Тригинта. Меч Токугавы

ГЛАВА 29

НАОМИ    

Когда никого не осталось, я легла на пол перед клетками и затихла. Это должно случится само собой: я просто перестану думать, дышать, перестану... быть.

Я оцепенела. Нужно просто расслабиться и отпустить сознание. Пусть уплывает. Это ведь так легко: ни о чем больше не думать, ни за кого не переживать... Отпустить всё и тогда пружина в груди наконец-то распрямится, её острый конец проникнет в сердце, последует вспышка боли, и — пустота...

Резкий свет натриевых ламп пробился сквозь слипшиеся от чужой крови ресницы, послышались тихие плески, капанье, хлюпы... Испуг, что в этом месиве может остаться кто-то живой, выбросил меня из оцепенения. Вам никогда не приходилось сталкиваться с этой особенной формой милосердия: желать, чтобы кто-то побыстрее умер? Перестал существовать. Прекратил испытывать боль. 

Мне хотелось только одного: чтобы больше ничего не двигалось. Чтобы, не дай Бог, никто не поднялся...

Одна проблема: во второй раз проделать все необходимое для того, чтобы отключиться, перестать "быть", не получалось. Мысли не хотели успокаиваться, они скакали под сводом черепа, как блохи на сковороде, не давая расслабиться, глаза упрямо открывались. Тело начало чувствовать холод, ноздри — смрад, и разум настойчиво напоминал о том, что было бы неплохо выбраться куда-нибудь на свежий воздух.

Но для этого требовалось оправдание. Почему я не должна лежать здесь, со своими друзьями, в темноте и сырости? Почему им предназначено разлагаться, постепенно растекаясь гнойными лужами, а я имею возможность начать переставлять ноги, одну за другой, до тех пор, пока не почувствую свежий ветер?

Говорил Никодим: если сегодня очень тяжело, нужно потерпеть до завтра: станет немного легче. Совсем незначительно, но все же лучше, чем вчера. И так — каждый день...

Сомневаюсь, что это мой случай. Завтра будет так же плохо, как сегодня. Через год будет так же плохо. И через сто лет... Он просто не понимал, о чем говорит.

И тут я услышала шорох. Открыла глаза, затем приподнялась и попятилась к стене. Бич лежал там, где я его бросила: метрах в трех позади, у клеток.

— Маха... — голос будто потерялся в пустоте.

Она начала поднимать пистолет, я метнулась за колонну. Раздался громкий вой — гномы включили сирену. Значит, они завершили зачистку и теперь собираются всё взорвать.

Маха, выругавшись сквозь зубы, скрылась в темном тоннеле. И тогда я, подобрав Бич, рванула за ней. 

Шла по запаху: аромат лилий, горного меда и гвоздики. Удушающе-тяжелый, он не рассеивался даже в присутствии крови и экскрементов.

Сирена выла всё настойчивее, и можно было только надеяться, что я бегу в верном направлении. 

Пробудилась тлевшая в груди жажда убийства, бешенство сердца, которое никогда не оставляло меня надолго. То, что мы встретились в катакомбах, над не остывшими телами моих друзей — не случайно. Это — судьба...

Вылетев на берег моря — Керкуан остался в стороне, на высоком плато — я припустила за тонкой фигуркой, бегущей к катеру.

Волны с грохотом накатывали на черную гальку, а там, где был древний город, вспухал огромный клуб пыли. Снизу не было видно, что творится на самом плато... 

В катере ждал Дирг — я его сразу узнала. Непутевый братец Тристана всегда оказывался там же, где его матушка... Что они делали в лабораториях вампиров?     Пришло в голову, что они могли быть теми самыми поставщиками живого товара. А почему нет? Доставили очередных пленников, а тут — нападение...

Маха была уже по пояс в воде. Я прыгнула ей на спину, сверху накатила волна и потащила нас по камням... 

Отфыркиваясь от песка, я поволокла тетку к берегу. Она отбивалась. Один раз Махе удалось засадить пистолетом мне по губам, из глаз посыпались искры, губа лопнула. Дирг что-то кричал издалека. 

Она пыталась измениться: нос превращался в клюв, на костлявых пальцах отрастали когти и бессильно скользили по комбезу.    

Маха пыталась вырваться, но я вцепилась в нее мертвой хваткой. Глаза её, по-птичьи круглые, совершенно безумные, прожигали ненавистью.

Послышался шум мотора: катер быстро удалялся от берега. Он быстро превратился в точку, прыгающую по волнам.

Маха вырвалась и, уже не пытаясь бежать, развернулась ко мне.

— Он бросил тебя! — я сплюнула розовой, горько-солёной водой. — Сынок пожертвовал тобой, чтобы спасти свою шкуру!

— Он вернется!

— Ты знала, что делаешь из него монстра? Как ты могла поступить так с собственным сыном? Или тебе было всё равно? 

— Ты сама стала подстилкой, чтобы занять трон! — нос её загнулся крючком, вместо волос на голове топорщились мокрые перья.

— Вот, значит, в чем дело! Любой ценой рвешься к власти...  

Она хрипло рассмеялась, выхаркивая воду.

— Думаешь, Оберон был душкой? Или мой младший сын? Или ваш ненаглядный Яррист? Думаешь, его за красивые глаза зовут Проклятым?

Улучив момент, Маха перекинулась, и, выставив когти, спикировала, метя в лицо. Поймав мощное крыло и навалившись всем весом, я старалась затащить её под воду. Сова била когтями, но комбез продрать не могла. Какое-то время мы ворочались в прибое, захлебываясь и визжа, как две гарпии.

Спустя вечность мне удалось добраться до шеи птицы, оказавшейся на удивление тощей. Сомкнув руки, зажмурившись и пуская пузыри, когда накатывала очередная волна, я держала сову под водой, чувствуя, как удары крыльев становятся всё слабее.

Лёгкие разрывались, голова гудела от ударов волн. Мною владело безумие — лучше захлебнуться, чем разжать хватку. 

Потом я с трудом поднялась, но новая волна ударила в спину, сбив с ног. Комбез намок и тянул на дно, из разбитого носа шла кровь. Миновав кромку прибоя, я уселась на песок и рассмеялась.

Интриги, ненависть, предательство... И после всего, дохлая тушка Махи, раскинув крылья и задрав лапы, безмятежно качается на волнах. Финита ля комедия.

ГЛАВА 30

НАОМИ

Побережье Туниса.

Встретив рассвет на берегу, я отыскала несколько красивых камешков и зашвырнула их в море — по одному за каждого убитого мною оборотня. Марико, Сашка, Акела, Петруха... А затем пошла вдоль кромки прибоя.

...Убивать легко. Бич с легким шелестом рассекает плоть и кости, в ушах стоит вой, хрип, рык, визжание, плач...

На людей набрела к полудню: они нежились на солнце, кидали через сетку мяч, рассекали лазурные воды на серферных досках... Молодые, счастливые лица, чистые, не обремененные заботами глаза, громкий смех. Курорт? Кемпинг?

Пробираясь среди отдыхающих, заметила, что все они примерно одного возраста: около двадцати. Странный пляж... Ни мамаш с крикливыми младенцами, ни толстобрюхих папиков, с вожделением наблюдающих за буйством молодой, почти ничем не прикрытой плоти...

Среди жизнерадостной, легкой толпы чувствую себя потной вороной. Или нет: чучелом вороны, Ктулху знает сколько лет провалявшимся в темном, пыльном углу. Его погрызли мыши, побила моль, а потом кто-то нашел тушку и выбросил на улицу. И вот, это жалкое порождение таксидермиста, с иссохшей кожей и приклеенными перьями оказалось под солнечными лучами...

— Хай!

Высокий парень. Загорелый до черноты, с бритой головой и пиратской серьгой в ухе. Кожа головы покрыта вязью замысловатых татуировок.

— Хай. — я кашляю, и никак не могу остановиться.

— Бери! — протягивает голубовато-запотевшую, с капельками конденсата, бутылку.

— Спасибо.

Я долго пью. Вода ледяная, от нее ломит зубы и саднит в горле, струйки текут по подбородку и шее.

Бронекостюм я скинула где-то на берегу, оставшись в черных шортах и такой же майке.

— Ну что, пойдем? Я тебе всё покажу! Меня, кстати, зовут Омар.

Я удивлена: к совершенно незнакомой девушке проявляют столько гостеприимства и дружелюбия. А впрочем... Что я знаю о нравах нынешней молодежи? Может, сейчас так принято.

Молча кивнув, я иду за парнем.

Лёгкие сборные коттеджи и трейлеры в живописном беспорядке  разбросаны вдоль берега, выцветшие тенты громко хлопают на ветру, под тентами, там и тут, на складных стульях — такие же молодые парни и девушки, как на пляже, только чуть более одетые. Приветливо улыбаются и машут нам с Омаром. Я ничего не понимаю. 

...Пункты раздачи — в центре и на пляже. Раз в неделю подвозят свежий сок, так что можно ни о чем не беспокоиться. 

Оказывается, Омар что-то говорил, но большую часть я пропустила.

— Какой сок?

Смотрит на меня, как на дурочку.

— Амрита! Сок жизни.

Голова слегка кружится. Тело чешется, пот течет по бокам, спине, ногам, на серой от пыли майке проступили темные пятна.

— Слушай, ты извини... Тут у вас гостиница есть? Мне бы помыться, поспать... 

— Конечно! Я не подумал, что ты устала. Пойдем.

Он подвел меня к белому, чуть облупленному трейлеру, открыл овальную дверь и кивнул внутрь.

— Это гостевое жилье. Пресная вода, немного еды, одежда... Вечером приходи на пляж. Будет клёво!

— Спасибо. — я шагнула в сумеречное, душноватое пространство. 

Вода — явно переработанная из морской, тепловатая, с солоновато-серным привкусом. После душа, не одеваясь, топаю по чуть покачивающемуся полу и падаю на махровую простыню, наброшенную на диван. Еще успеваю подумать, что надо бы одеться, на случай, если кто вздумает заглянуть... И засыпаю.

Просыпаюсь в слезах. Там, во сне, я была с Сашкой. Мы занимались любовью в теплой траве, сверху были звезды, а вокруг — ни души.

Потом мы сидели у костра, я расчесывала густые, медовые Сашкины волосы и рассказывала ему о Носферрату, о грудах одежды, наваленных до потолка... Затем мелькнул красный платок...

— Всё это сон, — говорила я Сашке. Он, жуя травинку, смотрел сквозь пушистые ресницы и соглашался:

— Сон...

Сначала мне стало легко и радостно от того, что Сашка опять рядом, и ни о чем больше не надо жалеть; но потом явился волк с разодранным боком, волочащимися по траве кишками, без одного уха, в зияющей ране — желтоватая кость черепа, и откуда-то я знаю, что этот волк — Акела, и вдруг вспоминаю, прямо во сне, что ни Сашки, ни золотой лисички Марико больше нет... И тогда я начинаю плакать.

Убив Маху, я запретила себе думать. Сосредоточилась на дыхании: вдох-выдох. На ходьбе: одна нога, затем — другая. На сглатывании слюны, на потных подмышках, трении белья о кожу, шуршании гальки под ногами, бликах на воде, криках чаек, шуме ветра... Что угодно, только бы не думать. Не вспоминать, не прокручивать раз за разом навеки въевшийся в память ролик: мутные, полные боли глаза, желтая тягучая слюна из искореженной пасти и низкий, не стихающий ни на секунду вой.

Встав, плеснула в лицо воды, напилась, пошарила в небольшом шкафчике над откидным столиком, и, найдя упаковку чипсов,  отправила в рот целую горсть похожих на сухое мыло хлопьев. 

Не думать. Делать. И поменьше спать. Вообще не спать...

В трейлере нашлась одежда. Я выбрала широкую цветастую юбку, рубаху с ракушечным орнаментом по вороту и рукавам и сандалии на ремешках. Оделась. Рубаху поверх юбки подвязала синим пояском, причесалась пластиковой оранжевой расческой с несколькими сломанными зубцами, пальцем почистила зубы — чужую щетку, с потемневшей, разлезшейся в стороны щетиной, брать не хотелось...

Поискала, куда бы спрятать Бич, и, в конце концов, замотав его в свои старые тряпки, сунула под кровать.

Толкнула дверь и вышла под теплое бархатное небо. В лицо пахнуло дымно-соленым, с привкусом горькой полыни, ветром.

На пляже собралось довольно много народу. Одни стояли группками, болтали и смеялись, другие сидели прямо на гальке и раскачивались под мелодию, слышную только им, третьи учиняли какие-то дикие, ломаные, но при этом очень ритмичные пляски вокруг огромного костра. 

Попыталась найти взглядом Омара, но не смогла. Уж очень много здесь таких парней: татуировки, серьги, фенечки на запястьях и шее, замысловато выбритые черепа и лица... Даун-шифтеры. Дети цветов. Почти у всех — сигаретки с марихуаной и золотистые банки с энергетиком. Наверное, той самой "Амритой".

Я уселась на песок неподалеку от костра и расслабилась. Почему-то казалось, что здесь, среди этой легкой, дружелюбной толпы, я смогу забыться. Если я стану такой же... Если мне удасться стать одной из них. Просто быть. Наслаждаться теплым морем, марихуаной, найти дружка на ночь, чтобы снять напряжение, чтобы не заснуть...

— Привет! Можно присесть?

Одета не так небрежно, как другие: узкие, бледно-голубые джинсы, явно брэндовые; топик на лямочках, открывающий загорелые плечи, сквозь натянутую ткань проступают соски. Волосы платиновой белизны, коротко, по-мальчиковому остриженные. Ясные глаза, чистая нежная кожа.

— Пляж большой...

— Ты меня прогоняешь?

— Ну что ты, садись, конечно. Мне не жалко.

— Я Ананке

— Судьба?

— Да. Судьба. Но ты можешь звать меня Анна. А ты?

— А я — никто.

— Как Никт, богиня ночи?

— Как некто, о ком лучше поскорее забыть.

Она рассмеялась. Смех был серебряный, как колокольчик, и чистый, как вода в горном ручье.

Я дернула плечом. Пусть думает, что хочет...

— Сюда многие приходят, чтобы забыть. Угощайся! — Анна протягивает мне золотистую банку.

— Спасибо.

Похоже на густой и сладкий манговый сок. Чувствуется немного мяты, лимон, корица, и еще неуловимый, но очень знакомый оттенок. Катая жидкость на языке, пытаюсь вспомнить, и — не могу.

— Как тебе? — пытливый взгляд Анны не отрывается от моего лица.

— Неплохо. Только слишком сладко.

— Это пройдет. — она садится рядом. Теплая коленка из разодранной штанины касается моего локтя, но убирать руку не хочется. — Ты привыкнешь.

Анна не похожа на остальных. Осмысленный взгляд, прямая осанка... Другие — все, без исключения — отличаются особой расслабленностью существ, которым некуда спешить, не о чем беспокоиться. Ни сегодня, ни завтра... Никогда. Бессмысленные улыбки, плавные движения — будто все, до единого, под кайфом. Все, кроме девчонки рядом со мной.

— Посмотри на них... — она кивает острым подбородком в направлении фигур, ломающихся под неслышную музыку. — Кого они тебе напоминают?

— Растения. Колышущиеся в теплом течении водоросли.

— Как интересно... А мне — детей. Ты когда-нибудь видела, как играют малыши в детском саду? Это очень потешно — то, с каким серьезным видом они лепят куличики из песка. Такие крохи!

Достав из кармашка джинсов узкую самокрутку, она прикуривает от золотой зажигалки, затягивается, прикрыв глаза, и, изящно выпустив дым из ноздрей, передает косячок мне.

Здесь, на пляже, не было ни одного предмета дороже двадцати баксов, кроме сверкающего хромом и стеклом автомата, из которого брали Амриту. Мне показалось, что зажигалка Анны, да и она сама — сродни этому автомату.

Дым сладковатый, всё с тем же привкусом манго и корицы. Странная трава... После первой затяжки голову повело, а в животе начал расправляться комок скользких, спутанных, утыканных рыболовными крючками внутренностей. Я затянулась еще раз. Глубоко, до самого донца, вдохнув горячий дым.