Тригинта. Меч Токугавы

Серафим. На древнеарамейском — Сараф, огненный змей — о них иногда говорил Никодим. Так, как говорят о любимой, но давно утерянной семье... 

...Рефаим же считали человечество ошибкой. Старшие дети Создателя ненавидели людей.

"По образу и подобию" — именно в этом состоял замысел Творца. И ангелы не смогли простить... Вы очень похожи на него: своенравные, переменчивые, безумно талантливые. Геном человека уникален. В своем бесконечном разнообразии он непрерывно воспроизводит Слово. То самое, которое было Началом всего... Когда оно подойдет к концу, будет прочитано — люди по могуществу сравнятся с Богом.

...Горы останавливали Словом, 

Словом разрушали города... — пробормотал Ростов, как бы в забытьи.

— А для низкой жизни были числа.

Бессловесный подъяремный скот...

Так вот: если вы, люди, — это Слово, вдохновенный акт Творения, то ангелы — всего лишь цифры. Умные, но совершенно бездушные.

Это сводило их с ума...

— И они восстали.

— Хотели освободиться, — кивнул Ростов. — Рефаим задумали истребить род людской. Так, чтобы и памяти не осталось. Но Серафим, повинуясь Отцу, поклялись противостоять братьям.

— И куда они делись, эти Рефаим? Что с ними случилось?

— Господь покарал их. 

Шрам на щеке Ростова внезапно налился багровым, черты лица исказились, будто барон сдерживал слезы.

— Он так жесток, этот ваш Бог? Взял, и убил тех, кого сам же и породил?

— К сожалению, Первые дети бессмертны. Возможно, это Его самое большое упущение. Представьте, Наоми: — Ростов сел и развернулся лицом ко мне. — Вот Демиург, создатель всего сущего. Он со вниманием относится к каждому камню, каждой травинке, ко всякой живой твари... Но созданий становится всё больше — по его же повелению; Им уже не хватает места. Брат идет войной на брата, отец на сына — ради добычи, ради выживания своего племени. Ради того, чтобы и дальше плодиться и размножаться... Даже Бог бессилен перед Судьбой. 

Я легла на спину и закрыла глаза, пытаясь осмыслить то, что сказал Ростов.

Предопределение. Даже Создатель не может сойти с предназначенного ему Пути...

— Когда вы сможете идти дальше? — вдруг спросил Ростов.

— А вы знаете, куда?

— К берегу. В эти воды часто заплывают сомалийские корсары. Грабят богатых торговцев, перевозят наркотики — всё, как в старые добрые времена.

— Они-то нам чем помогут?

— С корсарами можно договориться. За плату они отвезут нас, куда захотим.

— И чем, интересно, вы собираетесь платить? Натурой?

— Разумеется. Продам вас в гарем эфиопского негуса.

— Много не дадут.

— Ничего. На проезд до Мальты хватит.

— А почему не до Сицилии?

— Потому, что игры кончились. По крайней мере, для вас. Сдам вас с рук на руки Командору...

— А сами? Что будете делать вы, дорогой барон? — Ростов открыл один глаз и подозрительно посмотрел на меня.

— Так вы согласны отправиться в Орден?

— Вот еще! — я фыркнула. — Я спрашиваю из вежливости. Вдруг наши планы, совершенно случайно, совпадают? Раз вы не собираетесь вернуться под крылышко дона, значит, что-то задумали? 

— Это вас не касается. Простите, Наоми, но я...

— Да ладно, проехали. Помните, мы заключили перемирие? Можно считать, оно закончилось. Дальше пойдем каждый своей дорогой. — я отвернулась.

Через какое-то время Ростов сел рядом и обнял меня за плечи.

— Вы обиделись?

— Почему вы так несправедливы, а, барон? Я думала, мы подружились.

— Я тоже надеюсь, что это так. Но меня ждут дела, а вы... боюсь, что как только вы останетесь без присмотра...

— Тут же вновь наделаю глупостей, да? Чего еще ожидать от капризной, взбалмошной девчонки? Мой дедушка часто повторял одну фразу: — воин никогда не плывет по течению, и никогда против. Воин плывет туда, куда ему нужно.

— Но вы хотели отказаться от пути воина. Вы говорили, что не хотите убивать и не хотите умереть. Возможно, под защитой Ордена...

— То, чему суждено случиться — случится. — нетерпеливо перебила я.  — Остается выбрать: встретить свою судьбу с открытым лицом, или скулить и бояться, что она нагонит и ударит в спину. Я убегать не собираюсь.

— И что же вы собираетесь делать?

— Разобраться, прежде всего. С этим лукавым шейхом — насколько я помню, Аслам переводится как "мир". Иронично, не правда ли? С Храфстрами, с этой никому не нужной войной... Хватит. Люди и так страдали всю дорогу — я имею в виду, с тех пор, как появились на Земле. Вы сказали, я — Ш'хина. Во мне есть частица Бога. Нужно выяснить, что это за хрень такая и как этим пользоваться. Вы... мне поможете?

— Разумеется. Но я должен предупредить: быть тем, кто ты есть — не для всех. Не каждый может выдержать правду о себе, а тем более, примириться с нею. Это тяжкий выбор и тяжелая ноша.

— Ой, да бросьте, барон. Мы с вами пешком пересекли пустыню, бок о бок сражались с чудовищами. И мы остались живы. Что есть такого, с чем бы мы не справились вдвоем?

Он притянул меня к себе и поцеловал в макушку. А затем прошептал, думая, что я не услышу:

— Ты даже не представляешь, дорогой мой человек. 

ГЛАВА 38

НАОМИ    

...Всё-таки Оман. Стоим на обочине ровной, как туго натянутое полотно, трассы, под биллбордом, с которого интеллигентно и седобородо улыбается дяденька в парчовом халате, очках и масаре — цветном платке, накрученном на голову. Добренький такой, на вид, мужичок. И не скажешь, что вампир...

Раскаленный воздух зыбко дрожит, асфальт сверкает серебряными лужами-мираджами, из-под ног взвиваются злые пыльные смерчики.

Впереди — темная полоска зелени с торчащими тут и там светлыми коробками зданий, а еще дальше, до самого горизонта — густая индиговая синь...

— Что будем делать?

Ростов пожимает плечами.

— Дойдем до города. Узнаем, где мы. Раздобудем денег.

— Ограбим кого-нибудь?

— Здесь за воровство отрубают руку. 

— И как мы...

— Посмотрим.

Мы начинаем долгих спуск к морю.

Базар. Прежде всего — пряности. Красные, желтые, черные и зеленые россыпи. Над ними вьются облачка золотистой пыльцы и  реет смесь терпких, пробирающих до самых печенок, запахов.

Дальше — рыба. Белые, с багровыми провалами беззубых пастей, вывороченные брюхи акул, серо-зеленые, замшелые, панцири мечехвостов, гигантская, покрытая серыми пятнами, туша групера...  Рыба лежит прямо на каменной брусчатке, на мокрых тряпицах.

Золотой ряд, за ним — струящиеся волны прозрачных тканей, расшитые бисером и стразами платья, парчовые туфли, будто снятые с ножки Шахерезады, серебряные, покрытые чеканкой, узкогорлые кувшины, расписные блюда...

После скудости и однообразия желтых дюн, колючего запаха пыли и рыбной вони жареных змей, голова идет кругом.

Голубые, зеленые, синие пенджаби женщин, с развевающимися, закинутыми на спину шарфами, красные джамбии мужчин, фески, масары, бороды, серьги, янтарные и нефритовые бусы, блеск золотых цепочек, фальшивых алмазов и изумрудов. 

Крики, смех, споры, шарканье множества подошв и шелест одежд... Люди. Я и забыла, что на свете так много людей.

Ростов, держа за руку, как маленькую девочку, вел меня всё дальше, мимо хихикающих коз, надменных, взирающих свысока верблюдов, поджарых остророгих коров...

Наконец мы оказываемся на утоптанном пыльном пятаке, окруженном матерчатыми кибитками. Здесь было почти тихо — звуки базара долетали приглушенно, напоминая прибой.

В центре площадки, на тощем коврике, парень, гордым профилем и осанкой напоминающий молодого Шота Руставели, как его изображают в книжках. Томные, влажные, как черные маслины, глаза, изящная бородка, гладкая смуглая грудь под распахнутыми полами выцветшего, но всё ещё роскошного шелкового халата... Перед парнем — низкий столик, на нем — три мельхиоровых стаканчика донцами кверху. Ну конечно! Старая, как мир, игра в "наперстки".

Некоторое время мы молча наблюдаем. Перед каталой сидит горбоносый дед. Нетерпеливо дергая крашеной в морковный цвет бородой, он тыкает похожим на сучок пальцем в стаканчик, и разражается проклятиями, когда под ним ничего не оказывается. Катала, не меняясь в лице, пускает шарик на очередной круг... Парень даже не жульничает, он настолько хорош, что этого не требуется.

— Сделайте одолжение, Наоми, улыбнитесь.

— С чего бы?

— С того, что я собираюсь играть на вас, и хочу, чтобы вы понравились молодому человеку.

— Чтобы он привел меня к себе домой, а я убила его самого, всех чад и домочадцев, вплоть до детей и старух, и даже ослов и коз, а затем впустила вас и мы всласть пограбили их жилище?

— Да вы перегрелись на солнце, дорогуша.

— Это вы перегрелись! Катала — профессионал, каких поискать. Он обдерёт нас до нитки... Собственно, только нитки у нас и есть, так что играть он не будет.

— Вот поэтому я и поставлю вас.

— Ставьте себя. Так будет справедливее.

— Мужчинами торговать запрещено. — я вздохнула. 

— Хорошо. Только имейте в виду: парень мне нравится. Вот возьму и уйду к молодому и красивому...

— Да ради Бога! Развяжете мне руки.

— Ах вот как? 

Парень, краем уха прислушивающийся к нашей перепалке, бросил что-то по-арабски Ростову. Барон ответил. Парень рассмеялся. Старик, его клиент, злобно на нас зыркнув, сплюнул презрительно себе под ноги и поднялся.

— Что он сказал? — барон пожал плечами.

— Спросил, почему я не задам трепку паршивой рабыне, которая смеет так нагло разговаривать с хозяином. — у меня отвисла челюсть.

— А вы?

— Я ответил, что слишком стар для такой строптивой девчонки, и охотно обменял бы её на что-нибудь более полезное. Например, на пачку новых риалов.

У меня непроизвольно дернулась щека. А ведь он и вправду выглядит стариком, мой непобедимый барон... Волосы и борода совершенно белые, кожа обветрилась и почернела, одежда болтается, как на пугале.

Нам нужны деньги. Поесть, переодеться, найти хамам и хорошенько вымыться... Поспать. 

— Ладно, играйте. Но если проиграете — я за себя не отвечаю.

— Не волнуйтесь. Я выиграю.

Грубо дернув за руку, барон подвел меня к катале и поставил рядом с ним. Сам, подогнув ноги, уселся напротив и величественно кивнул.

— Что сначала? Мыться или поесть? — подбрасывая рулик замызганных бумажек, спросил барон.

— Сначала еда. Вон там плов  продают... — я сглотнула слюну. — Потом  мыться, и переодеться во что-нибудь чистое, а потом... Еще раз поесть. И я хочу дыню. Огромную, как дирижабль, и сладкую, как бочка мёда. Нам... Хватит? — я кивнула на деньги. Барон рассмеялся.

— На одежду и хороший обед — хватит. А дальше... Тут должны быть гномы. У них можно взять кредит.

— Гномы? Здесь?

— Неподалеку, в Саади — самый большой рынок золота и драгоценных камней. 

— А где золото — там и гномы, — кивнула я. — Заодно и шпионят для короля Нибелунга...

...Столовые приборы к уличному плову не полагались, его насыпали в дешевые глиняные тарелки с облупленными краями. Но это была пища богов! Рис, желтый от куркумы, остро-пряный, рассыпчатый, с кусочками баранины, с чесноком, обжигающе-горячий, ароматный — я уминала его в ладони горкой, а затем отправляла в рот.

— Обычно на таких базарах не протолкнуться от туристов, именно они — основные покупатели дутого золота, дешевых камней, одежды ручной работы... — заметил барон, оглядывая базарные ряды.

— Рядом с каталой сидел местный дед, а не турист.

— Правильно. — Ростов ел более сдержанно, чем я. В его тарелке была еще половина, когда я подобрала последние крошки. — О чем это говорит? 

Тоскливо вздыхают торговцы начинающей пованивать рыбой, в золотых и шелковых рядах — слишком тихо и пусто. Никто не бьется об заклад, не заключает выгодных сделок, даже воришек, и тех не видать... Ах да. С местными законами особо не поворуешь.

Пока мы ели, мимо прошло несколько вампиров. Они не были вооружены, не вели себя агрессивно, но народ всё равно расступался и провожал кровососов враждебными взглядами. 

Люди должны зарабатывать. Нет туристов — нет и торговли. Никто не покупает рыбу, пряности, фрукты, побрякушки — не на что содержать семьи...  Если границы закрыли, значит, война начнется со дня на день.

Ростов, расправившись наконец со своей порцией плова, вожделенно посмотрел на дымящийся казан, затем — на тощую пачку мятых бумажек, зажатых в кулаке, и вздохнул.

— Идемте. Нужно одеться поприличнее, мы слишком бросаемся в глаза даже среди местной бедноты.

Барон привел меня к двустворчатым зеленым дверям в сплошной, выкрашенной белой известью, глинобитной стене.

— Это хамам. Вымойтесь, закажите массаж тертым кунжутным семенем... Говорите только по-немецки, англичан здесь не любят.

— А вы?

— Встретимся через пару часов. В этой бане сегодня женский день... — он кивнул на листок с объявлением, приколотый у входа.

ГЛАВА 39

НАОМИ

Оман, г. Мерхаб.

Добрые тетки-банщицы, отмыв меня, накормили халвой, изюмом и напоили сладким, с терпкой кислинкой щербетом. Я ни от чего не отказывалась, а они знай подавали разные восточные вкусности, и только сокрушенно цокали языками над моими просвечивающими под кожей ребрами...

Потом покрасили мои выгоревшие волосы басмой, насурьмили брови, нарумянили и умастили маслом миндальных косточек. 

Затем принесли наряд: пенджаби лазурного цвета, расшитое бисером и шелком, к нему — чудесный голубой газовый шарф. Остроносые туфли из плотной парчи оказались на редкость мягкими и удобными.

Я испугалась: только сейчас сообразила, что денег-то у меня нет!   В панике попыталась отказаться от наряда, но одна из девушек на плохом немецком объяснила, что платье принес посыльный, и что за всё уплачено. Ладно... Только сдается мне, шелковое пенджаби с ручной вышивкой стоит больше, чем та жалкая пачка мелких купюр, что у нас была.

Оглядев себя в зеркале, вымытую, с потемневшими после краски волосами, наряженную и причесанную по последней местной моде,  пришлось признать, что не так уж всё и плохо: больше всего я походила на сидхейскую манекенщицу, изнуренную голоданием...

На углу поджидал почти что прежний барон: летний костюм, белая рубашка, на шее — цепь из дутого золота, на запястье — золотые часы. Волосы он успел подстричь, бороду — сбрить, и без нее сразу помолодел лет на двадцать.

— Барон, зачем вам такие вульгарные котлы?

— Изображаю богатого предпринимателя.

Меня барон тоже разглядывал не без удовольствия. Чему-то кивал про себя, будто прикидывал: — вот теперь-то за нее дадут настоящую цену!

— А что вы предпринимаете?

— Привез оружие для будущей войны.

— Ой, как плохо... Вновь взялись за старое, да?

Барон свсем по-старому дернул шрамом.

— Вы же хотели подобраться к Асламу? Это — самый быстрый способ.

...Городок назывался Мерхаб. Желто-коричневые немощеные улицы, саманные дома с плоскими крышами, все окна наглухо закрыты резными, но растрескавшимися ставнями...

Мы спускались к берегу по козьей тропе, вздымая подошвами облачка пыли. Казалось, из-за каждой двери за нами следят настороженные глаза. Солнце, как желток в теплый бульон, медленно опускалось в прозрачно-розовое море.