Тригинта. Меч Токугавы

Наконец стало можно подступиться, и Наоми бросилась к Ярристу. Упав на колени, она бессильно скребла пальцами черную корку, и что-то говорила. Через несколько мучительных мгновений раздался оглушительный скрежет, скорее, хруст, и Яррист пошевелился. Наоми судорожно всхлипнула.

Руки ангела разжались, он распахнул веки. Из обожженных дыр полыхнуло золотом. 

Вампир захрипел, тоже содрогнулся с головы до ног, в воздух поднялось облако черного пепла. Он повернул голову к невидящему, залитому ихором лицу Ярриста и  с трудом произнес:

— Мы... должны... верить.

— Ха... — проскрежетал Яррист. — Веры... не существует.

— Мы! Должны! Верить! — упрямо повторил вампир. Вместе со словами изо рта его вылетали хлопья сажи. — Смертию смерть... поправ... — не договорив, он застыл.

Яррист долго молчал. Дыхание из его груди вырывалось с натужным, сухим свистом. Потом, сделав усилие, он поднес обгоревшую руку к лицу Наоми, прикоснулся к её щеке и уронил.

Глаза его вспыхнули, а затем погасли.

Через некоторое время Наоми встала, а затем наклонилась и осторожно извлекла из обгоревшей руки Ярриста потухший огненный меч. Он был такой же черный и обугленный, как и мертвый ангел. Держа его острием вниз, она подошла ко мне и заглянула в глаза. Лицо её было пустым, губы очень тихо, почти беззвучно шептали. Мне удалось расслышать: — "смертью смерть поправ... "

Легко коснувшись губами моей щеки, она отошла, села на колени и приставила меч к груди. Я заметался, как безумный, внутри своей клетки.

— Вот человек стоит на распутье, между жизнью и смертью. Как ему поступить? — спросила она, глядя мне в глаза. И всадила меч под грудь. Закричала, на подбородок её хлынула кровь.

Втянув воздух сквозь зубы, выдохнула:

— Нет жизни и смерти... — и повела острие вбок. Завалилась вперед, упершись рукоятью в пол, но выпрямилась. — Есть только Путь. — и дернула лезвие еще раз, раскроив живот наискось. 

Светло улыбнулась, будто и не было этой невозможной, чудовищной раны. А потом глаза её закатились, а голова упала на грудь.

Кровь густым потоком стекала на пол, заливая рассыпанные динарии, вампира и ангела, сплавленных воедино, как бы соединяя их с нею, с Ш'хиной. 

А я ничего не мог сделать. Мне оставалось только ждать. И верить.

ГЛАВА 48

ГОЛЕМ

о. Сицилия.

Вглядываясь в рассветный горизонт, так же, как царь Эгей, ожидающий сына из опасного похода, я гадала, какой парус увижу: черный, или белый? Канул в Лету Эгей, вместе со своим сыном Тезеем, да и крутобокие корабли давно истлели на неведомом берегу... А я всё стою, всё жду своих героев.

Яхта наконец причалила и они, один за другим, сошли на берег. Король Таранис, целый и невредимый, но с постаревшими на целую вечность глазами; Счастливчик Лучано — а ведь его прозвище вновь оправдало себя! Молодой, рыжий, топая по сходням, он вовсю ухмылялся щербатым ртом.

Яррист нес на руках девушку. Голова её была запрокинута, ноги и руки безвольно покачивались в такт шагам. Я бросилась к ним, но Барбаросса, ревниво оттеснив меня плечом, не дал подойти.  Архистратиг изменился. Волосы его поседели, один глаз стал мертв, черен, как потухший уголь, и пуст, да и во втором более не угадывался отблеск золотого ихора. Могучие плечи поникли под тяжестью оплавленных доспехов. А вот усмешка осталась прежней: вечная гримаса превосходства...

— А вы, драгоценная, какими судьбами оказались так далеко от дома?

Я отшатнулась, но взяла себя в руки. Ему многое можно простить. Сейчас — многое.

— Встретить героев — честь для меня и неизменный долг. — я попыталась издалека заглянуть в лицо девушки, бледное и изможденное. — Она жива?

— Мы не знаем. — обойдя меня, он ступил на узкие, вырубленные в скале ступени, ведущие наверх, в замок.

А вот Рефаим, в отличие от остальных, казался таким же, как и на протяжении шести тысяч лет, что я его знала...

— Рад вас видеть, Лилит. — Семъяза вежливо поклонился.

— Почему вы так долго?

— Они были мертвы, как высосанный досуха младенец. — рыжий разбойник притворно хлопнул себя по губам. — Прошу прощения, высокородная донна. Трудно вот так, сразу, отвыкнуть от старых привычек.

— Помнится, в посмертии вы не были столь вульгарны, Иегуда. — заметил Семъяза.

— Ах, мой бывший консильери... Долгие годы я был скучным стариком, и много ли мне было надо? — Счастливчик театрально развел руками. — Зато теперь я молод и безрассуден, как и в тот давний, трижды проклятый день, когда Гигант вошел в ворота отцовского дома в старом Ерушалайме. — тут он спохватился и заметил озабоченно: — Кстати, нужно незамедлительно принять меры безопасности. Как только Тригинта узнает, что я остался не у дел, слетятся стервятники. — и он тревожно оглядел небо, словно боялся, что птицы уже хищно парят над островом.

— Тригинты больше не существует, Маккавей. — бросил Таранис, проходя мимо. — Ты запамятовал, что был единственным, уцелевшим из первой Тридцатки?

— И то верно... — бывший вампир облегченно просветлел лицом. 

Я повернулась к Лучано:

— Вы сказали, они были мертвы. Поясните, будьте добры. 

— Самим бы хотелось разобраться, великолепная донна. Но, кажется, мы все еще не в себе. — он передернул плечами, укрытыми черным, с белым подбоем плащом, удивительно ему не шедшим. — Предлагаю подняться в замок. Там должна остаться кое-какая еда... Я имею в виду кладовые, что мы держали для живых слуг. Две тысячи лет я жаждал отведать копченого окорока, две тысячи! Представлял ломоть горячего хлеба — всякий раз, когда городские пекарни разжигали печи, я испытывал голод, по силе не сравнимый даже с вампирской жаждой крови! Мечтал выпить бутылку хорошего вина... Вы знаете, донна, мы тут, на склонах Этны, развели замечательные виноградники. Пойдемте! — он оглядел всех по очереди. — Надеюсь, древняя распря не помешает вам насладиться моим гостеприимством. Тем более, что сей конфликт исчерпан до самого донышка.

— Лично я проголодался, как волк. — откликнулся король Таранис. — Надеюсь, в ваших кладовых найдется добрый кусок сырого мяса?

— Они в вашем распоряжении, э-э-э... ваше величество. 

Я смотрела в спину Ярристу, поднимавшемуся всё выше.

— Позвольте проводить вас, Лилит. — предложил руку Семъяза и мы вместе направились к ступеням.

— Что там произошло? — спросила я снова.

— Из-за раны, полученной копьем Всевышнего, я никак не мог повлиять на ход событий...

— Но вы видели!

— В этом-то и трагедия, прекрасная Лилит. Видеть, как они умирают, как Наоми убивает себя, и ничего не в силах изменить...

— Что вы сказали? — я вырвала руку из-под его локтя. — Ш'хина покончила с собой?  

— "Смертию смерть поправ". — помните, Иегошуа не раз повторял эти слова? — он посмотрел так, словно взглядом хотел передать какую-то мысль. Будто опасался высказать её вслух.

— Умерев, он надеялся воскреснуть, тем самым сравниться с бессмертным Создателем... — задумчиво произнесла я. — Вы надеетесь, у нее получится? Исполнить предназначение?

Он только пожал плечами и вновь взял меня под руку.

Некоторое время мы поднимались в полной тишине. Затем я заметила:

— Лучано стал человеком.

— Наверное, это и было самым заветным, самым сокровенный желанием вампира. — кивнул Иван. 

— А Яррист? Что с ним?

— Простите, Лилит, я и сам не понимаю. Кто знает, какие сюрпризы таятся в дарах Ш"хины? Я, например, обрел свободу. — Семъяза слегка пожал плечами. — Нас всех нашел король Таранис. После схватки с братом он спустился в пещеру...

— Это оно? — мы одновременно взглянули вверх. Таранис поднимался по ступеням, небрежно опираясь на копье с длинным листовидным наконечником, испещренным древними знаками.

— Маккавей отыскал его после исчезновения Форега, и хранил все эти годы. Не беспокойтесь, теперь копье в надежных руках. 

— Смертию смерть поправ. — задумчиво повторила я. — Вы думаете, она...

— Ничего я не думаю! — оборвал меня Семъяза. -  Но верю. И давайте не будем об этом. 

...Счастливчик постарался на славу: стол ломился от яств. Блюдо с жареным фазаном, другое с молочным поросёнком, груды фруктов, источающие сдобный аромат хлеба... Даже несколько древних, в паутине и пыли, кувшинов с заплесневелыми боками и залитыми черным воском горлышками. На серебряных столовых приборах — отблески сотен свечей.

Семъяза вышел к столу в черном смокинге, Лучано — в белоснежном фраке, король Таранис раздобыл где-то кожаную куртку с множеством замков и заклепок и такие же штаны — не иначе, порылся в гардеробе Вито.

Один Яррист так и не снял оплавленных доспехов, только страшный мертвый глаз прикрыл черной повязкой.

Спускаясь по лестнице, сидхе разглядывал череду портретов испанских грандов в костюмах разных эпох. Просмотрев все, король усмехнулся, и повернулся к Счастливчику.

— А вы не лишены тщеславия, Маккавей. Вот начнет кто-нибудь изучать ваши семейные портреты, и уверует в переселение душ...

— В моём замке, на протяжении веков, гостили самые разные люди. — пояснил бывший вампир. — Этот портрет, например, написал Караваджо — его сослали на Сицилию за какую-то мелкую провинность. А этот — Мазаччо, он гостил у меня несколько месяцев, лечился от чахотки... — Счастливчик скромно потупился. — Кое-что я, разумеется, выставляю в музеях, Прадо, Лувре и других, по всему миру. Но жемчужину коллекции — круговую фреску "Битва в долине Меггидо" — я не показываю никому, кроме избранных. Она написана на стенах Львиного зала, и, как вы понимаете, не может быть перенесена в другое место. Если пожелаете, ваше величество, позже мы поднимемся в башню. Пикассо был гением, согласитесь. Я даже предлагал сделать его вечным — ну вы меня понимаете... Но он отказался. Боялся, что перестав испытывать животный страх смерти, не сможет творить... Замок Крови Господней хранит множество реликвий. Заботу о некоторых я нижайше попрошу принять на себя Рыцарей ордена Святого Динария — дабы не оказались они в неподобающих руках; другие же... Возможно, настал день, когда чудеса моего замка предстоит явить миру. Но! — Счастливчик гостеприимно повел руками — прошу к столу! 

— Вы приготовили поистине царское угощение, дон Лучано! — я улыбнулась, принимая его руку.

— Ну что вы, солнцеликая донна! Мне это доставило истинное наслаждение. И... маленькая просьба: не зовите меня больше доном. В роли хозяина Сангре-де-Диос я устраиваю последний прием.

Яррист, проходя мимо нас, самым невежливым образом хрюкнул, затем, пинком подвинув тяжелое кресло, упал в него, схватил ближайший кувшин и, отбив горлышко о край стола, сделал могучий глоток.

Семъяза сел рядом с ним. 

— Может, не следовало оставлять Ш'хину одну? — спросил он. — Если она очнется, хорошо бы, чтобы рядом кто-то был...

— Всё еще пытаетесь давать советы, дорогой братец? — съязвил Барбаросса и отвернулся. 

Что-то с ним было не так. Будто разжалась, распрямилась тугая пружина, спрятанная в груди. В движениях, вместо выверенной точности, появились широта и размах, единственный глаз блестел какой-то новой, незнакомой мне страстью, и весь облик Первого Рыцаря стал будто проще, доступнее. Он больше не опалял.

ГЛАВА 49

ИЕГУДА МАККАВЕЙ

Исповедь бывшего вампира

...Помню, как вошел он на наше подворье, кутаясь в серую плащаницу и нахлобучив капюшон до самого носа. Ростом Гигант на локоть превосходил любого, и, хотя плечи его были согбенны, а на спине дыбился горб, никто не принял бы его за недужного. 

Мы с братьями в тот час грузили телегу хлебами, чтобы везти на рынок — небо только начинало светлеть за Ярдэйном. Тихий это был, и покойный рассвет. Мулы негромко фыркали во сне о своей, вестимо тяжелой, мульей жизни, на заднем дворе, просыпаясь, хрюкали свиньи, а над крышами окрест разносился чистый, звонкий крик петуха.

Когда он вошел и встал посредь двора, как истукан, показалось, что стихло всё не только у нас, а и во всём городе. Будто накрыли славный Ерушалайм железным ковшом, отделив твердь от небесного свода... 

Лишь с заднего двора слышалось, как ругается птичница Салмонея: споткнувшись о свиную поилку, она рассыпала зерно.

Узнав Рефаим, мы удивились: давненько никого из них не встречалось средь людей. Да что я говорю! Еще прадед наш, бен Ахав, рассказывал бате, когда тот был маленьким, как его отец видал последнего Гиганта: заросшего диким волосом, голого и босого, в цепях, его водили по площадям, дабы простой люд мог подивиться на бывшего тирана...

Но это был точно он: ни от кого иного не становилось так пакостно, как от Рефаим: под кожей будто бегали полчища красных песчаных мурашей, а в черепе, вместо мозгов, копошились мучные черви... А еще говорили, если Гигант долго стоит на одном месте, то земля под его ногами сама собой начинает превращаться в соль и на ней больше ничего не растет. Но это уже были сказки, как мы в скором времени убедились.

Старший мой брат Илия шепнул Марку, чтобы тот бежал за отцом, а сам, подхватив ближайшую краюху, двинулся к Гиганту. Я, не растерявшись, зачерпнул ковшом водицы и пошел вслед за ним. Разломав краюху — от белого, пухлого излома шел такой аромат, что потекли слюнки, — Илия протянул кусок Пришедшему.

Рефаим, выпростав из-под одеяния черную свою клешню, принял хлеб, запил его водой и мы вздохнули свободней. К тому времени отец, предупрежденный Марком, вылетел из дому и распростерся ниц, повторяя древние слова подчинения. За ним повалился и Илия, вторя отцу: его, как старшего, обучали тайным премудростям. Мы с Марком тоже бухнулись на колени — по примеру.

На рынок в тот день так и не поехали...

Далее было вот что: пришлый назвался Форегъом, предводителем Падших. Как ему удалось вырваться из Рахвии, он не сказал, помянул только вскользь пристрастие Рафаэля к азартным играм;

Он поведал, что явился в Ассию, — так он называл наш мир — с тем, чтобы взять наконец причитающееся им, ангелам, по праву рождения. Мы с Марком почти ничего не поняли, но старший братец — бледный, с безумным горящим взором, ни разу не евший с тех пор, как явился этот новоявленный Сатан"а — шепнул, что Гигант желает захватить власть, и мы должны ему в этом помочь. Страх овладел нами, мною и Марком, но отец прикрикнул, что это — шанс для Маккавеев возвыситься, вернуть былое величие и славу, как нам и прочилось во времена пра-пра-прадеда Елиазара. А вот Илия боялся, как и мы: его умные глаза лихорадочно сверкали, а худые пальцы не останавливались ни на миг, то сплетая, то расплетая ремешки кожаного пояса...  

Нас с Марком гоняли по всему городу с тайными поручениями: найти то, принести другое, а батя со старшим братом неусыпно пребывали при особе Гиганта. Всё время они совещались, забравшись в подклеть, подальше от всех, нещадно паля драгоценное кедровое масло — то самое, что отец жалился жечь даже и на Хануку, предпочитая топленое сало; зато сейчас в расход шел второй кувшин...

Мать, сестер и дворовых он вскоре услал из города, к дяде нашему Евсевию в Галилею. И наказал оставаться там, пока он сам не позовет. Так что на нас с Марком обрушились еще и хозяйственные заботы: задать корму скоту, вычистить птичники и конюшни, да состряпать обед, да постирать... словом, крутились мы, как ишаки на мельнице, и о чем шептались Форегъ с батей и Илией, толком не слышали. Знали только, что вознамерился Гигант пойти перед праздником опресноков на лобное место и убить там некоего Иегошуа, которого и так уже собирались казнить.