— Моя жизнь сложилась так, как сложилась. Отец все сделал правильно — лучшего для меня он не смог бы сделать. Но сейчас я выбираю сама. Лишь я ответственна за свой выбор. И это касается всего. Не только замужества.
Граф мягко улыбнулся.
— Мы поговорим об этом позже. Подумай о моих словах, Верелеена.
Он взял мою руку в свои большие обветренные ладони. В глазах его стояло сострадание. Ему претила мысль тяжелой ноши для женщины. Он жалел меня. И как иначе? Он не мог чувствовать того, что чувствую я. Не мог вообразить, что большего счастья, которое даровано мне, и представить трудно. Мой дар — это свобода, это сила и уверенность, моя главная ценность в жизни. Тот, кто лишен этого сокровища, никогда не поймет меня.
Я не собиралась обманывать одного из немногих людей, желающих мне добра. Подобная перспектива невозможна, и думать над ней нечего. До убийства старого императора — еще да, были бы шансы. Но сейчас?
Вздохнув, граф Ворошин попрощался и ушел по своим делам. Наверное, что-то такое он прочел в моих глазах, что заставило его отложить этот разговор.
Честно говоря, после встречи с вчерашними преследователями разговор о замужестве только усугубил паршивое настроение.
Мне нужно было успокоиться. Лучший способ — это медитация и приятные эмоции.
Недалеко отсюда, за восточным крылом Георгиевского дворца располагались цветочные оранжереи и разбит ботанический сад. Великолепный цветущий сад с фонтаном и прудом, в котором жили лебеди. К полудню в саду было слишком многолюдно для уединения. Но сейчас, когда нет и одиннадцати утра, сад будет пуст.
По пути в сад мне встретились кухарки, несущие продукты, и садовник, подравнивающий декоративный кустарник. Придворная знать, уважающая праздное шатание по парковым ансамблям дворцов, еще спала. В утренней тишине Карплезира слышалось ржание застоявшихся в конюшнях лошадей и строевые команды с тренировочной площадки.
Тренировки, как я успела заметить, начинались рано утром и продолжались до полудня. И повторялись вечером, после заката Эндимиона. Гвардейцев готовили сражаться с хищниками.
Когда мы снимали деньги со счета, Дарен даже заикнулся о зрительной иллюзии, которой бы он хотел подготовить солдат к бою. Но продолжения наш разговор не получил, потому как нас прервали.
Я села на скамейку, усыпанную белыми лепестками, словно снегом. Аромат цветущих акаций, ирисов и моновских сакур плыл по воздуху, одуряя насыщенностью и яркой сладостью. Темно-зеленые листья, в тенистых местах казавшиеся черными, контрастировали с белизной цветков. Дополняла контраст черно-белого в саду выцветшая селадоновая коротко стриженая трава, и черные дорожки из мрамора. Разбавляя строгий контраст или, наоборот, добавляя изюминки, рядом с аккуратными лаконичными скамейками из темного дерева стояли расписные красные вазы с садовыми розами и красные глиняные горшки с кустами диких белых роз. После цветения, в период отдыха деревьев, этот сад должен иметь особую атмосферу, которая может показаться гнетущей, а по мне так печально-торжественной.
Я забрела в сад, исследуя территорию Карплезира. И влюбилась в это место. Я и сама не подозревала, что так соскучилась по Мону: природе, традициям, людям. В окружении акаций и сакур я словно вновь физически возвращалась домой.
Я сняла туфли, приняла позу лотоса и закрыла глаза. Утро — самое подходящее время для сбора сил, концентрации на своих возможностях и ухода от всего лишнего, мешающего. Отделившись шельтом от своего тела и высунувшись из него по пояс, я распахнула прозрачные руки, втягивая разлитые вокруг деревьев и цветом капли энергии. Голубые, синие, молочные капли падали на мое прозрачное тело, на долю секунды окрашивая его своим цветом, и впитывались, заряжая меня бодростью.
Когда в пределах пяти саженей ничего не осталось, я постаралась унять радость и обратить внимания на то, что беспокоило, не давая полностью погрузиться в позитивную энергию растений.
Локтях в шестидесяти, за двуногой акацией, где кончаются каменные дорожки, и начинается оранжерея роз, прятались двое. Именно их присутствие беспокоило меня. Девушки, но могло статься и парни. Ощущалось нечто среднее.
На голой, ободранной кем-то, ветке сидел жаворонок и пел свою нежную мелодичную песню. Ему вторил сосед. Птицы призывали, по преданиям, светлые силы и новый день. Только вряд ли их призывы возымели действие над наемными убийцами.
Прячущиеся решили действовать. Выбрались на усыпанную ослепительно белыми лепестками матово-черную дорожку, и пошли ко мне, не спеша, улыбаясь сладкими лживыми улыбками, рука об руку.
Я не успевала полностью вернуться в тело, чтобы его контролировать в полной мере. На это требовалось время. Слившись с телом таким образом, что продолжала чувствовать тонкие тела и одновременно могла управлять физическим, я настроилась на внешние раздражители. Подобралась, чувства стали обостренней, реакция быстрей. Единственный минус — отсутствие зрения в привычном понимании. Скорее размытые образы полулюдей, полузверей, тех сущностей, что скрываются в душах предателей, подонков и убийц, и управляют их поступками и эмоциями. Звери, то выглядывали над головами наемниц, то исчезали, в зависимости от того, что испытывали девушки.
Они беседовали напоказ лениво, перебрасываясь замечаниями относительно скукоты этого утра. Только чувствовалось нечто острое, безжалостное и жестокое в их намерениях, что открывало истинную их суть: волков в овечьей шкуре.
Девушки остановились за моей спиной. Одно мое резкое движение могло дать ход тому, что они задумали. Ведь они подошли ко мне вплотную, менее шага и теперь пребывали в уверенности своей полной власти надо мной.
Молчание затягивалось и становилось все более утомительным — прежде всего для наемниц. Одной было под тридцать, другой и восемнадцати не исполнилось. Первая — учитель, вторая — ученица. Алчущие ответов взгляды, горящие красным в моем измененном зрении, застыли на моем затылке. В руках по ножу, а может, кинжалу. Кто знает, что прячется в складках пышных юбок? А причина заминки понятна — интерес. Убить легко, утолить интерес — гораздо привлекательнее.
— Может быть, эта мода столичная? — спросила молодая.
— Может быть. Но сдается мне, это нечто другое.
— Что?
— Сама спроси.
Молодая хмыкнула, обошла лавочку и, прижавшись к стволу ириса, обратилась ко мне громче необходимого:
— В чем смысл сиденья на лавочке в саду, графиня Ячминская?
— Отдых и приятное общение, — ответила я.
— Вот как? — воскликнула молодая.
— Накручивай на ус, детка, — ответила та, что постарше.
Молодая подобралась, как кошка перед прыжком, но старшая остановила её жестом. В душе старшей жила помесь гиены, богомола и крысы. Её внутренний зверь смотрел с предвкушением. Младшая успела обзавестись гадюкой, которая обвивалась вокруг её шеи, провоцируя и распаляя злость.
— Среди светских дам не принято сидеть на лавочках, аки моновские монахи. Но Вы при дворе недавно, поэтому не знаете этикета. Вам пока простительно, — сказала старшая.
— Да, провинциальную графиню можно понять, — вторила ей молодая.
— Спасибо за понимание, дамы. Я действительно в столице недавно и многого не знаю. Но пока император прощает мне.
Звери, видимые мне, как выглядывающие из белесых тел наемниц, существа, переглянулись. Я все видела, как под водой. Картинка перед моим взором менялась, живя по своим законам. Образы наемниц то тускнели, то наливались яркими сочными красками, обличающими всю их сущность.
— Да-да, я слышала! Вы теперь — маг императора!
— Тот бал, ах да. Я толком не рассмотрела что и как... Конфуз какой-то вышел.
— Скорее позор, — возразила молодая.
— Смотря для кого, — я устала от них, от их притворства. Их вовсе не было на балу — они повторяют то, что слышали. — Давайте уже, спросите напрямую что хотели.
Они снова переглянулись.
— Что мы хотели?
— Убедиться кто я, или точнее, что я. — ответила я старшей. — Тебе надоела жизнь. Ты ищешь в ней смысл, продолжаешь убивать, но боишься расплаты. Ты веришь в ад, веришь в смерть, но не веришь в жизнь. Ты почти мертва. И убила ты себя сама. Вот тебе ответ на твой вопрос.
— Что?.. Что ты несешь, ведьма? — она вытащила тонкий кинжал с изогнутым лезвием.
— Ищущий найдет. Ты искала — я тебе отвечаю за того, кого ты не слышишь. Ты уже в аду. Ты живешь в аду, который создала для себя сама. Давай, убей меня.
Молодая рванула ко мне, вытаскивая из широкого рукава стилет. Гадюка, обвившая её тело, увеличилась в размерах и распахнула пасть. Действия молодой наемницы были быстры, но у меня был заготовленный на этот случай манёвр.
Оттолкнувшись от лавочки ступнями, я кувыркнулась через голову, и, задев высокую вазу с алыми розами, оказалась на чистой мраморной дорожке. Звук разбитого фарфора слился с руганью.
Порывами жаркого ветра по бокам от меня появились два грифона. Они оставались невидимы на физическом плане. Лишь жар, повысивший температуру воздуха разом до пятидесяти градусов, свидетельствовал об их присутствии и гневе.
Молодая поспешила прыгнуть сверху, но старшая отбросила её в сторону.
— За одни свои пророчества ты должна быть убита, — сказала она, приставив к моему горлу острое лезвие. Голос наемницы теперь больше ей соответствовал — глухой, хриплый, безжалостный. Голова гиены заглянула мне в глаза, скалясь широкой жестокой улыбкой.
Перед глазами все было размыто. Я могла бы приказать грифону слиться своим огненным телом с наемницей. И тогда от горе-убийцы остался бы черный огрызок тела. Мгновенная смерть, без сожалений и без боли.
— Я не буду предлагать тебе компромисс, — ответила я шепотом.
— Я тебя ни о чем не прошу! Убью просто! — сказала она, приблизив свое лицо к моему, пытаясь подавить, запугать, ослабить. — Уйди, Вольха! Я сама.
Настало время решаться. Если убивать, то убивать двоих. Заказчик не должен узнать, как умерли наемницы. Это слишком дорогое и опасное знание, прежде всего для меня. Весомый козырь в моем рукаве, которым я могу воспользоваться с большей пользой.
Но как я могу с уверенностью утверждать, что за углом оранжереи их не дожидается третий. И даже, если они вдвоем, как я буду объяснять два сгоревших трупа?
Молодая отступила.
— Садовник!
Не обратив внимание на предупреждение, старшая всматривалась в мое лицо, в глаза, ослепленные светом. Узкие черные точки в окружении прозрачной желто-коричневой радужки.
— Ты не видишь меня? — у неё мелькнула трусливая мысль этим воспользоваться. Своим обостренным чутьем хищника она предощущала, что ситуация может перевернуться в любую минуту. И дичью станет она — значит, есть повод оставить мне жизнь.
— Но я все равно тебя узнаю.
Её дыхание касалось моего лица. Два начала боролись в ней, сцепившись в тесной грубой схватке. На победу добра над вскормленным зверем я сейчас поставила свою жизнь.
— Зачем?!..
Я молчала. Добро в ней перевешивало, подавляло разрушительное начало вместе с силой воли. Я помогала добру найти дорогу к её сердцу, направляя и усиливая эффект.
— Скорее же! Идет кто-то, быстрей! — крикнула Молодая. Видя, что Старшая продолжает медлить, отпихнула её в сторону и замахнулась стилетом.
Я ударила её в живот, благо для этого не требовалось четкое зрение. Она взвыла, вскочила на ноги и снова прыгнула на меня. Ярость ослепила её почти также, как меня свет.
Стилет проскрежетал по мрамору. Еще взмах — задела мое плечо. Если бы разум её был холодным, если бы боль не стягивала пополам... Я уворачивалась, катаясь туда-сюда, уходя от тонкого длинного лезвия кинжала в подлых миллиметрах. Гадюка ученицы злобно шипела, ругая за нерасторопность свою хозяйку.
Грифоны швыряли в наемниц сгустки горячего воздуха. Моим убийцам приходилось бороться с жарой и слабостью.
— Умри же ты, тварь! Умри! — снова металлический скрежет по камню, и росчерк огня по лопаткам.
Подловив момент, я ударила ступнями ног по злобной девице, попав по лицу и груди. Она опрокинулась навзничь рядом со мной, завыв от досады.
Совсем близко слышался топот солдат с характерным позвякиванием ятагана о железные заклепки брюк. Они бежали от дальнего входа.
— Уходим, идиотка! Уходим! Черт, почему так жарко?!
Наемницы побежали к тем же кустам, откуда пришли изначально. Только на акациях уже не пели жаворонки.
— Как Вы? Кравцов, Мазанец — за ними! — крикнул гвардеец своим, не дожидаясь от меня ответа. — Что с Вами? Ранены? Потерпите, госпожа, сейчас лекаря позовут. Эй, старик, лекаря сюда — мигом! — крикнул во все горло гвардеец.
Он держал меня под мышки, потому как колени мои подгибались и тело, очень тяжелое и непослушное, норовило упасть на дорожку.
— Посади меня на лавочку, — прошептала я. Голос мне не подчинялся.
Придерживая за локоть, стражник все пытался заглянуть мне в лицо.
Я села, обхватила лицо ладонями и сосредоточилась. Путы, мешающие мне видеть, удерживающие между физическим зрением и астрально-ментальным, спали. Я вздохнула с облегчением и, наконец, смогла подвести итог сражения: рана на горле, рана на плече и, судя по жжению, на спине.
— Ну, как? Ничего? — стражник видно опасался, что мне повредили глаза.
— Ничего, — ответила я, как надеялась жизнерадостно, но вышел скрип старой телеги.
Из пореза на шее бежала кровь, впитываясь в горловину платья. Рана на плече вышла глубокая, на спине лишь порез — задеты мышечные ткани.
Грифоны, вцепившись когтями в стволы деревьев, висели надо мной. Градус, исходящей от них жары, понизился до тридцати. Я смогла обойтись без их помощи, смогла выжить, но смотря правде в глаза, я была на волоске от гибели. Поэтому пускай стражи побудут рядом. Так спокойнее.
Вернулись Кравцов и Мазанец, в ответ лишь ругаясь. Прибежал садовник, отрапортовав, что лекарь уже в пути. Судя по тому, что лазарет находится за пределами Карплезира, ждать мне предстояло долго. Время работало против меня. В идеале было бы вызвать Лили-Оркуса, моего верного помощника. Но как это сделать, когда вокруг столько народа? Даже сосредоточиться не дадут.
Кроме того, Лили-Оркус уверен, что скрывать его больше не нужно. Даже если я его попрошу быть паинькой, он может из чувства противоречия выставить себя на всеобщее обозрение.
Остается терпеть и ждать помощи. Что противоречит всем моим принципам.
С лавочки встать не позволяли, всерьез полагая, что я должна вот-вот умереть.
— Почему она еще здесь? Где лекарь? — этот голос я бы узнала из тысячи. Услышав Дарена, я испытала огромное облегчение и радость. Хотя с чего спрашивается? Будто он сможет меня залатать, как Лили-Оркус.
— Полковник! — солдат вскочил с лавочки, отдавая честь командиру.
Дарен опустился на корточки, оценил степень поражения, и, обняв за талию, повел прочь, — Идиоты! И долго вы собирались тут сидеть?
Стражники спешили следом.
— Лекаря ждали!
— А Всеволод для чего?! — голос Дарена был полон негодования.
— Так он же императорский!
