В третью стражу: Автономное плавание

— Привет, как дела?

Реакция художника, обделённого вниманием отсутствующей даже у древних греко-римлян музы живописи, была нулевой.

— Я говорю: "Добрый день"! — Степан помахал перед его глазами рукой.

— Да? — тот оторвался от творческих раздумий и, наконец, узнал собеседника, — Как дела, Майкл?

— Шеф в хорошем настроении. Я только что от него, — сообщил Степан, — А это что, не иначе улыбка Джоконды? — он показал пальцем на ряд зубов под густыми усами на одном из разбросанных по подоконнику эскизов.

— Это большевик, — ответил Стивен, возвращаясь к творческой задумчивости.

— Вот этот? — всё шло именно так, как Степан и ожидал.

— Ну да, — начал объяснять карикатурист, — этот их лидер, Сталин. Только вот куда его пристроить — ума не приложу.

— А куда его нужно пристроить? — уточнил Степан.

— Ладно, объясняю с самого начала, — снизошёл коллега, — Фрэнк пишет статью о туризме в Россию. Большевики открыли представительства по Европе, зазывают к себе: раздают рекламные буклеты и продают туры. Фрэнк наслушался рассказов о красотах Sovdepiya и теперь пишет статью.

— Фрэнк был в самом логове большевиков? — газета лорда Ротермира часто писала об СССР, но, разумеется, отнюдь не комплименты.

— Ты о России? Нет. Я говорю, он был в лондонском офисе красного агентства по туризму... Сейчас... он говорил... Агентство называется "Moscow limited". Меня не спрашивай, я там не был и не собираюсь. Мне поручено нарисовать к этой статье иллюстрацию. Карикатуру.

— Понятно. То есть Коварный Большевик, — Степан показал на сталинские усы, — заманивает Легковерного Туриста в Адский Подвал Чека?

— Ну нет, это как-то уже банально, — возразил снова ставший грустным Стивен, — надо что-то более свежее, — он вынул из кармана брюк и разгладил блокнотный листок, — вот это — пока что всё, на что меня хватило.

На рисунке карикатурный Сталин в будёновке с огромной звездой, плясал вприсядку обнимая какую-то даму с ещё не нарисованным лицом. Дама приседала на правую ногу, выбрасывая левую вверх, демонстрируя подвязки на чулках.

— Это что — красный канкан?

— О! Ты заметил! Это называется "здоровый эротизм". Но всё равно тут чего-то не хватает, — Стивен с надеждой заглянул в глаза Майклу Гринвуду.

Степан понял, что пришло время взять быка за рога. Телефонный звонок в посольство, небольшая прогулка по городу, пара слов в присутствии ищущего новую тему Френсиса Стронга — главного автора статей о путешествиях, упоминание о хорошей иллюстрации и вот он, — результат. То есть, пока что очередной шаг в направлении требуемого результата.

— Для чего нужна карикатура? — Степан начал рассуждать вслух, как это делал мистер Крэнфилд, — Для смеха. Над чем смеются люди? Над другими людьми. В нашем случае — над большевиками.

Сам Стивен смотрел на Майкла, а его карандаш — на новый чистый листок бумаги, но пока не двигался ни тот, ни другой.

— Большевики установили у себя извращённые порядки. Самые извращённые из всех, что были когда-либо знакомы человечеству. Так? — Стивен согласно кивнул, — А что, по-твоему, является самым большим извращением?

Матвеев взял листок с пляшущей парочкой и обвёл указательным пальцем поднятую ногу нарисованной дамы. Стивен наморщил лоб. Он нуждался в подсказке.

— Это здоровый эротизм, — Степан постучал пальцем по рисунку, — А извращение — это эротизм нездоровый. Понятно?

Стивен расхохотался. Поистине гомерическим смехом. До него, наконец, дошло.

— Нет, ну а как мы это опубликуем? Это же... Хотя, подожди момент, — карандаш понёсся по бумаге — изображение проступало на ней, как фотография в проявителе.

Теперь Сталин уже не танцевал в обнимку с дамой, но прижимался сзади к туристу в костюме-тройке, обнимая за грудь, как любовницу, и смотрел сзади сверху влюблёнными глазами (Матвеев восхитился умением Стивена несколькими штрихами показать, что глаза именно "влюблённые"). Турист смущённо улыбался.

— Это уже другое дело! — оценил работу Матвеев, — вот только ещё нюанс, — ткнул в будёновку Сталина, — зачем он в этой шапке? Не надо банальностей.

— Да и зачем здесь Сталин? Много чести для идиота, купившегося на красную пропаганду, — теперь досталось и туристу, — хватит обычного "chekist".

Здесь Матвееву пригодились навыки Майкла Гринвуда — баронет Лонгфилд умел рисовать. Пусть и не так быстро, как профессиональный художник Стивен Демпстер, но всё-таки гораздо лучше, чем профессор Степан Матвеев. Во всяком случае, "кровавый карлик" получился похожим — Степан несколько часов тренировался ещё дома. И даже лицо вполне узнаваемо — разумеется для тех, кто знал председателя КПК и секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова в лицо. Ну и для тех, кто видел его фотографию на плакате "Секретариат ЦК ВКП(б)", который Степан получил в советском посольстве, представившись рабочим из Манчестера. Хороший был карнавал для посольских работников и тех, кто за ними наблюдал, душевный.

Стивен, в восторге от того, что творческие муки, наконец, закончились, тут же перерисовал портрет Ежова в обнимку с туристом (глаза снова стали "влюблёнными") набело на ватман. Матвеев для верности проследил за этой процедурой до конца. Потом Стивен снова засомневался и для верности дорисовал-таки Сталина (правда, уже без будёновки). Великий вождь держал в руках вагу с ниточками, привязанными и к Ежову и к туристу. Ассоциацию Степан одобрил — вышло весьма символически — и для карикатуры, и для него лично.

Вот если бы самому знать, за какие именно ниточки он должен здесь тянуть...

Спрыгнув с подножки автобуса и уже предвкушая ужин в маленькой забегаловке рядом со своей лондонской квартирой, Степан на секунду отвлёкся и чуть не сбил с ног идущую по тротуару женщину в ярко-зелёном пальто. Та от неожиданности вскрикнула, покачнулась, один из высоких каблуков её модных туфелек подломился, и вот уже она оказалась практически в объятиях Матвеева.

Степан приготовился как минимум к бурным извинениям, а то и к мерзкому уличному скандалу, — всё зависело от характера невинной жертвы его невнимательности. Но реальность заставила вспомнить русскую эпическую силу и оказалась очередной гримасой судьбы ли, слепого случая, а может просто удачей.

В руках Матвеева испуганно застыла Марджори. Её губы дрожали, — как предвестники нешуточной истерики, глаза, широко распахнутые, — полны непритворных слёз. Узнав в сбившем её с ног мужчине "милого баронета", она как-то сразу сломалась, обмякла, но на удивление не заплакала, а всего лишь прикусила губы. Прикусила так, что они побелели. И ещё шире распахнула зелёные, с карими крапинками, глаза.

— Ой, — только и смогла сказать она, — я, кажется, чуть-чуть не упала.

— Здравствуй Мардж, и прости. Я ужасно неуклюж. И я очень рад тебя видеть.

— А уж я-то как рада, — голос её был тихим, но, похоже, самообладание к ней возвращалось, — но не думай, что всякий раз при виде тебя я от радости буду падать на спину. Я не такая!

Это неожиданное проявление слегка гипертрофированного чувства собственного достоинства, исходившее от пухленькой блондинки с глазами "на мокром месте", позабавило Степана. Тем более что Мардж всё ещё была в его объятиях. И, кажется, собиралась оставаться там как можно дольше.

Всё хорошее, как известно, рано или поздно заканчивается. Но Матвееву не хотелось её отпускать. Он мысленно перебирал разные поводы, чтобы продлить встречу, но по местам всё расставил каблук, отвалившийся окончательно, как только Марджори, попыталась сделать шаг. Повод не расставаться, хотя бы на некоторое время, появился.

Доковыляв, в прямом смысле, — кто не верит, пусть попробует пройти в обуви с каблуками разной высоты хотя бы сотню метров, — до ближайшего модного магазина, Степан сдал расстроенную донельзя спутницу "с рук на руки" вежливому и предупредительному персоналу. Не отказавшись от предложенного кофе, он сел в глубокое кресло и по привычке потянулся к журнальному столику за газетой.

Вытянутая наудачу, газета оказалась парижской, к тому же вчерашней. Матвеев уже было хотел положить её обратно, но вдруг вспомнил, что именно в этой газете друзья договорились подать объявление-сигнал. К стыду своему, Степан не знал, на каких страницах этого издания может находиться раздел объявлений. Между французской и британской традициями размещения материалов такого рода могли существовать различия.

Однако больших различий не обнаружилось: объявления размещались на привычном месте, а одно из них, на испанском языке и окружённое затейливой виньеткой, поздравляло новобрачных Николя Саркози и Карлу Бруни от имени многочисленной родни.

Это оказалось как удар по темечку. Сначала Генлейн, потом объявление в неурочное время, — Договаривались же через два-три месяца! — похоже, планы начинали свой путь под откос. — Ладно. Сегодня я в Лондоне, — с некоторым неудовольствием подумал Степан, наблюдая за тем, как Мардж примеряет очередную пару туфель, — а завтра придётся ехать на континент.

Через полчаса, когда выбор был сделан, а "гринвудовская" часть сознания в очередной раз удивилась деловой американской хватке, Матвеев расплатился и пригласил Марджори в ресторан. Впрочем, "ресторан" — это громко сказано, просто очень хороший паб, с неплохой кухней и приличной публикой. Отчего-то Гринвуд, ещё задолго до Степана, облюбовал это тихое, уютное заведение, с интерьерами, оформленными "под старину" и официантками в платьях служанок позапрошлого века.

Как обычно, зал оказался полупустым, и можно занять любой удобный столик, но Матвеев повёл Марджори к своему любимому месту, — в дальнем от входа углу, рядом с дверью на кухню.

Трапеза прошла в болтовне о пустяках, но среди них не нашлось места, ни кораблям и сургучу, ни королям и капусте. За десертом, Степан поинтересовался причиной одиночества Мардж в этот день.

— А где же ваша подруга Морти?

— Не поверишь, Майкл. В то утро, сразу как ты ушёл, мальчишка посыльный принёс с почты телеграмму. Старый хрыч, ну, — муж Мортиции, — дал дуба. В смысле преставился. Хоть и грех это, но Морти обрадовалась так, что немедленно села в машину и укатила в Лондон.

— И что? Так и бросила тебя одну? Тоже, подруга называется.

— Нет, всё правильно. Я и сама не хотела ехать в Лондон на авто. Предпочитаю по старинке — паровозом. Тихо. Ни откуда не дует, не трясёт. Иногда даже можно выспаться по-человечески.

— А дальше? Что ты делала там, рядом с автобусной остановкой?

— Ну, потом я приехала сюда, в город. Нашла Морти, — у нее уже новый хахаль появился, то ли испанец, то ли ирландец. Зовут Гомес. Она мне все уши про него прожужжала. Замуж собралась. Поцеловались мы, как водится, да и разбежались в разные стороны. Потом я вспомнила, как ты рассказывал, в каком красивом месте живёшь, ну и решила посмотреть. Дорогу мне полисмены показывали. Заблужусь — спрошу. Снова заблужусь — снова спрошу. А потом и ты из автобуса на меня налетел, — Мардж кокетливо хихикнула, — как сокол на голубку.

— Не преувеличивай, всё случайно вышло. Зазевался, задумался, хорошо ещё без членовредительства обошлось, — Степан решил сменить тему разговора. — И что ты собираешься дальше делать?

— Думаю. По образованию я учительница младших классов. Может, в гувернантки к кому наймусь. У тебя нет никого на примете? Поприличней, конечно и чтоб руки не распускали.

— Знаешь, Мардж, пожалуй, я смогу тебе помочь, — подозвав официанта, Матвеев попросил у него несколько листов бумаги, письменный прибор и конверты. Когда всё это появилось на столе, он быстро написал несколько рекомендательных писем знакомым Гринвуда, у которых были маленькие дети. Насколько Степан знал женщин, Марджори относилась к тому их нередкому типу, удивительно сочетавшему в себе несчастливость в личной жизни и огромный, практически неисчерпаемый, запас любви к детям.

Пока он писал, Мардж продолжала щебетать о том, как сложно сейчас приличной девушке в чужой стране получить нормальную работу. — "Не ехать же в Португалию, где сводный брат покойного мужа — кстати, его зовут Герб Пауэлл — служит третьим секретарём посольства. И как было бы хорошо познакомить тебя с ним. Ведь он такой умный и любознательный... Правда, не столь хорошо воспитан, но это — наживное. Как ты считаешь, Майк? Кстати, ты не собираешься в Португалию? Хочешь, я тоже черкну пару строчек Герберту — заодно привет от меня передашь..."

"Из неё должна выйти отличная гувернантка или няня для маленького ребёнка, — думал Матвеев, рассеянно слушая милую болтовню прелестной блондинки и подписывая очередное рекомендательное письмо, — жаль, что часто видеться с этой милой, смешной девочкой у меня не получится. Неизвестно что будет дальше и где это всё будет. Даже если её ко мне подвели столь экзотично, контакт разовый, да и сама она отнюдь не такая дурочка, какой может показаться. А насчёт брата-дипломата мы ещё подумаем — авось и он на что сгодится. Тем более, если это ж-ж-ж неспроста".

— Ой, как я тебе благодарна, Майкл! — но засиявшая было улыбка Мардж, вдруг погасла. — Понимаешь, прости, но я не смогу как следует отблагодарить тебя сегодня. Может через три-четыре дня. У меня, — тут Марджори покраснела, — "празднички".

Матвееву стало смешно и грустно одновременно. Перегнувшись через стол, он привлёк к себе девушку и, не обращая внимания на реакцию случайных свидетелей, крепко её поцеловал. Потом ещё раз. После третьего поцелуя, почувствовав, что Мардж стала таять как мороженое на солнцепёке, он отстранился и с улыбкой сказал, — какая же ты всё-таки замечательная. Я должен уехать, но я обязательно тебя найду...

Когда все прощальные слова были сказаны и Марджори, размазывая тушь по щекам, махала ему из окна такси, Степан подумал что его нынешние планы, по сути, безнадёжная, отчаянная попытка сделать так, чтобы причиной женских слёз в ближайшие годы были только житейские проблемы.

"Пусть ничего не выйдет, но, по крайней мере, я сделаю всё что смогу".

Глава 7. Три плюс два

1. Татьяна Драгунова, Вена, 8 января 1936 года

Баст сидел у самого окна, и с улицы его было превосходно видно. Впрочем, видно его и с того места, где стояла Таня. Как ни странно, выдержки ей хватило только на то, чтобы не оглядываясь выйти из кафе, пересечь улицу, и войти в здание вокзала. А может быть, и не было ничего странного в том, что ее "затрясло" стоило только оказаться вне видимости Олега? Остаться одной показалось вдруг страшнее, чем переместиться в прошлое.

Татьяна взглянула на часы и, убедившись, что время еще есть, бросилась искать хоть какое-то оконце, но в результате спряталась за решеткой ограждения и оттуда уже смотрела на Баста фон Шаунбурга. На то, как он читает газету, и как пускает клубы сигарного дыма...

"Вот же невидаль заморская!"

Положа руку на сердце, Татьяна испытывала сейчас очень непростые и достаточно противоречивые чувства.