если да, сколько их и где? Каков распорядок дня резидента? Как проводят день его жена и дочь? И самый главный вопрос: на чём его ломать?

В том, что матёрый разведчик не принесёт вожделенные доллары и фунты "на блюдечке с голубой каёмочкой" Федорчук не сомневался. Так же как и в том, что у него самого хватит сил, и физических и моральных исполнить задуманное.

Celebesstraat, узкая улочка — двум телегам не разъехаться — в северо-западной части Гааги, мирно дремлющая в окружении таких же улиц с колониальными именами: Суматранская, Яванская, Моллукская. В нескольких кварталах от железнодорожного вокзала, — полчаса неспешной прогулки среди одинаковых трёх— и четырёхэтажных домиков, настолько плавно переходящих один в другой, что об изменении номера дома можно догадаться только по табличке, и то не всегда. Казалось, названия улиц придают воздуху особый аромат лежащий на поверхности: пряности и кофе, — но в тоже время с послевкусием солёного морского воздуха и застарелой ржавчины.

Брусчатка, велосипеды у тротуаров, почтовые ящики и редкие люди, настолько чужеродные между стен красного кирпича, что кажутся необязательными среди этого царства вещей. Дом номер 32, в три этажа: на первом — магазинчик антикварных книг герра Лесснера, окна второго и третьего плотно зашторены, — ни горшков с геранью, ни утюгов на подоконниках.

Возможность слежки осложнялась тем, что все ближайшие кварталы плотно застроены — дома тянутся стеной, практически без разрывов, ширина улиц и почти полное отсутствие деревьев не оставляют мест для укрытия наблюдателя. Выбор modus operandi невелик, — нагло идти напролом и свернуть себе шею, или подумать, подумать...

"Думай, голова — шапку тебе куплю!"

Через несколько минут внешне беззаботного фланирования за перекрёстком с Bonistraat решение проблемы нашлось. И имело вид вполне прозаический, с некоторой, обывательской, точки зрения даже умилительный.

На тротуаре, перед открытой дверью расположился седовласый, немолодой — даже на первый взгляд — господин. Опорой для его несколько грузного тела служило кресло на небольших, явно не приспособленных для перемещения по улицам, колесиках. Господин кутался в шерстяной плед с геометрическим рисунком тёмных тонов, поверх пледа у него на коленях лежала закрытая книга с тусклым, но хорошо видимым издали, золотым тиснением на обложке: "Jacobi Sprengeri et Henrici Institoris. Malleus maleficarum" .

Виктор усмехнулся про себя, — тоже мне инквизитор на заслуженном отдыхе! Небось, и дыба, списанная по амортизации, в подвале припасена на всякий пожарный случай, и "испанский сапожок" с именной табличкой "За тридцать лет беспорочной службы" от престола святого Петра на антресолях пылится.

"Впрочем, они же все здесь закоренелые протестанты. Ну да хрен редьки не слаще, пусть благодарность не от Папы Римского, а от наследников какого-нибудь Лютера или Кальвина".

Рядом с креслом старика, погружённого в созерцание чего-то недоступного случайному свидетелю, скромно сидел небольшой скотч-терьер, — эдакая ожившая сапожная щетка. Поводок его ошейника был привязан к ручке кресла. Хреново, — на искушённый взгляд, — привязан. Хоть и крепко. Подобно хозяину, пёс был занят своими, уж тем более непонятными прохожим-людям, проблемами. Полуприкрытые глаза его казались обращёнными внутрь, навстречу отрицаемой церковью собачьей душе, которая есть тьма египетская по сравнению с человеческими потёмками. Лишь изредка топорщилась верхняя губа, обнажая внушительные клыки вкупе с остальными, — положенными хоть и одомашненному, но всё же хищнику, — зубами. Намёк на рычание, беззвучно проступавший сквозь плотно сжатые челюсти, оставался скорее на уровне тщательно культивируемого охранного рефлекса, нежели прямо и явно демонстрируемой агрессии.

Федорчук с трудом стряхнул мелкое наваждение с явственным религиозно-философским оттенком, вызванное созерцанием казалось бы обыденной картины отдыхающего породистого пса и его хозяина, открывшего к тому моменту книгу на полях которой рассыпался бисер маргиналий.

"Хорошо не пудель, язви его в душу. Вроде отпустило немного", — тут Виктор понял, что уже несколько минут стоит на тротуаре рядом с захватившей его внимание и воображение парочкой, — старик и пёс, — и не понимает, что же заставило его перейти на другую сторону улицы, поближе к ним.

"Тьфу ты, сила неприятная. Чтоб вам пусто было!" — В сердцах высказанное проклятие сорвало невидимый стопор с тугой пружины событий.

Действие, буквально завертевшееся в последующие секунды, воспринималось в сознании Виктора цепочкой слайдов: "Кошка, выпрыгивающая из открытого окна на тротуар". — "Резкий рывок казавшегося полусонным терьера". — "Прыжок Акелы за добычей". — "Опасно кренящееся кресло". — "Наполненные ужасом глаза старого господина", — но демонстрацию пришлось срочно прервать.

Федорчук решительно остановил падение старика, и в тот же самый момент поводок лопнул, не выдержав яростного порыва ограниченной в исполнении своих "основных" инстинктов собаки. Терьера пришлось ловить не меньше пяти минут, притом, казалось, он издевался над преследователем, ежесекундно меняя направление движения, оглядываясь на бегу и, — "опять это наваждение!" — ехидно скаля зубы. За время погони жертвами, помимо кошки, конечно же, чуть было не стали два велосипедиста, один молодой почтальон и полицейский, собственно и прекративший этот разгул стихии, приняв на грудь "терьера в прыжке", как защитник принимает футбольный мяч после штрафного.

Рассыпавшись в извинениях перед потенциальными пострадавшими и в благодарностях перед стражем порядка, Виктор крепко ухватил лохматого возмутителя спокойствия и с поклоном вернул его уже успевшему прийти в себя хозяину.

Последовавшее за этим приглашение на чашку кофе быстро переросло во взаимную приязнь. Особенно после того как выяснилось что "отставной инквизитор", господин Никлас Ван Бюрен, не только сносно говорит на пяти европейских языках, но и согласен сдать на несколько дней такому любезному молодому человеку как gere Кёек пустующую комнату в своём доме. Сверх оговоренной платы, Виктор легко согласился гулять с непоседливым Burste хоть целый день, с непременным условием не отходить от дома далее двух кварталов, ибо дальше начинались "кошачьи" территории, — "а мальчик нервничает, ну вы понимаете?".

Федорчук прекрасно всё понимал, кроме одного — невероятного, просто фантастического везения: "Ну вот, начались рояли в кустах и на тротуарах", — бурчал он себе под нос. Но "пятая точка", обычно зудевшая в случае предполагаемой "засады", на удивление вела себя тихо. Со случившимся следовало мириться и использовать случай "на все сто".

— Вот только готовлю я отвратительно, а кухарка, как назло уехала к родне в деревню, — извинялся господин Ван Бюрен, оказавшийся милым интеллигентным чудаком, читавшим "Молот ведьм" исключительно для "тонкого интеллектуального наслаждения".

— Ну, вы меня понимаете, молодой человек? Скорее нет, но это не страшно. Лет через сорок поймёте, особенно если дадите себя захомутать какой-нибудь ведьмочке. Ох, и попьёт же она вашей крови, юноша... но это не проблема, рядом есть где перекусить, да хотя бы в кафе Питера Риесмы, что в доме N33. Вполне можете столоваться там.

Правильная осада, как прелюдия к решительному штурму, начинается с выбора позиции для лагеря. Однако открывать забрало и размахивать флагами с кличем "Иду на Вы" Виктор не собирался. Уютное кафе в доме N33 по Celebesstraat должно было стать основным наблюдательным пунктом, особенно удобным в случае непогоды. Тем более что собаку старого Ван Бюрена там знали и относились к ней подчёркнуто ровно. Косточки не бросали, но кошку запирали в кладовке. Часть этого отношения перепала и на долю немногословного и улыбчивого "бельгийского журналиста". Столик у большого окна, оккупированный им, хорошо виден с улицы, но и улица отсюда насквозь просматривается вплоть до пересечения с Borneostraat.

Три дня наблюдения за домом Кривицкого принесли более чем положительные результаты. Прикрытие себя не обнаружило, если оно вообще существовало, что по здравому размышлению было бы избыточным для нелегала. Каждый день советский резидент минимум на четыре часа оставался один, после обеда его жена куда-то уходила вместе с дочерью и возвращались они ближе к ужину. Посетители также не баловали вниманием антикварный книжный магазин, за все три дня колокольчик на входной двери прозвонил лишь трижды.