Постоянно приходилось останавливаться передохнуть. Пару раз меня подмывало упасть в обморок, но каждый раз я сжимала силу воли в кулак, таща себя и солдата дальше. Сделав приличный крюк, чтобы обойти становище птерозавров, я обессиленная, но живая, часто дыша и слыша стук сердца в ушах, лежала под тенистым ольшаником Чарующего леса. Наконец, дома!
Глава 5. Чарующий лес
Мне снился растерзанный воин. Он лежал один в центре поля, и истекал кровью. Я бежала к нему, гонимая острым желанием спасти и, как назло, путалась в траве. Когда до мужчины осталась пара шагов, открытое поле превратилось в непроходимые джунгли, как в Моне. На меня навалилось чувство отчаяния и страха. Проснувшись резко, будто вынырнув из глубины, я села. Захотелось побыстрее избавиться от скверного чувства немощи.
Солдат, разбросав светлые волосы по подушке, крепко спал. Лоб был теплый, но не горячий. Отсутствие жара и крепкий здоровый сон, в отличие от бессознательного забытья, свидетельствовали о наметившемся исцелении.
Наволочка была измазана бордовыми штрихами, простынь и одеяло в засохших бурых пятнах. Осмотрев его раны, я убедилась, что следы на белье старые от затянувшихся ран.
В избе было темно и душно. Мое скромное жилище за время моего отсутствия успело пропитаться нежилым затхлым воздухом, белье слегка отсыреть. Многим этот дух показался бы неуютным, а, учитывая близость диких зверей и духов, навсегда отложился бы в памяти как один из неприятнейших. Но я обожала свою избу, ощущение безопасности и защиты, что давал мне лес, и, конечно, обожала запах родного уголка, к которому примешивался въевшийся в бревенчатые стены аромат душистых лечебных трав.
Отворив ставни, и впустив солнечный свет и свежий теплый воздух, я обнаружила, что далеко за полдень. В лесу царила умиротворенная атмосфера: пели соловьи, кружили слепни; огромные деревья, в два-три обхвата и высотой в тридцать косых саженей, чинно перешептывались друг с другом, одурманенные Эндимионом и Акидоном. У корней молодого дубка с оранжевой листвой вспух свежим бугром муравейник.
За мир и благодать в Чарующем лесу мне следовало благодарить духов леса. Не будь их, мой лес постигла бы плачевная участь. За красоту и величие прекрасного магического леса — прадеда, деда и отца. Именно они подпитывали молодые деревья маной, выдирали слабые побеги и подсаживали сильные селекционные саженцы. Мой прадед лично завез пару оленей и кабанов. Дед привез волчицу с волчатами. Медведи и прочие жители леса прижились сами. Площадь Чарующего леса в двести гектар вместила всех желающих жить мирно рядом с духами и подарила мне дом.
На такую красоту следовало смотреть и не дышать, а перед величием преклоняться.
До убийства императора Павла мало бы кто отважился покуситься на графские угодья. На то требовалось разрешение. Когда отца объявили вне закона, и ему пришлось оставить усадьбу без присмотра, браконьеры и лесорубы протоптали себе тропу в Чарующий лес. За ручьем вырубили около двух десятков деревьев, оставив поляну пней. Я уже не говорю, про выбитое стадо кабанов, расставленные силки и капканы.
Я вышла на улицу и, держась за больную спину, прошлась до пруда. Страж леса был где-то поблизости. Я чувствовала его по ознобу и шевелящимся волоскам на затылке. Опять затаился. Каждый раз как я покидаю лес, Моркл думает, что навсегда. И каждый раз прячется, желая напугать и заставить пожалеть, что бросила их.
Не знаю, что происходило с духами леса после лишения Ячминских титула, земель и крепостных. Ничего хорошего, наверное. Отцу было не до присмотра за усадьбой. Стоял вопрос выживания, моей и маминой безопасности. Духи, привыкшие следовать приказам, и получать ману, остались сами по себе. Когда я вернулась в родовое гнездо, то обнаружила одичавшего Моркла и отвыкшего от общения с людьми Путяту, духа леса.
Не смотря на то, что отец, обещавший их опекать, вынужденно оставил их одних, они приняли меня. Путята, как более разумный, и древний дух признал меня первым. Не сразу, но признал. Моркл последовал его примеру.
Даже сейчас воспоминание о моих первых часах в лесу вызывает улыбку. В день знакомства с духами и лесом, желая пройти кротчайшей тропой, я направилась к бурьяну, преодолев который, по словам пастуха, я должна была выйти к сторожке. Как только я пересекла черту графских угодий, Путята вышел мне на встречу в образе оборванного нищего, старого морщинистого старика. Дух леса настолько отвык от общества магов, что поначалу не признал во мне оного. Он был уверен, что когда я увижу, что старичок вдруг исчез, то испугаюсь и убегу. Деревенские девицы так и поступали, подбадривая себя визгом. Когда же я лишь усмехнулась и направилась по узкой тропе вглубь Чарующего леса, Путяте пришлось поднапрячься.
Для начала он выступал из-за широких стволов и манил за собой. Я шла своей дорогой, зная, чего леший хочет добиться. Видя, что его усилия пропадают даром, он начинал светиться голубоватым светом и терять материальность. Конечно, Путята ждал от меня иной реакции на свои безобразия. Когда я добралась, наконец, до сторожки, заросшей луговой травой, он попытался спровадить меня последним доступным ему способом, предъявив неоспоримое доказательство своей природы. Поднявшись в воздух, старичок врезался в меня и толчком холодного воздуха опрокинул на траву.
Я была так рада, что моя дорога окончена, я чувствовала, как живительная энергия Чарующего леса, разлитая в воздухе касается меня, что, в ответ рассмеялась. Я лежала в траве и хохотала, как ненормальная, с нотками истерии, боли и злорадства, с привкусом отчаяния и слез, пролитых на протяжении череды долгих дней. Дух летал надо мной порывами ветра, невидимый, и ухал как сова.
— Маг! Девочка-маг! Колдунья! — выл ветер устами духа. В этих звуках была и радость, и злость пополам с яростью и отзвук ликования.
В то время как Путята летал надо мной кругами, Моркл решил "порадоваться" мне по-своему. Я чувствовала, что страж леса висит высоко под кроной дуба и примеривается ко мне. Страх ледяными струйками проникал через усталые пальцы рук, полз по кровотоку к сердцу, отчего я начинала задыхаться, и смех мой прерывался на всхлипы. Постепенно я успокоилась, затихла и долго лежала в мягкой густой траве, свернувшись клубком и чувствуя, как страх сковал все тело. Но тогда мне казалось, что страх лучше, чем боль и его я могу перетерпеть. С трудом поднявшись, я направилась к сторожке. Мне вслед смотрели две пары невидимых глаз. В одной из которых светилась надежда вкупе с неверием.
Пока я обживалась, Путята наблюдал за мной. В дом он не заходил. Стоял у остатков забора все в том же благообразном виде старичка-одуванчика. Порой он брал в руки старую метлу и делал вид, что подметает тропу, ведущую к сторожке. Выглядывая в старое слюдяное окно или выбегая на улицу по хозяйственным делам, я замечала, что дух бродит вокруг сторожки, либо у пруда. Понимая, что я его вижу, он принимался ломать растущие низко мешающие ветки, либо латать прохудившееся уличное корыто берестой.
С Морклом пришлось помучиться. Он вел себя как обидевшийся ребенок, с той лишь разницей, что был духом и в отличие от ребенка мог заставить пожалеть о нанесенной ему обиде способами, до которых детям никогда не дорасти.
Первые ночи Моркл прокрадывался в мои сны и создавал липкие жуткие кошмары, когда я не могла определить сплю я или бодрствую, не могла убежать и проснуться. В этих снах я была беспомощна. Огонь, которого боятся низшие сущности, порой пробирающиеся в наши сны, и питающиеся нашими эмоциями, отказывался мне подчиняться. А Моркл в моих снах принимал вид, то заросшего бирюка, то скрюченной грязной бабки и наблюдал с любопытством и затаенной во взгляде надеждой. Не знаю, на что он надеялся, до сих пор мне трудно сказать, чего он добивался. Просто в один прекрасный момент, когда Путята перестал изображать из себя немого старца, либо оглупевшего деда, Моркл тоже успокоился.
Хотя границы он никогда не переходил, потрепал нервы он мне порядком. Путята по сравнению с ним был безобидным добряком.
Наладив контакт с духами, я установила свои правила. Отныне нарушать границы леса могли только заблудившиеся. Остальных, охочих до наживы, выпроваживали.
Желудок вновь напомнил о себе урчанием. При мысли о банальном куске хлеба текли слюни и живот наполнялся кислотой.
Я растопила печь, начистила картошки, из погреба достала вяленое мясо. Замесила тесто — испекла хлеб и ватрушки. От истощения очень хорошо помогает много вкусной и полезной еды. Свежие овощи с грядки, как по мановению волшебной палочки, оказались на столе. Но за столом никого не было. Что за шутки?
Я заговорила спокойным голосом.
— Я знаю, что обещала приехать к началу Зеленых святок. Но, как знаешь, у меня есть уважительная причина, так что извиняться не буду.
Со скамьи послышался скрип. Только спустя некоторое время, когда я уже хотела уйти на крыльцо, материализовался Путята. Он оберегал лес и по-доброму отваживал путников. Возраст его приравнивался к семи векам.
Дух должен быть привязан к чему-то материальному, чтобы существовать в мире живых. У Путяты привязка — лес.
Он выглядел, как старик. Но не такой, какой встретил меня в первый день у черты леса. За прошедшее с того дня время, его образ лишился глубоких морщин на лице, совиного нелюдимого взгляда и лохмотьев, заменявших ему одежду. Путята стал выглядеть более опрятно и свежо, как обласканный заботой и уважением дедуля. Блестящая лысина в обрамлении седых волос, колючая седая борода, румяные щеки, выбеленная рубаха, обшитая красными петухами у горловины. На ногах, уверена, лапти из лыка с онучами.
Я говорила, что духи любят менять облик? Так вот, мой Леший любил это делать особенно. Более всего увлекался одеждой и схожестью с человеческой внешностью.
Путята, когда хотел, на ощупь был материальным. Но главное, что он был очень силен, как и Моркл, и когда нужно они могли защитить мой лес и его обитателей. В этот раз на них легла большая нагрузка.
Слишком большая, даже для моих древних духов. Поэтому сразу же, как пообедаю, нужно заняться созданием защитного купола.
— Кто там лежит? — он продолжал сердиться.
— Посмотри.
— Кто он тебе?
— Никто. Он умирал — я его вылечила.
В звуках, срывавшихся с губ Путяты, слышался холодящий душу присвист.
— Неважно он выглядит.
Я старалась смотреть на лесовика как обычно, но на душе кошки скребли. Он прав. Выглядит мужчина неважно.
— Будь осторожней, деточка. Придушит, пока спать будешь.
— Я сама разберусь.
Лесовик с упреком посмотрел на меня. Черты его лица немного размазались по краям. Рубашка засветилась неживым таинственным светом.
— Не волнуйся. Все будет хорошо, — сказала я.
Я вышла на крыльцо, неся в одной руке тарелку, доверху наполненную горячей картошкой и мясом, а в другой — три крупных огурца. Двери пришлось открывать и закрывать ногой. Лесовик, не мудрствуя лукаво, прошел сквозь двери. Со стороны зрелище было то еще. Не зря же впечатлительные сельские жители обходят Чарующий лес стороной.
— Ты в который раз защитил Чарлес, — обратилась я к духу.
— Я старался. Почуял их еще у Крутейки, — он покряхтел и сел рядом.
— Что хочешь за помощь?
Путята вдруг напустил на себя важность: подбоченился и выгнул грудь колесом. Представление для одного зрителя.
Я засмеялась.
— Это мой дом, — ответил, наконец, Путята. И преисполнился еще большей важности.
— Но хорошо бы дополнительную защиту намагичить, — добавил Путята и покосился на меня с хитрецой. Он итак знал, что лес без защиты я не оставила бы.
— Тогда собери травы для настоя. В полночь я займусь куполом, — сказала я с улыбкой. — И привяжи Моркла за прудом, во избежание. Сам понимаешь, — я кивнула на избу, в которой спал солдат.
Глава 6. Защитный купол
Мужчина очнулся, когда сумерки окутали лес, а на смену соловьям пришли звонкие сверчки и орава голодных комаров.
Стоя у печки, я помешивала отвар. От специфических испарений слезы катились в два ручья. Мне было не до нежных забот о здоровье чужого мне человека.
— Где я? — голос его был хрипл.
— В моем доме.
Он обсмотрел убранство моей избы с некоторой долей обреченности.
Красного угла в избе у меня не было. Его заменяли полки с книгами и приколотые к бревнам обрывки пергамента с рецептами мазей, бальзамов и настоек. Единственная стена с окном была увешана пучками сушеных трав — их малой частью. На столе и вовсе не разберешь что где.
Я подошла к кровати и, вытерев влажную руку о фартук, хотела потрогать лоб. Он отшатнулся, поморщившись от резкой боли.
— Как чувствуешь себя?
— Сносно. А ты кто?
И что можно умного ответить на этот вопрос? Ничего. Потому что вопрос глупый. Я вернулась к печи и принесла в кружке отвар.
— Вот, выпей.
Его губы пересохли от обезвоживания. Жидкость была ему необходима.
— Что это за гадость плавает?
— Пей, это клюквенный морс.
Он отказался. Я пожала плечами. От лиц малознакомых или просто подозрительной наружности хлеб и воду не принимаем?
— Как я здесь оказался?
Он попытался встать, перенеся свой вес на здоровую руку, но с глухим стоном повалился на подушку.
— Я притащила.
— Ты? Такая маленькая? — его возглас сорвался на сип.
Бросив на него укоряющий взгляд, я пошла к печке.
— Я не хотел тебя обидеть.
Он закрыл глаза.
Я продолжила помешивать поварешкой жутко зловонный отвар. Слезы вновь потекли из глаз, и без того раскрасневшихся и опухших. От топившейся печки в избе стояла температура, почти как в бане. Открытая настежь дверь не спасала положения. По спине ручьями тек пот, щекоча кожу. Легкая льняная одежда насквозь промокла, прилипая к телу. Плотный шерстяной платок, туго повязанный вокруг поясницы, помогал снять острую боль, но не разогнуть спину. Из-за жары постоянно хотелось пить. К вечеру от колодезной воды, мой голос охрип и погрубел.
— Есть еще выжившие?
Я вздрогнула. Думала, что заснул.
Отстранившись от печи, я вытерла рукой слезы. Вспоминать вид разорванных тел не хотелось.
— Нет, — просипела я, — если только они ушли раньше, что маловероятно.
Воин побледнел. Мысль о дезертирстве не понравилась ему.
— Ушли раньше? — его голос обрел силу, — это чушь собачья! Среди моих ребят трусов нет, — помолчав, он поправился, — ...не было.
Откинувшись на подушки, он закрыл глаза:
— Мы ждали приказа. Нас должны были перебросить ближе к границе. Шел третий день нашей стоянки, ребята расслабились. Никто из нас не понял что случилось. Даже когда я видел эти огромные туши в небе, я не мог поверить своим глазам. Похватав оружие, мы заняли оборонительную позицию, только какая может быть оборона, когда многие были в одних шароварах и рубахах? Было бы нас человек пятьдесят, мы б еще продержались. Но тридцать бойцов, из которых половина новобранцев..., — он ненадолго замолчал, видимо, вспоминая случившееся. — Одну я убил, подскочила другая, и еще одна с жуткими когтями кинулась на Тихона. Он стоял спиной, я не мог позволить этой гадине располосовать его. Не знаю, откуда меня достали... пока я рубил одну, другая свалилась сверху и распорола меня пополам. Я думал, всё — конец.
