Тригинта. Меч Токугавы

Впереди — очередной проход, из него идет особенно сильный запах. ОРКа поблизости нет, и я, приготовив Бич, шагаю в коридор. Полди заступает дорогу, поднимая перед собой скрещенные руки. Я просто смотрю на него — секунду, две... Гном отходит в сторону. 

Сердце бьется глухо, к горлу подступает тошнота: я до рези в животе боюсь увидеть, что там. Именно оттуда доносятся страшные, сводящие с ума, крики. 

Бегу на вой. Сзади неслышными прыжками летит Тристан, за ним, темной глыбой — Полди. Иногда приходится перешагивать через трупы: огромные, покрытые клочкастой шерстью, часто — с почти человеческими лицами.

Я вспомнила Дирга. Нельзя сказать, глядя на искалеченные трупы: повезло ему. Или стать таким, как они — лишь вопрос времени?

Вой не умолкает.  В нем уже различимы отдельные голоса, звучащие в унисон, он то поднимается выше, то падает до низкого, вибрирующего рыка, от которого ноют зубы, а на языке образуется шершавый налет.

Тристану хуже всех: этот звук давит на его вторую сущность, вытаскивая на поверхность самые глубинные, первобытные инстинкты. В попытках совладать с неконтролируемой метаморфозой, он нервно дергает ушами, скулит, изо рта, ставшего наполовину пастью, непрерывно течет слюна... 

Подходит Полди, достает небольшой сверток, помеченный красным крестом. В нем — пневмошприцы: каждый со своей маркировкой. Выбрав один, хватает Тристана за шиворот и тыкает ему шприцом в шею, в ямку под челюстной костью. Сидхе резко, с всхлипом втягивает воздух. Затем вытирает слюну и мотает головой, как собака. Уши его приходят в норму, в глазах краснеет сеть лопнувших капилляров. Гном вопросительно поднимает большой палец, Тристан только кивает. Говорить, даже просто открывать рот, в этом мертвом воздухе не хочется. 

Из боковой норы вдруг прыгает громадная туша. Чудовище — никак не удается его рассмотреть — бросается на меня, я падаю, в попытке уклонится. Над головой щелкают выстрелы. Пули входят в тело зверя, как в пластилин, и только когда очередь отрывает переднюю лапу, оно останавливается. Поворачивает ко мне огромную голову, и... пытается что-то сказать. Полди стреляет ему между глаз, голова модификанта взрывается кровавыми ошметками.

Присаживаюсь возле тела и, стащив перчатку, прикладываю ладонь к его груди, понимая, что это идиотизм самой высшей пробы: слушать сердце у безголового трупа. Но душа требует совершить хоть какой-нибудь ритуал. Притронуться, почувствовать, чтобы запомнить это касание на всю жизнь, сохранить в памяти образ искалеченного существа... Думала, Тристан покрутит пальцем у виска, но он только хлопает меня по плечу, и идет мимо. 

А потом мы входим в это... помещение: круглый зал, по периметру  решетки, за ними — бетонные казематы. Вонь такая густая, что кажется живой. Она прилипает к коже, обнимая липкими лапками, копошится в ноздрях, в лобных пазухах, заставляет жмуриться и чихать. Из глаз брызжут слезы. Прикрывая рот рукавом, я подхожу к ближней клетке и вглядываюсь в темноту. 

Невидящие глаза. Совершенно безумные на искалеченной морде. Непонятно, кем это существо было раньше. Клочья шерсти, как сухие травинки, сквозь них просвечивает голая, жирно поблескивающая черная кожа. Оно кидается на решетку, и вцепляется желтыми зубами, оставляя на прутьях ошметки густой слюны и крови.

В следующей клетке — почти человек. Глаза наполнены болью — его шея и грудь утыкана какими-то железными гвоздями или шунтами, из них сочится сукровица. Увидев меня, существо ковыляет к решетке, берется за нее передними лапами — скорее, все же руками, и пытается что-то сказать. Я наклоняюсь, чтобы лучше слышать, протягиваю руку... оно скалится и бросается на прутья всем телом.

Дальше — бывший тигрис. Расхаживает вдоль прутьев, переступая влажные, истекающие кровью, кучи на полу. Непонятно, умерли остальные сами, или он их убил... Дальше — хуже. Ни одного проблеска разума во взглядах, только ненависть и боль. Тела перекручены, искалечены. У некоторых не хватает конечностей, у других из тела торчат трубки, какие-то штыри, которые они даже не пытаются вытащить. Пол залит экскрементами вперемешку с гниющими кусками плоти — то ли кормом, то ли останками товарищей по несчастью.

— Пошли отсюда. — говорю я одними губами и киваю на коридор, уводящий дальше под землю. 

У Полди пищит рация, он знаками показывает, что нужно вернуться. Тристан машет ему рукой: — здесь, кроме этих несчастных, никого. Сами справимся.

Что делать с теми, кто сидит в клетках? Когда-то они были нормальными оборотнями, но вряд ли возможна реабилитация. Судя по искалеченным телам, способность регенерировать утрачена.  

Как мантру, повторяю про себя: — пусть это будет кто-то другой, только не я. Пусть решает, что с ними делать, кто-то другой. Тристан, или даже Гейдерих.

Или Ростов — как представитель Аляски... Возможно, если поместить их в хорошие условия, убрать этот мигающий синий свет, вытащить серебро, нормально кормить...

Потом мы попадаем в довольно большой зал, заваленный грудами вещей. Одежда громоздится огромными, до потолка, кучами.

А ведь я такое уже видела! На тех пленках про концлагеря... Вампиры снова взялись за старое? Значит, где-то поблизости обнаружатся и печи. 

Вампиры — хищники. Они генетически лишены чувства сострадания жертве. Никодим показывал кадры старой кинохроники, времен Великой Отечественной, когда кровососы возомнили, что могут править миром. Они сгоняли людей в концлагеря, отделяя от общего стада детей и стариков — тех просто рвали на месте, делали пару глотков из яремной вены, и бросали. "Скоропортящиеся продукты", как выразился один из генералов...

Яррист предупреждал, еще год назад. О новой войне. А я была такая злая, что просто не стала ничего слушать. И Нибелунги ждали войны, и Ростов. 

Вампиры готовят армию. Проводят эксперименты с целью вывести универсального солдата. Судя по горам одежды, через подземелья прошли тысячи, может, десятки тысяч оборотней...

Мой взгляд цепляется за яркое пятнышко. За красную тряпочку, кончик которой торчит из ближней к двери кучи. На негнущихся ногах я бреду в ту сторону, наклоняюсь...

Ткань всё еще хранит тонких запах. Головной платок, бандана — эту вещь я купила на каком-то базарчике, вечность назад, и подарила своей лучшей и единственной подруге Марико. Она всегда носила его: то вместо пояска к юбке, то на голове, повязав огненно-рыжие волосы, то на шее, как кокетливый шарфик... 

Безумным взором я оглядываю кучи. Взгляд то и дело выхватывает знакомые вещи: кожаную куртку, ботинок с красной, потрескавшейся и заклеенной гуммиарабиком подошвой, чехол телефона с кокетливой плетеной кисточкой.

Они все здесь. Сашка, Марико, бенгальский тигр Махатма — тихий кришнаит, путешествующий по миру в поисках просветления. Людмилла — бурая волчица. Она была старше всех, заботилась о стае, как о собственном выводке; вепрь Петруха, могучий, как два слона — так шутил Махатма... Все они здесь.

Я думала, что уведя Носферрату за собой, дам оборотням время на бегство. Я думала...

Их схватили. Истязали, пока я, вырядившись сидхейской принцессой, гуляла с Тристаном. Они умирали, пока я занималась любовью в роскошном пентхаузе.

Из груди рванулся крик, но я зажала рот руками. Нет. Не сейчас.

Я виновата в их гибели. В их мучительной, полной страха и отчаяния жизни — там, в клетках позади. Я предала их.

Поднявшись с пола, я запихала скомканный, мокрый от слез платочек за пазуху и повернулась к Тристану.

— Уходи. Здесь больше никого не осталось.

— А ты?

Голоса в мертвом воздухе шуршали, как пересохшая газетная бумага. 

— Это они, Тристан. Моя стая. — я махнула рукой назад, к клеткам. Больше ничего не могла сказать, горло свело судорогой и звуки просто не шли.

Тристан всё понял. 

— Я останусь с тобой. 

— Я. Должна. Сама. -  горло будто набили бритвами. — Иди. Я догоню.

— Гномы собираются всё здесь взорвать.

— Ничего. Я успею.

— Возьмешь? — Тристан протянул свой автомат.

Я представила, как пули входят в их тела, разрывая кожу, мышцы, выбивая фонтаны крови... и покачала головой. Нет уж.

Я жду. Я просто хочу, чтобы Тристан ушел. Он знает, что я намереваюсь сделать. Такие вещи разъединяют людей. Заставляют друзей сторониться друг друга, любовников — прятать глаза, отворачиваться, делая вид, что ничего не было, и в конце концов — разбегаться. Я должна быть одна, отныне — и навсегда.

А потом я пошла к безумным, больным, ненавидящим меня существам, забывшим, кем они были, и спросила: — Вот человек стоит на распутье между жизнью и смертью: как ему поступить? И сама же ответила: Когда есть две дороги, нужно выбирать ту, что ведет к смерти.

И взмахнула Бичом.

ГЛАВА 28

ЯРРИСТ БАРБАРОССА

Африка, Тунис.

— Где она?

Мой бывший ученик потряс головой. Уперевшись руками в колени и наклонив голову, он часто дышал, пытаясь совладать со слабостью. Я ждал. Еще не хватало свежеиспеченному монарху блевать на публике. 

Наконец он справился со своим желудком и выпрямился. 

— Там вся её стая. — сказал он, отхлебнув из протянутой кем-то фляжки. — Бывший парень, подружка, остальные... Мы нашли вещи. И их самих, в казематах за решетками.

— Не факт, что это были именно они. Там было много подопытных. — заметил я.

— Скажи это ей. — огрызнулся Тристан.

Я повернулся к Полди. Он должен был выйти последним, убедившись, что бойцы покинули подземелья.

— Спокуха! — гном только что снял шлем и вдыхал, раздувая ноздри, предрассветный воздух. — Я вижу её на экране.

— Дай! — Тристан подскочил к гному.

— Погодь! — одной рукой гном удерживал сидхе, а сам, зубами, сдирал перчатку. — Вот, смотрите... — наконец он протянул планшет. — Она всё еще там, а время дорого. Нельзя, чтобы нас засекли наблюдатели. Особенно тебя! — он ткнул пальцем мне в грудь. — Как ты объяснишь ООН свое присутствие при уничтожении охраняемого памятника?

Гном был прав. Я вообще не должен был здесь находиться. Но... не видевшись с Наоми больше года, не мог упустить такую возможность. Я должен был убедится, что она — всё еще она.

— Вы достали всё, что нужно? — уточнил я у Полди.

— Доказательств хватит на три Нюрнбергских процесса. — гном кивнул на ящики и мешки, вытащенные из катакомб.

Я еще раз посмотрел на экран. Точка, обозначающая Наоми, не двигалась.

— Всё готово для взрыва? — Полди кивнул. — Тогда отдавай приказ.

На меня налетел вихрь и замолотил по лицу, по груди...

— Тристан, успокойся.

— Заткнись, Яррист! Она всё еще там!

Я схватил его за запястья и сжал. Тристан покраснел от натуги, лицо его вытянулось, став пастью, руки укрупнились, когти впились мне в кожу. Я, не отрываясь, смотрел ему в глаза.

— Я ненавижу тебя, Яррист Проклятый. — наконец выдавил ученик сквозь зубы и отступил.

— Взрывай. — я кивнул гному, тот удерживал взгляд долю секунды, затем прошептал несколько слов в бусину микрофона. В глубине катакомб завыли  сирены.

Я чувствовал, как ихор заполняет тело. Зашевелились от невидимого ветра волосы, крылья встрепенулись, готовые вырваться на свободу. А если я не прав? Она ведь такая упрямица, моя девочка...

До хруста сжав планшет, я следил за неподвижной точкой. Сирены продолжали выть. Еще тридцать секунд... Тристан сопел рядом, судорожно вцепившись мне в локоть. Он что-то беззвучно шептал. Я не сразу понял, что мои губы тоже шевелятся.

Точка на экране немного переместилась и вновь замерла. У меня упало сердце. Уже хотел отменить приказ, но точка наконец двинулась. 

— Она не успеет! — проскрежетал Тристан.

— Там рядом — боковой выход. — Полди стоял за плечом Тристана. — Я его отметил, когда сканировал подземелье.

Взрывов слышно не было, но земля под ногами ощутимо заколебалась.

— Надо лететь, найти её! — Тристан кинулся к вертолету, я его удержал.

— Как ты думаешь, почему она хотела остаться одна?

— Потому что у неё тараканы вместо мозгов! Трахнутое гири! Умереть, чтобы не потерять лицо! Это ты виноват! Ты, Яррист! Из-за тебя она двинулась! — я молча ждал, глядя ему в лицо. Ученик засопел, и взял тоном ниже: — Из-за тебя она не способна думать и поступать, как обычный человек.

— Я был твоим учителем пятнадцать лет. Ты чувствуешь себя необычным?

— Еще как! — Тристан набрал в грудь воздуха, но я не дал ему заговорить.

— На самом деле, ты злишься, потому что бросил её одну.

Тристан осекся. 

— Но ты не мог по-другому, верно? Наоми тебя убедила.

— Пора. — сказал Полди, стоя к нам спиной. Он изучал в бинокль линию светлеющего горизонта. — К нам летят гости. 

— Она не погибнет. — произнес я, не чувствуя никакой, на самом деле, уверенности. — Её этому учили.

— У тебя, в конечном итоге, всё сводится к учебе. — буркнул Тристан и,  нахохлившись, похромал к вертолету.

Машина бесшумно подпрыгнула и расправила крылья. Я смотрел, как древний Керкуан проседает внутрь себя, как на месте катакомб закручивается плотная пылевая воронка.

Гномы знают своё дело. Всё будет выглядеть так, будто тысячелетние руины обрушились из-за естественных причин: не выдержали древние перекрытия, да и дожди с ветрами сделали своё дело...

— Этот волчара что-то ей успел наплести. — Тристан заговорил впервые с тех пор, как мы взлетели.

— Что ты имеешь в виду? 

— Перед рейдом она встречалась с Ростовым. Я не успел ничего предпринять — нужно было соблюсти формальности после смерти отца... А она стащила телефон Полди, забила стрелку и слиняла к этому седому волчаре.

Я кивнул, принимая к сведению. Значит, Семьяза вновь поступил так, как было удобно только ему. 

— Он что-то ей сказал. — настойчиво повторил Тристан. — Ночью она была нормальная. Такая, как всегда. Живая. А после встречи... Я даже испугался. У нее помертвели глаза. Раньше этот её кураж — ну, ты знаешь: "самурай всегда стремиться к смерти"... Это был кураж.  Позерство. Но не теперь. Я почему так сильно испугался? Понял, что она решила остаться там. С мертвыми.

— У Бога нет мертвых.

Мой ученик хотел сказать что-то дерзкое — это видно было по лицу, по тому, как искривились губы, но Тристан сдержался, и только спросил:

— Ты действительно в это веришь?

— Все, кто умирает, обретают вечную жизнь у Престола Его.

— Ага. Только вот незадача: никто не вернулся, чтобы рассказать, как же там клёво! С чего ты взял, что всё именно так?

— Мне сказал Никодим.

Тристан надолго замолчал. 

— Знаешь, что в тебе бесит больше всего? — вдруг спросил мой бывший ученик. Я поднял бровь. — Твоя непокобелимость. Уверенность, что всё будет так, как ты хочешь. Ты прямой и твердый, как... соляной столб. Каменный истукан. Но... Иногда, в порядке исключения, хотелось бы увидеть в тебе человека.

Я усмехнулся.

— Я тоже иногда ошибаюсь. 

— А Никодим? Он может ошибаться? 

Я сжал челюсти так, что зубы хрустнули, и сглотнул горькую слюну.

— Остается только верить в то, что на этот раз он не ошибется.