В третью стражу: Автономное плавание

— Фильтр или по-восточному? — уточнил невысокий полноватый мужчина с внешностью "типичного француза". У него даже усики над верхней губой были образцово-показательные.

— По-восточному, — улыбнулся Олег.

— Круассаны, масло, джем... — хозяин не спрашивал, он "повторял" заказ.

Вообще-то, входя в заведение, Олег думал только о кофе, но сейчас...

— Все верно, — кивнул он. — И рюмку коньяка.

— Хотите местный? — спросил мужчина. — В Париже такого не найдете.

— Хочу, — согласился Олег и достал сигареты.

"Итак, доктор, что вы имеете сказать, за формальную логику?"

Ну, мысль, если честно, не новая и не такая уж глубокая. И ежу понятно, что одним фактом своего здесь появления они уже отменили известный ход истории. Другое дело, насколько драматическими могут стать эти изменения? Локальными или глобальными?

"И как будем определять эти вот "локальность" и "глобальность"?"

И в самом деле, то, что нынешний фон Шаунбург будет спать с австриячкой Кайзериной Альбедиль-Николовой или француженкой Жаннет Буссе... При мысли о Тане, привычно сжало сердце, но Олег "на провокацию не поддался". Так вот, если Баст будет спать с Кисси и Жаннет, а не трахать белобрысых арийских мальчиков, как делал покойный Рем, повлияет это на нынешнюю реальность или нет? Ясно, что повлияет, неизвестно, однако, насколько и как. Вот и крутись ужом, придумывая как бы подтолкнуть подходящий камешек под уклон, вызвав "контролируемый обвал". Крутись, выкручивайся, из кожи вылезай...

"Ну, с чехами, вроде бы, неплохо получилось, а теперь вот маршала грохнем... совсем весело станет".

На самом деле весело не было, и легко — тоже. Убийство, оно убийство и есть, даже если во благо "всего человечества" и если "он все равно смертник". И это притом, что приходилось думать и о собственной безопасности и о сохранении инкогнито...

"А что я, собственно, теряю?" — спросил себя Олег, стремительно превращаясь в Баста.

— Ваши круассаны, месье, — хозяин принес поднос с завтраком и стал расставлять посуду на круглом, покрытом накрахмаленной скатертью столике.

— Благодарю вас, месье, — улыбнулся Баст. — Знаете этого зеленщика? — спросил он, кивнув на мужчину, разгружающего рядом с овощной лавкой свой старенький фургончик.

— Это Лорис Берра... — чувствовалось, что хозяин мог бы сказать и больше, но Баст пока был "чужим", а чужой он и в Африке чужой. — Он служит у старого Гастона... Зеленщик в последнее время хворает, вот и...

"Лорис, значит..."

— Благодарю вас, месье, — серьезно кивнул Баст. — "Мне кажется, я знаю Лоло... Возможно, мы встречались в детстве...

"Возможно... Все возможно, если он жив, и он — ОН".

Шоаш был сыном профессора химии Мюнхенского политехникума, но каждое лето приезжал к тетке, жившей всего в трех километрах от имения фон Шаунбургов и бывшей хорошо знакомой с матушкой Баста. Там они и встретились, Баст и Шоаш — Юрг фон Кобель. Тогда им было лет пять-шесть, никак не более и они всецело зависели от взрослых. Приедет ли Марта Лансдорф к Маргарет фон Шаунбург, пошлет ли Маргарет Гюнтера за приятелем маленького Баста? Все находилось в руках взрослых, но недолго. В восемь лет "весь мир" уже принадлежал им. Три километра не расстояние для быстрых детских ног... А вокруг так много интересного: горы, сады, деревня, церковь на холме, дом "привидений" братьев Бауэр, мельница на речке, и мостик над быстрой водой, и лес вдали, и дубовая роща за рекой... Чудный новый мир, и весь он — без остатка — принадлежал "рыцарям-крестоносцам": баронам фон Шаунбургу и фон Кобелю.

А потом они расстались, но ненадолго. В двадцать седьмом мельком пересеклись во Фрайбурге на семинарах Гуссерля, однако когда в 1928 старик ушел в отставку и кафедру принял Хайдеггер, Баст уехал в Гейдельберг, куда вскоре перекочевал за ним и Шоаш. Там, в университете, у них сложилась замечательная компания: крошка Даддль (тяготевшая к марксизму Надина фон Хёлтей), левый социалист Удо Румменигге, штрассеровец Яббо Фёллер, и монархистка Цисси Беркфреде. Чудное время. Молодость, вино, философия... Впрочем, Баст уже был членом НСДАП, хотя и симпатизировал левым: Геббельсу и Отто Штрассеру. А вот Шоаш...

"Он бегал и к троцкистам, и к тельмановцам, и к Грегору Штрассеру... Мятущаяся, блин, душа!"

В тридцать четвертом Басту сказали, что Шоаш убит... Но вот он — или кто-то сильно на него похожий — разгружает фургон зеленщика...

— Да, так все и было, — криво усмехнулся "восставший из мертвых" Юрг. — Дубина Ридль решил лично свернуть мне шею. В тридцать первом я отбил ему самое дорогое... Удар был хорош, Баст, настоящий "пендаль", только не по мячу, а по яйцам! Вот он и решил поквитаться... Завалился ко мне с дружком из СС. Это было ночью, с пятницы на субботу... Я положил их обоих. Они, дурни, привезли меня к мосту Виттельсбах, а обыскали кое-как, как и все, что делали в своей дерьмовой жизни. Ну, я их и... Сначала Ридля, а потом уже и напарника. А мужичок оказался из Пруссии... Шарфюрер... Вот я и прожил следующие два дня как шарфюрер Мёллер. Два дня... — Шоаш покрутил головой, как бы отгоняя мрачные воспоминания, и закурил.

— Слушай, Баст, а как ты уцелел? — спросил он через мгновение.

— Меня Гейдрих спас, — Баст решил, что правда — лучшая политика.

"Во всяком случае, пока..."

— У нас с ним что-то вроде дружбы образовалось... — объяснил он. — Я его жену спас, впрочем, неважно. Он позвонил и приказал, сидеть в имении и не высовываться. Остальное ты знаешь, через два дня все было кончено...

— Как не знать, — усмехнулся Шоаш. — Я же их и расстреливал.

— Кого? — не понял Баст.

— Их! — Юрг затянулся, выдохнул дым и посмотрел старому другу в глаза. — Зепп меня в лицо не знал, да и другие в СС тоже. А расстрельная команда, как колбасные обрезки... Кого там, Баст, только не было! Вот и шарфюрер Мёллер приблудился... Ночью... Это уже суббота была, тридцатое... Ворвались в Штаделхеймскую тюрьму, идем по коридорам. Зепп орет — "Открыть! ", кто-нибудь бросается открывать дверь, а Зепп, сука, заглядывает, смотрит...и отводит глаза, идет к другой камере. Идет и кричит для остающегося за спиной, "Фюрер приговорил вас к смерти за измену Германии. Хайль Гитлер!" И все. Представляешь? А мы их тащим во двор... Брань, крики, драка... А во дворе: "По приказу фюрера — целься, пли!" Знаешь, кого я расстреливал? Штандартенфюрера Ганса фон Шпрети-Вайлбаха, Эдмунда Шмидта, Шнейдгубера... Представляешь?

— Представляю, — кивнул Баст и тоже закурил.

Наступило время обеда. Юрг закрыл лавку и, взяв бутылку местного бренди, они отправились к реке. Здесь, сидя на скамейке, на тихой и пустынной аллее, они и разговаривали.

— И что теперь? — спросил Баст после паузы

— Не знаю, — покачал головой Юрг. — Где наша Даддль? — вдруг спросил он.

— Точно не знаю, — честно признался Баст. — Кажется где-то здесь, во Франции.

— Найти бы...

— Попробуй, — предложил Баст.

Решение уже созрело, и он не видел причин отказываться от задуманного. В конце концов, если что, всегда можно сказать, что он вербовал Юрга вслепую. Лишними такие люди, как Шоаш никогда не бывают, хотя их и расстреливают иногда.

— Попробовать... Без денег, со смешными документами... — Юрг выбросил окурок в реку, отхлебнул из бутылки, которая стояла между ним и Бастом, и достал следующую сигарету.

— А Удо, Яббо, Цисси? — спросил он, закурив.

— Удо отсидел год в лагере и уехал в Голландию к родственникам. Цисси в Америке, в Нью-Йорке, у меня есть ее адрес. Яббо в Берлине, но у него там не слишком хорошо получается. Вот если бы ты...

— Что я? — насторожился Юрг.

— Я могу помочь с деньгами и документами...

— Я на Гитлера работать не буду, — отрезал Юрг.

— А кто говорил о Гитлере?

— На пархатых тоже не хочу, — нахмурился Шоаш.

"Но будешь", — кисло усмехнулся Баст, все время осознававший, кто он есть на самом деле.

— А на Отто Штрассера? — спросил он вслух.

— Отто создает организацию? — оживился Юрг.

— А разве я что-то сказал про организацию? — улыбнулся в ответ Баст. — Я и имени Штрассера не называл. И тебе не советую... Кажется, он в Вене сейчас. Впрочем, не знаю...

— Интересная идея, — глядя Басту в глаза, сказал Юрг. — Я бы сказал, многообещающая...

— О чем ты? — якобы недоуменно поднял бровь Баст.

— О том, чтобы собрать где-нибудь в Париже наш прежний философский кружок.

— Ах, вот ты о чем, — улыбнулся Баст. — Действительно хорошая идея. Только, давай так, я в этом как бы не участвую.

— Точно! — подтвердил с ответной улыбкой Юрг. — Ты в этом не участвуешь. И более того, я о тебе, Баст, с лета тридцать четвёртого ничего не слышал. Может быть, тебя давно и в живых нет...

— Все может быть, — кивнул Баст, пожимая руку старому другу. — А может и не быть.

Оставались пустяки: договориться о связи, достать паспорт и деньги, — "Вот и пригодится Витькина добыча", — и обдумать в каких делах и под каким соусом можно использовать этот новый "Философский кружок". Впрочем, одно Олег знал точно, в охоте на Тухачевского он их использовать не будет. Рано.

"Еще рано..."

3. Ольга Ремизова / Кайзерина Альбедиль-Николова, Руан, Французская республика, 27 января 1936

В Руан она приехала на поезде. Но дизеля на Бонсекур пришлось бы ждать, чуть не полдня, и Ольга взяла такси. Впрочем, не успела она въехать в этот тихий сонный городок, как ею вновь овладела нерешительность. Стоило ли приезжать сюда вообще, и что, черт возьми, она, Ольга, забыла в этом французском "Мухосранске"? Ведь это отнюдь не ее прошлое, и, значит, если даже Луи-Виктор сказал тогда правду — во что Кейт Кински отказывалась верить теперь даже больше, чем тогда — так вот, даже если он все-таки не солгал, что искала в Бонсекуре теперь, спустя семь лет, Ольга Ремизова? Последнее прости отъявленного лгуна Луи-Виктора де Верджи?

"Господи! — взмолилась она мысленно. — Он хотел, чтобы кто-нибудь из настоящих аристократов поверил, что он из тех самых де Верджи?"

Она остановила такси у какого-то едва не затянутого паутиной кафе, и, попросив водителя, обождать, заказала коньяк и... еще раз коньяк. Ее буквально трясло, хотя, возможно — и даже скорее всего — заметить это со стороны было невозможно.

"Итак, что я здесь делаю?" — она не церемонясь, выцедила сквозь зубы большую рюмку коньяка и, коротко выдохнув, закурила пахитоску.

И в самом деле, за каким хреном ее занесло в это "царство Аида"? Надежда? Предположение, что Кайзерина со свойственным ей легкомыслием в некоторого рода делах и равнодушием к прошлому пропустила нечто важное, что заметила теперь Ольга? Впрочем, над бедной Кейт довлел и обычный — вполне, стоит заметить, простительный в ее обстоятельствах — страх.

"Страх..."

Луи-Виктора зарезали в Ницце пять лет назад. На набережной, на глазах праздно гуляющей публики, грубо и показательно, в стиле Каморры или марсельской мафии, полоснув по горлу острым, как бритва, ножом. Фотографии мертвого Луи обошли тогда первые страницы всех французских газет. И не зря. "Маркиз де Верджи" пользовался определенной, хотя и весьма специфической, известностью. Он был своим — какой бы смысл вы не вкладывали в это слово — в казино Ниццы и Монако, на ипподромах и в боксерских клубах. Он был знаком со многими героями светской хроники, но водил дружбу и с обыкновенными бандитами. Всей его "славы" Кейт, разумеется, не знала, да и не интересовалась ею. Однако даже она слышала об обвинении Луи-Виктора в вооруженном ограблении ювелира. Впрочем, полицейским так и не удалось тогда ничего доказать, и де Верджи был "освобожден из-под стражи за недоказанностью подозрений". Об этом тоже писали газеты.

"Писали..."

Но она... Для нее все это было иначе, совсем не так, как для других. Ведь она его...

"Я... Бог ты мой! Выходит, что я его действительно любила..."

Кейт Кински познакомилась с де Верджи "на водах" в Баден-Бадене. Тетушка Ленель привезла Кисси на первые большие смотрины, а Луи-"Счастливчик" развлекался там же в веселой и шумной компании золотой молодежи из половины европейских столиц и, разумеется, играл в казино. Его окружали шикарные женщины и великолепные мужчины. Но ни один мужчина не мог конкурировать с умницей и красавцем ди Верджи — "настоящим мачо", если уж быть кристально искренней, какой могла быть теперь жившая уже вторую жизнь Ольга, но не могла быть тогда семнадцатилетняя дебютантка Кисси. И вот что интересно, он ведь тоже увидел именно ее, разглядев девушку среди окружающей "массовки". Увидел, подошел и... Следующие два года пролетели как в сладком сне, но, в конце концов...

"Все умерли..."

Ну, где-то так все и вышло.

Луи говорил, что они уедут. Он рассказывал о Нью-Йорке, Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресе. Обещал... О, он много чего обещал. "Ты будешь жить как королева", — говорил он, сводя Кейт с ума своей чарующей улыбкой, но он, разумеется, ее обманывал.

"А может быть, и себя тоже..."

Наверное, он любил Кисси, иначе с чего бы, Луи оставаться с ней так долго? А он оставался. Исчезал — так случалось — на неделю или две, но всегда возвращался, и каждое его возвращение превращалось в грандиозный праздник, в огне фейерверков которого сгорали прежние обиды и печали. И так было всегда — все эти два счастливейших года ее жизни — и должно было продолжаться вечность. "Пока мы не состаримся и не умрем в один день..." На это Кейт была, разумеется, согласна, ведь все правильные сказки заканчиваются именно так...

Луи-Виктор был красив, высок и обворожительно мужественен. А еще он был весел и щедр, и не думал о завтрашнем дне. Он был легок на подъем, пил, не пьянея, и лгал, не отводя глаз. И еще его окружала аура тайны. Его секреты казались опасными, но поцелуи отменяли любые сомнения, а страсть сжигала страх. Но однажды...

"Если вдруг что-то пойдет не так..." — сказал он, глядя Кейт прямо в глаза.

"Если вдруг... Он что-то знал? Предчувствовал? Предполагал?"

Он назвал ей адрес и имя человека, и они поехали в Оперу. А через месяц его не стало, и Кейт оказалась вдруг одна-одинешенька в целом мире. Ее горе было огромно. Безмерно. Безысходно. А еще ей было страшно, горько и одиноко. И неожиданно не стало денег, и чтобы добраться до родственников в Зальцбурге пришлось продать бриллиантовый гарнитур, который Луи подарил ей на восемнадцатый день рождения. Она стояла в темноватом помещении ломбарда, смотрела, как работник заворачивает ее бриллианты в замшевый платок, и плакала. Ей было жаль расставаться с кольцом и серьгами, ведь их выбирал сам Луи-Виктор, но делать было нечего. Оставаться в Монако она не могла, а родственники... Родственники, как ни странно, ее возвращению не удивились, приняли "блудную племянницу" с великодушием старой знати, и уже через полгода Кейт стала "Екатериной" Альбедиль-Николовой...

"Бедная девочка..."

Ну что же, воспоминания о печальном опыте супружеской жизни не доставляли удовольствия даже нынешней Ольге-Кайзерине, не имевшей, к слову, большого — не говоря уже о счастливом — жизненного опыта. Что ж говорить о настоящей Кайзерине, успевшей сжечь два года своей короткой жизни в огне настоящей любви и подлинной страсти?! Коротко говоря, исполнение супружеского долга ничего кроме омерзения у Кейт не вызывало, и вызвать не могло...