Магом Долговязов был слабеньким, зато за семь лет службы успел втереться в доверие к гвардейцам, и имел качества характера, превыше всех ценимые магистром: преданность Ордену, гибкость мышления, готовность пожертвовать всем, выполняя приказ. Долговязов был сыном очень сильного мага, второго магистра Ордена, но силу своего отца унаследовал в очень малой степени, в связи с чем завидовал всем магам более высокого ранга. Особенно женщинам, которых, будь воля Долговязова, лишал бы дара, полученного, как он считал, по ошибке.
— Я думал, у нас больше времени. Но его почти не остается.
Они переглянулись. Взгляд первого магистра выражал решительность и готовность действовать жестко. В графе и бывшем ученике он хотел видеть такую же решительность и готовность идти до конца: драться, убивать и отдать жизнь, если понадобиться. Но пока он видел лишь растерянность и желание показать свою значимость.
Прерывая мысленный диалог трех заговорщиков в сад влетел белый голубь, и, покружив над мужчинами, сел на плечо графа Кобыльцева. К лапке почтового голубя была привязана маленькая записка. Пока граф отвязывал записку и разворачивал её, чтобы прочитать, голубь успел нагадить на шелковую рубашку графа, что очень порадовало Илью Долговязова.
— Император приказал арестовать герцога Стриженова, его старшего сына и боярина Ольского. Завтра он хочет видеть всех членов дворянского Совета, — сказал граф Кобыльцев, читая послание принцессы, внутренне сжимаясь в предчувствии гнева первого магистра. В Совет дворянства входил он сам и убитый герцог Стриженов. После смерти герцога Стриженова место в Совете автоматически наследовал его старший сын, Влад Стриженов.
— Где Влад?
— В Карплезире. Скрывается в покоях принцессы.
— На Ольского плевать. Он ничего не знает. Артамонова, Шведко и Ганус убить, причем как можно быстрее. — Магистр принялся мерить шагами вишневый сад. — Не хватало, чтобы они сорвали мне все. Они не должны попасть в Карплезир на Совет. Пока Влад Стриженов у принцессы, мы должны действовать как можно быстрее.
— Главное, — добавил магистр, повысив голос, — чтобы графиня не прибрала к рукам стражей Карплезира! Ты меня понял, Илья?
— Магистр, я уже говорил, что стражи ей не по зубам. Они чуть не спалили эту дуру! — воскликнул Долговязов.
— Тогда что за медальон ей вручил император? — спросил магистр, вновь повысив голос. Он не раз повторял своему бывшему ученику, что нельзя недооценивать противника, что это его основная слабость. Но тот, вместо того, чтобы прислушаться, талдычит свою ересь.
Долговязов замолчал, сжав челюсть так, что губы побелели. У него не было ответа на этот вопрос. Взгляд его метался туда-сюда, выдавая волнение и злость.
— Граф, надеюсь хотя бы у вас ВСЕ в порядке? — магистр перевел тяжелый пронзительный взгляд на графа Кобыльцева. Граф держал юную принцессу полностью под своим влиянием, играя на её влюбленности, амбициях и капризном властолюбивом характере, чем гордился, но и одновременно тяготился несносным норовом Абрагель. Распространить свое влияние на принцессу — было основной задачей внешне привлекательного обаятельного графа, потому его и выбрал Орден. От того насколько принцесса жаждет власти, мнимой справедливости и любви графа зависело многое. И граф старался подогревать в изнеженной девице страсть, жажду мести и справедливости.
— Принцесса нам понадобится. Её нужно беречь, смотри в оба, Увар.
— От тебя, Илья, мне нужен взвод верных нашим идеалам бойцов.
В ответ маг кивнул, преисполненный собственной важности и гордости, что он, маг третьей ступени, сумел привлечь на сторону Ордена своих подчиненных гвардейцев. Он сумел добиться того, чего не смог бы ни один более сильный маг Ордена. Ведь только ему, лейтенанту гвардии императора, отслужившему на протяжении семи лет, доверяют солдаты. Только он имеет авторитет среди ребят, чем и пользуется в интересах Ордена. Возможно, ему пришлось некоторых гвардейцев обработать магически, ну так что? Главное, результат.
* * *
Всеволод закончил сшивать раны и отошел к столику помыть руки. Пока он занимался пациенткой, слуги успели принести теплую воду и чистые полотенца.
Во время наложения швов, то ли от боли, то ли от кровопотери, графиня Ячминская потеряла сознание.
Дарен, увидев, что глаза Верны закрылись, а мышцы расслабились, подошел к девушке и, не обращая внимания на недовольство императорского лекаря, потрогал пульс. Слабо, с усилием, но пульс прощупывался.
— Она потеряла сознание, но пока так даже лучше для неё, — сказал Всеволод. Этот седовласый, внешне опрятный, вдумчивый и уверенный старик был чуть старше отца Дарена и вызывал в полковнике всегда уважение. Мнению и знаниям Всеволода доверял Николай, покойный император Павел, да и сам Дарен. Не раз и не два он штопал их, мальчишек, которые за время взросления умудрялись проткнуть или распороть себе руку или ногу, тренируясь во владении мечом или исследуя замок на предмет тайных ходов. Спасая их дурные головы и пятые точки, на которые они были мастерами искать приключения, он лишь улыбался уголком губ, вместо того, чтобы отчитать, как это любили делать дворцовые лекари. Его твердый, но спокойный нрав всегда вызывал восхищение у Дарена, и в юности, в своей бытности оруженосцем кронпринца, он мечтал с такой же выдержкой и легкой улыбкой встречать удары судьбы.
Верна лежала на кровати без сознания, маленькая, хрупкая и беззащитная. "Наверное, еще полчаса промедления и она бы умерла от кровопотери", — подумал Дарен, сжимая кулаки. Девушка была бледнее обычного. Дарен успокаивал себя, что этот нездоровый цвет лица последствие кровопотери. И все же её осунувшееся лицо и какой-то изможденный вид, беспокоили его. Он привык видеть в ней магическую силу, которая пугала и отталкивала, и чуждый проницательный высокомерный характер, который часто раздражал его и даже бесил. Видеть Верну уязвимой и больной было непривычно и страшно. От мысли, что она могла умереть, его сердце, будто останавливалось, а холодная склизкая лапа страха сжимала желудок гадко и противно. Поэтому Дарен, стоя над лекарем, и, по всей видимости, сильно его этим раздражая, наблюдал за состоянием графини и гнал прочь малодушные мысли.
"Ведь с графиней все в порядке. Так чего ты дергаешься, как сопливый кавалер?" — ругал себя Дарен, стараясь задеть самолюбие посильнее, чтобы вернуть себе здравомыслие и холодный рассудок. Сейчас надо действовать быстро и решительно. Постараться перерубить корни заговора, который еще немного и задавит под собой не только императорскую семью, но и всю империю, сделав из выживших людей рабов, а из магов — хозяев империи и судеб. Мало кто в столице знает, оно и понятно, учитывая слаженную работу экспедиторов Канцелярии, но призывы к новой жизни звучали во всех крупных городах империи. Глашатаев, в роли которых выступали и одаренные и простые люди, поначалу пороли и сажали в яму, позднее, когда слухи о возродившемся магическом Ордене проникли в народ, начали сжигать прилюдно. Меры хоть и действенные, но результат, на который рассчитывал император и его советники, не принесли. Маги Ордена затаились, забились в норы, как крысы, так что стало казаться, что они сгинули, а потом ударили так, что пострадала вся империя.
Дарен, когда очнулся в избе Верны, был абсолютно уверен, что она действует заодно с Орденом. Он считал, что магу одному трудно выжить. Они, как стайные животные, привыкли держаться вместе, и прятаться как раз в таких глухих, как Ведьмин лес, местах, колдовать в буераках и жить в землянках. "Нечисть должна держаться друг друга, потому что она в меньшинстве и может ждать поддержки только от себе подобных ", — так он думал.
На тот момент он, к собственному сожалению, примыкал к малограмотной части населения, уверенной, что магия — это абсолютное зло, которому не место на земле Вирганы, так же, как и магам, которых безопаснее всего уничтожить и вспоминать, как страшный сон. Со времен изгнания магов из столицы он, будучи мальчишкой, стал относиться к ним с опаской и предубеждением. Позднее, когда он случайно оказался в захваченной магами заставе, это мнение лишь укрепилось и пересматривать его не было причин.
Знакомство с Верной заставило пересмотреть. Хотя в первые дни общения с ней он лишь сильнее убеждался в своей правоте. Через боль, разрывая закостенелые устоявшиеся взгляды, преодолевая страх, он изменил свое мнение. Теперь он ясно сознавал, что зло не в магии, зло в людях, рожденных и с даром и без. Просто у магов больше власти осуществить свои намерения.
— Помоги мне, — сказал Всеволод, обращаясь к Дарену. Ведь это именно полковник нес графиню Ячминскую и никого к ней не подпускал, будто вместо слуги или гвардейца может оказаться законспирированный убийца.
Дарен поддерживал тело девушки, пока Всеволод бинтовал. Когда лекарь почти закончил, в комнату, которая обычно отводилась для нежелательных гостей Карплезира, и которая оказалась ближе всех на пути, вошел император в сопровождении гвардейцев Собственного Конвоя.
— Снова покушение? — спросил император, закладывая обе руки за спину. Привычками, манерой держать себя с придворными Николай сильно напоминал императора Павла. Хотя отказывался признать это, ведь отец его был властным, строгим и жестоким. Император Павел также старался нагнать страха и робости на придворных, но в отличие от Павла, его сын в ближайшем окружении менялся до неузнаваемости. С людьми, которым доверял и которых ценил, он был прост в общении, щедр и заботлив.
Эту уловку когда-то, еще во времена учебы в Гуаде, подсказал Николаю его бывший оруженосец, а ныне командир Собственного Конвоя и Сборного полка. "Со всеми быть честным, добрым и понимающим нельзя, особенно императору. Проще управлять людьми, когда они видят в тебе деспотичного, властного тирана." — примерно так сказал Дарен, и Николай запомнил его слова. Дарен, искренне переживающий за друга, которому по окончании военной академии предстояло подвинуть своего дядю-регента и взойти на престол, посоветовал сохранять себя настоящего только с теми, кому он доверяет. Николай внял совету, переиначив его под себя.
Развитая Николаем способность меняться, превращаясь то в презрительного, категоричного деспота, то в своего рубаху-парня, когда-то восхищала Дарена и веселила, позднее стала раздражать и угнетать. За пару лет царствования Николай так вжился в роль, что порой трудно было определить, когда он притворяется, а когда серьезен и говорит то, что думает и чувствует. Хотя в этом и был смысл игры: держать в страхе непредсказуемостью, вспышками гнева и легкой улыбкой, которую можно было по ошибке отнести к проявлению доброты, а на самом деле она могла быть отголоском сдерживаемой ярости.
Велев гвардейцам ждать за дверью, Николай подошел ближе к кровати, на которой лежала графиня Ячминская.
— Что скажешь, Всеволод? — задал Николай вопрос, который следовало задать самому Дарену, но он все откладывал его, подбадривая себя тем, что его графиня выбиралась из передряг похуже.
— Выкарабкается, ваше величество. Она же целитель, насколько я знаю, как и её отец. Маги все более живучи, а целители особенно.
Помолчав, Всеволод добавил:
— У них есть духи, которых они обучают. Если эта целительница успела обзавестись таким помощником, то оправиться быстрее. У неё есть помощник или нет? — последний вопрос Всеволод задал, обращаясь к полковнику Казимову.
Дарен понятия не имел есть ли у Верны помощник, ведь она была скрытной девушкой. Он присмотрелся к Верне, которую продолжал держать за плечи, чтобы лекарь мог перевязать рану на спине. Она по-прежнему была без сознания, но во внешнем облике графини что-то изменилось. Дарен не мог определить что именно, но его эти перемены и настораживали, и пугали, и радовали одновременно. Верна будто перешла из одного состояния в другое, как обычный человек переходит из состоянии дремы в глубокий сон. Её тело стало более горячим, и вместе с тем от него веяло мятной прохладой. Черты лица стали чуть менее живыми и более походить на каменную маску.
— Я не знаю, Всеволод, — ответил Дарен и, следуя наитию, наклонился ближе к лицу графини. Вдохнув обжигающий медовый с горечью воздух, Дарен отшатнулся. Человек так пахнуть не мог. Да, вообще никто так пахнуть не мог. Наверное, так могла бы пахнуть пустыня Чир-Гатта, воздух которой нагревался до ста градусов и обжигал легкие изнутри, если бы на песках пустыни цвел чертополох, и росла в изобилии полынь.
— Что ты говоришь, Всеволод, очень некстати. Мы остались без единственного мага. Без магической защиты, — сказал император, не отрывая взгляда от друга, который вел себя крайне странно. Всеволод тоже наблюдал за полковником, убеждаясь, что тот не только привязался к провинциальной графине, как называли её придворные за глаза, и в чем упрекал Николай Дарена. Полковник испытывал к девушке чувства более глубокие и искренние, хотя, может, и сам пока не понимал этого.
Николай упрекал Дарена в привязанности и убеждал помнить о том, что графиня Ячминская — маг, а магу полностью доверять нельзя. Даже честнейшие и добрейшие из них порой действуют исходя из понятных только им интересов, идущих вразрез с понятиями людей о добре, зле, справедливости и предательстве. Но вместе с тем сам использовал её. Держа её подальше от важной информации, дразня её должностью Орден и заговорщиков, он тем не менее рассчитывал получить от Верны магическую защиту. Николай настолько поднаторел в манипулировании людьми, что видел их слабости и умел их использовать так, чтобы люди делали то, что хотел император.
Дарен опустил голову Верны на подушку и отошел к окну. Его руки дрожали, но не от волнения или страха. Дрожь, как и чувство легкости, было следствием этого пугающе-притягательного дыхания пустыни. Вслед за ощущением обжигающего воздуха, наполняющего легкие, по его телу разливалась ртутью прохлада.
"Не иначе это какая-то отрава, которая окружает магов" — решил Дарен, когда в первый раз ощутил этот горячий воздух в себе. Но так как обошлось без губительных последствий для его здоровья, он вскоре забыл об этом. В следующий раз он почувствовал огонь в легких, тренируя взвод гвардейцев. И опять его насторожило это странное чувство. Он даже подумал, что его каким-то образом пытаются отравить. И даже хотел поговорить с Верной. Но забыл под гнетом срочных дел и отвратного происшествия в съемном доме старо-купеческого района. На всякий случай Дарен сменил полностью одежду, чтобы исключить отравление ядом через ткань и старался есть только проверенную пищу.
Когда он снова почувствовал раскаленный воздух Чир-Гатта внутри себя, его съедал гнев и ему даже показалось, что гнев и вызвал этот огонь в его легких. Помнится, он стоял на втором ярусе тайной комнаты за стеной Янтарного зала и наблюдал за гостями императора с целью выявить предателя. А взбесило его то, что Верна, слащаво улыбаясь и пронзая всех присутствующих по очереди холодным взглядом черных властных глаз, разгуливала по бальному залу и колдовала на виду гостей, придворных и приглашенных представителей культа мира и единства, чьи храмы строились рядом с капищами старых богов. Приверженцы культа были одеты в честь бала по светской моде и практически сливались с толпой разряженного народа. Отличить их можно было по излишне спокойному состоянию и телячьему выражению глаз. К магии в любом её проявлении они относились как к скверне. Быть может, перед светлыми очами императора они воздержаться от выступлений, но гвардейцы — нет. Гвардейцам был отдан приказ хватать всех подозрительных и странно ведущих себя дворян, а в случае сопротивления убивать на месте. Собрав всех придворных, высокопоставленных гостей, жрецов нового культа, ставшего популярным в столице после оккупации хищниками, император рассчитывал, что заговорщики проявят себя. Бал и представление высшему свету императорского мага являлись дорогой ширмой, рассчитанной не только отвлечь внимание народной массы на себя, но и заставить заговорщиков нервничать и совершать ошибки. Все-таки маг в Карплезире — повод для Ордена пересмотреть наскоро стратегию.
