Направляясь к трехуровневому крыльцу Георгиевского дворца, прогулкой по которому мне так и не довелось насладиться, я услышала знакомые голоса.
Голоса доносились снизу.
— Зачем она тебе? — красивые пухлые губы изогнулись в презрительной усмешке.
Хотелось спрятаться под магической маскировкой, но сегодня я столько раз вычерпывала резерв до дна, что внутри все болело.
— Тебе есть до этого дело? — ответил Дарен вопросом. Ответил подчеркнуто грубо, так чтобы уязвить.
Дарен со своей бывшей возлюбленной стояли на смотровой площадке. Но красоты парка их мало интересовали.
— Есть ли мне дело. Может, есть, может... Она сплошной абсурд, что-то непонятное и даже жуткое.
Он сел на белые мраморные перила, любуясь её фигурой, вспоминая что-то свое, личное.
— Дарен, Дарен...
Он перебил её.
— Не надо на меня давить, — и сморщился, словно съел горькую пилюлю. — Я в состоянии сам разобраться. И предупреждаю — не лезь к ней. Ты поняла меня?
— За неё боишься или... за меня? — Илария Яхонтова прижалась бедром к периллам, смотря на Дарена свысока и в тоже время с желанием.
— Я тебе сказал, — он повысил голос. — Ты поняла меня?!
Она сощурила глаза. Её губы снова тронула презрительная полуулыбка, в глаза скользнула догадка.
— Ты спишь с ней. Думаешь, я ревную? Мне наплевать, хоть с кем.
Пока Дарен справлялся с удивлением, гневом, обидой — очень бурным смешением чувств, госпожа Яхонтова продолжила:
— Я была о тебе лучшего мнения. Пользоваться её дремучестью... она и мужчин-то не видела.
Ему захотелось схватить её за горло, пережать его, чтобы заткнуть поток слов — это было видно по гневной гримасе. Но Дарен продолжал сидеть, смотря в её красивое лицо, уродуемое собственной низостью. Согласна, поддаться гневу — чересчур щедрый подарок для неё.
— Мне тебя жалко.
Дарен смерил её полупрезрительным, разочарованным взглядом и пошел вверх по ступенькам.
— Зато я не боюсь говорить правду! — крикнула она ему вдогонку.
Гвардейцы переглядывались, пытаясь скрыть недоумение от происходящего. Но молчали, проявляя такт.
Мои мечты уйти незамеченной были разбиты молодым лакеем, с которым я столкнулась посреди лестницы. Он был взмылен, словно загнанная лошадь, и часто дышал.
— Графиня Ячминская, я прошу прощения за свою дерзость. Меня попросила Евдокия Вас найти! У неё отошли воды, она уже три часа лежит в своей комнате, но никак не разрешится...
— Веди меня к ней, — я уже спускалась с лестницы, потому как комнаты прислуги Престольного дворца находятся в другом направлении.
— Так, так, так, и кто у нас здесь? — Илария Яхонтова перегнулась через перила. Тон голоса был глумливый и холодный. Она постаралась всласть насладиться своим преимуществом. Взгляд высокомерный и презрительный. На губах застыла саркастическая улыбка.
— Наверное, не очень приятно, когда тебя игнорируют? — спросила я у блудливой жены генерала. Теперь я не могла просто уйти, ничего не сказав.
Улыбка её исчезла, а лицо превратилось в маску холода и равнодушия, за которыми нет-нет и проступало бешенство.
— Хотя нет, ты скорее жалка. Он ведь так сказал?
— Ах, ты гадкая наглая дрянь... — Яхонтова вцепилась в перила, багровея от злости.
Мана окутала меня защитным коконом, уже привычно, механически. Я сжала кулаки, стараясь сдержать злость. Давно я так не злилась. Мои эмоции обычно под контролем, но сейчас я чувствовала, что могу сорваться.
— Лучше замолчи, — процедила я.
Наверное, внутреннее состояние близкое к ярости, отразилось на моем лице. Но может быть, и защитная оболочка как-то исказила мои черты, о чем мне трудно судить. Илария Яхонтова отшатнулась, исчезнув из моей зоны видимости.
Я увидела половину её лица, которую она осмелилась показать, и то, чтобы смотреть-подглядывать с безопасного ракурса.
Вспыхнувшая во мне злость улетучилась. Было бы из-за чего злиться. Или ревновать?
— Я прошу прощения, — сказала я, обращаясь к троим мужчинам. — Ведите.
Лакей поспешил в сторону черной лестницы Престольного дворца. Это был самый короткий путь к комнатам слуг.
Когда мы пришли на место, я послала Митрофана за Катей. Она же хотела посмотреть на мою работу. Хотя сегодня это будет всецело работой Лили-Оркуса. После того как я его освободила он вел себя, как мышка перед грозным оком кота. Присматривался и прислушивался. Во время ритуала он, вцепившись когтями в кирасу рыцаря, наблюдал за происходящим, делая выводы и соблюдая тишину. Меня радовало его благоразумие и настораживало одновременно.
Как он будет себя вести сейчас, принимая роды, предсказать не берусь. Оставалось только надеяться, что благоразумие будет с ним и впредь.
Дуняша стояла у оконца, опершись ладонями на подоконник. Руки её дрожали от усилия вложить в опору свою боль и страх. Мое присутствие её взбодрило.
Как и многие женщины в деревнях, где водилась грамотная знахарка-повитуха, Дуняша знала, что надо делать. Она стояла и дышала часто во время схваток. Кислорода в комнате было маловато, поэтому Дуняша стояла рядом с окном.
— Мне кажется, что схватки стали слабее и реже, — сказала Дуняша таким тихим голосом, будто боялась произнести вслух свои опасения.
Действительно это было плохим признаком. Учитывая, что воды отошли и младенцу грозило удушение, слабая родовая деятельность грозила смертью не только плоду, но и матери.
Перестроившись на внутреннее зрение и сев перед Дуняшей на табурет, я положила ладони на её живот. Ребенок не шевелился, но сердце билось. Малышу приходилось тяжело. Ему было страшно запертому внутри без привычных ему околоплодных вод. Он сжимал кулачки, но так слабо, что меня прошиб пот.
— Лили-Оркус, быстро подключайся к девушке. Впускай в кровь кислород.
Мой дух-помощник не стал спорить. Если бы он сейчас вычудил какую-нибудь глупость, на которые был горазд в последнее время, я бы, наверное, собственноручно отправила его в ментал.
Лили-Оркус опустившись на плечи Дуняши, так что она даже не заметила ничего, лапами, которые превратились в тонкие иглы вошел в вену на шее и вену на руке.
— Дуняша, постарайся не двигаться резко. Просто дыши и думай о хорошем. Скоро малыш твой появится на свет здоровый и полный сил, — сказала я Дуняше резче, чем хотелось бы, потому что приходилось думать о действиях Лили-Оркуса.
Девушка расслабилась. Кислород пошел в её кровь, окрасив плазму в яркий красный цвет, и достиг кровеносной системы ребенка. Для поддержания жизни в младенце этого достаточно.
В комнату вбежала Катя и опустилась рядом со мной на стул. В руках у неё был стетоскоп, который она начала пристраивать к животу Дуняши, пытаясь услышать сердцебиение. Когда у неё это получилось, она выдохнула с облегчением.
— Воды отошли три с половиной часа назад. Схватки слабые, — сказала я Кате.
Одновременно говорить и направлять Лили-Оркуса было тяжело. Такое ощущение, что разрываешься на части, поэтому я сосредоточилась целиком на родах.
Женщинам в Виргане приходилось рожать по-всякому. И в поле с поддержкой других женщин и в своих домах без повитухи и лекарей. Знания о родах отличались скудностью, а порой и возмутительной нелепостью как о процессе родов, так и о том как справляться с осложнениями. Потому смертность среди рожениц и младенцев оставалась высокой.
Целителю в этом плане всегда было легче. Я видела, что происходит в матке и родовых путях, и могла отрегулировать процесс родов. Даже такой сложный механизм, как схватки. В лекарской практике пока не нашлось нужного определения веществам, которые выбрасываются мозгом в кровь и вызывают сокращения мускулатуры матки. С точки зрения мага — это определенное сочетание стихии огня и земли. Я их вижу и могу воспроизводить, если надо.
Пока Катя проверяла наличие необходимых для принятия ребенка вещей, я, обхватив руками шельта матку, вызывала схватки. Лили-Оркус вбрасывал в кровь кислород и усиливал действие обезболивающего, которое во время родов поступает в кровь.
Когда шейка матки раскрылась, мы отвели Дуняшу на кровать. Тазовые кости раздвинулись на достаточную ширину, чтобы пропустить младенца.
— Тужься, давай!
Девушка напряглась, закричала от усилия, — и показалась головка.
— Дыши, дыши! Так, хорошо, а теперь тужься! Давай, давай!
В руки Кати вышел младенец целиком. Очистив носоглотку мальчика и похлопав его слегка по спине, мы услышали долгожданный и такой желанный для каждой матери ор.
Дуняша заплакала и засмеялась разом.
— Дайте, дайте его мне, — девушка протянула руки. Обняв и поцеловав ребенка, она успокоилась.
— Дуняша, еще послед рожать, — напомнила я то, о чем и Катя и Дуня, кажется, забыли, радуясь и любуясь на младенца.
С последом было все в порядке, значит, опасности для жизни роженицы нет. Перерезав пуповину и помыв мальчика, мы оставили счастливое семейство.
Успело окончательно стемнеть. Вместо привычной дремы, которая воцарялась в стенах Престольного дворца с заходом Акидона, и прислуга и гвардейцы все были на своих постах. В коридорах горели свечи, витал дух тревоги, а на лицах встречных лежала печать беспокойства.
Проводив Катю до лазаретного хода, я отправилась в свои покои. День был тяжелый, изматывающий. Если бы не Лили-Оркус, летающий вокруг меня кругами и радующийся удачно принятым родам, своей свободе и независимости, я бы заснула под ближайшим кустом. Хлопанье крыльев бодрило. Но как только я добралась до постели, то весь окружающий мир с его заботами, заговорами и прочим перестал существовать.
Глава 35. Переворот
Я проснулась, огляделась. Глухая ночь. Часа три. В дверь постучали еще раз, кулаком или ногой, на этот раз дольше и настойчивей. Казалось, что я только успела закрыть глаза, как меня уже будят.
— Верна, открой дверь!
Это был Дарен. На ощупь я пошла открывать.
— Одевайся. Нас ждут в Тронном зале. Тебе десять минут на сборы.
— Почему так поздно?
— Пока всех собрали. Троих из Совета вчера убили, остальных пришлось выискивать и доставлять под охраной. Заговорщики хотели замести следы, а заодно запугать Совет.
Пока я зажигала лампу, Дарен нашел мое вчерашнее платье.
— Нет, это не подходит. Слишком нарядное, — ответила я.
Он посмотрел на меня так, словно видит впервые. Хорошо, еще глаза к потолку не возвел. Сдерживая удивление и сарказм, он наблюдал за моими сборами.
Я достала какое-то темное, то ли серое, то ли синее платье, с удобной шнуровкой и глухой горловиной. Достаточно строгое и удобное в передвижении.
— Туго. Туго. Еще чуть ослабь, — командовала я.
— Верна, ты становишься капризной.
— Ага. Только не говори никому.
Дарен неразборчиво промычал в ответ.
Проверив, как ходят ножи в ножнах, я направилась к двери. Дурное предчувствие, что беспокоило вчера весь день, ушло. На смену ему пришла холодная прозрачная уверенность, что неотвратимое настало. Но сдаваться на волю судьбы я не собираюсь. Всегда считала судьбу принципиальным выбором каждого человека. В силу лени или безволия можно наблюдать за своей жизнью со стороны и сетовать. Либо взять все в свои руки и бороться. А лучше драться, когда настала пора.
— А волосы?
Я обернулась.
— Ты так пойдешь?
Подняв взгляд, я встретилась со своим отражением. Волосы распущены, да еще растрепаны. Но на прическу времени нет.
Дарен подошел сзади и очень быстро собрал мои волосы в косу, завязав бисерной лентой. В том, как он орудовал с моими длинными волосами, чувствовалась набитая долгой практикой рука.
— Вот теперь хорошо.
Перед тем как запереть дверь я оглянулась. И поймала себя на том, что больше сюда не вернусь.
У моих покоев нас ждали мои охранники. Поприветствовав меня, сержант прошел вперед, а ефрейтор замкнул цепочку. Медальон завибрировал, предупреждая. Я прикрыла его правой ладонью. Грифоны, привыкшие реагировать на прямую, направленную на них магию, молчали. Если бы мне угрожала опасность, один бы обязательно прилетел. Но что-то определенно было не так, раз медальон вибрировал.
Я ускорила шаг. Существовала вероятность, что императору угрожает опасность. Во время проведения ритуала вчера из горловины его туники выпал похожий медальон. Меньшего размера и, скорей всего, меньшей Силы. Возможно, ведомый моим. Если так, то мой Spiritus exercitus мог реагировать.
Лестничная площадка, ведущая на третий этаж, была пуста. Караул, стоящий около каждой двери вблизи стратегически важных участков Престольного дворца, исчез. Вниз мы бежали, перескакивая ступеньки. Площадка второго этажа тоже была пуста, двери в Зал Искусства распахнуты.
Совет должен был состояться в Тронном зале Престольного дворца, где когда-то короновали императоров и принимали послов. Попасть в Тронный зал, можно было из Аудиенц-зала (то есть с противоположной стороны дворца), также из черного входа для слуг (что нам сейчас недоступно), либо преодолев анфиладу гостевых зал. Медальон вибрировал, то усиливаясь, то ослабевая. Чем ближе мы были, тем вибрация становилась сильней. Или точнее сказать, чем больше времени мы теряли, тем больше выигрывали те, кто мог угрожать в данный момент императору.
Я высказала свои мысли Дарену. Он тоже беспокоился, но отсутствовать караульные могли по разным причинам.
— Юла, бегом в казарму. Всем боевая готовность. Подходы к дворцу взять под наблюдение. Никого не выпускать. Отделения Мыскина, Гребнева и Немчурина к Тронному залу, — приказал Дарен.
Иморы обитали в подземельях. Чем меньше света и шума — тем для них лучше. Если грифоны были импульсивны и порой безрассудны, атаковали огнем, то иморы использовали холод, выдержку и ум. Именно последние два качества мне были сейчас нужны.
"Найди императора. Если его жизни угрожает опасность, защищай!" — отдала я приказ одному из духов земли. Общаться с имором было неприятно. Приходилось перестраивать себя под него, ощущая внутри скользкий лижущий внутренности холод.
Преодолеть Галерею Классицизма нам не дали. Из дверей выскочила Катя, следом Макс.
— Я искал вас! Переворот... — он пытался восстановить дыхание. — Министр финансов убит. Предатель. Остальные схвачены. Вызвали лекарей, и вот эта прибежала тоже! — он дернул рукой, в которой крепко удерживал руку Кати.
— Император? — Дарен задержал дыхание.
— С ним все в порядке. Небольшая царапина на лице. Его увели в безопасную зону, как договаривались.
— Кто увел? — спросил Дарен и, кажется, задержал дыхание. Впрочем, как и я.
— Кручев и Жигунцов.
Дарен кивнул, успокоившись.
Подтверждая его слова, имор через Spiritus exercitus сообщил, что император здоров.
"Наблюдай" — отдала я приказ. Дурное предчувствие впилось клещом.
Шея Кати была в крови. Я подошла ближе. Неглубокий порез.
— Задели. Ничего страшного, — ответила на мои действия Катя дрожащими губами. Она была испугана, но держалась.
— Они, когда поняли, что ты пошел за ней, занервничали. Министр начал возмущаться. Эта сучья шестерка Мерзляев бросил какой-то кубок в окно. Не понятно было кто на чьей стороне.
