Тригинта. Меч Токугавы

— Встречаются два еврея на поминках. Один спрашивает: — как Шломо? Давно его видел?  Другой отвечает: — да он же умер, Абрам, мы на его поминках! — Да что ты? — восклицает первый. — Ну... Здоровья ему на многие годы!

ГЛАВА 11

НАОМИ

Петербург.

Оставив крузер Коляна на людной заправке, мы пешком добрались до станции электрички. Затем метро, автобус, снова метро, маршрутка, такси, несколько пеших переходов, и наконец мы в центре, у ворот новой высотки.

— Ты здесь живешь? — задрав голову, я оглядывала здание. — А не боишься, что твою берлогу уже вычислили?

Тристан только фыркнул и повел меня внутрь.

Поднялись на грузовом лифте из гаража, прямо в просторный холл квартиры. Я с интересом огляделась. Черный ковер на паркете из светлого ясеня, черные же, непонятные панели на стенах цвета яичной скорлупы — язык не поворачивается назвать их картинами... Если это и есть прославленное сидхейское искусство, то я молчу.

— Проходи, будь как дома! — Тристан гостеприимно махнул рукой.

— Ты один живешь?

Так, на всякий случай. А то выйдет из кухни сидхейская мадам... Но жильем не пахло. Воздух такой, какой бывает в пустых домах.

— Теперь с тобой. — поймал мой взгляд и подмигнул. — Да ладно, ничего твоей девичьей чести не угрожает.

— Вот еще: всяких волчат бояться... — и тут я вспомнила, что нахожусь в гостях. — Извини. Ты сам меня провоцируешь.

— Ну, так же веселее, правда?

Глянул из-под длинной челки, ухмыльнулся и двинулся вглубь квартиры. Я покорно поплелась следом. Кроссовки, кое-где расползшиеся, с оборванными шнурками, сиротливо притулились у входной двери, как брошенные щенята.

— Твоя спальня. — он распахнул дверь в светлую, просторную комнату. — Ванная здесь же. Дальше — моя половина. Спальня, гостиная, кабинет и так далее... Без приглашения не входить. Шучу. Налево — кухня, столовая, направо — библиотека, зимний сад...

Вспомнился наш домик. Тот самый, в котором я выросла у дедушки с бабушкой. Три комнатки, удобства на улице. Летняя кухня, огород, виноградник, беседка.

Дедушка в сером саржевом кимоно сидит за низким столиком. Перед ним — тонкая рисовая бумага. Одним росчерком беличьей кисточки, едва касаясь листа, он пишет моё имя. Два иероглифа: "прежде всего, красота..."

— Эй, ты чего зависла?

Я моргнула, отвела взгляд от панорамы за широким, во всю стену, окном.

— Нерпивычно. Я выросла в предгорьях: степь, затем яблоневые сады на холмах, за ними — заснеженные вершины... Здесь не так.

— Домой хочешь?

Я дернула плечом. Какая разница, чего я хочу?

— Пойду в ванну. Слушай... — я замялась. — У меня из одежды — только то, что на себе. У тебя стиралка есть?

Штаны пропитались кровью, куртка — грязью, на майку вообще лучше не смотреть.

— Твои обноски реабилитации не подлежат. Выброси всё. Я тебе что-нибудь подыщу.

— Ух ты! На довольствие, стало быть, определяешь? А паек? — он не поддался. Только голову опустил и, по-моему, посчитал до десяти. 

— Иди уже, замарашка.

— На себя посмотри.

...Не отказала себе в удовольствии понежиться в ванне. С пеной,  лосьоном, пахнущим сиренью, и морской солью. Погрузившись в горячую воду по самую шею, поняла, насколько чудесно это забытое ощущение.

В стае мылись, как придется: в речке, на колонке, из-под шланга... Зиму проводили на море — в тепле, но без комфорта. Точнее, это мне было неуютно спать на земле, есть из походной миски и мыться холодной водой. Марико, помниться, ради меня даже перешла на горячее питание: по вечерам мы разводили костер, что-нибудь варили в котелке или жарили на вертеле... В зависимости от добычи. У оборотней почти никогда не бывало денег, всё нужное доставалось охотой, обменом или шабашкой по случаю.

Я год не спала в постели, на простынях. И не принимала горячую ванну. Закрыв глаза, лежа в ароматной пене, чувствовала, как уходит усталость, мышцы расслабляются, а кожа наполняется влагой. Да, к хорошему привыкаешь быстро. Правильно сказал Тристан: замарашка. Золушки из меня не выйдет, разве что какая-нибудь сиротка — Марыся.

На кровати ждала шелковая пижама. Черная. Мой новый друг, я смотрю, не отличается фантазией в выборе цветов.

...Штаны пришлось затянуть поясом, чтобы не спадали, а куртка  сделана, как кимоно. Дедушка носил кимоно, саржевые или бумазейные — летом, простеганные сашико — зимой. Никодим носил халат пао или рубашку ханьфу... А вот Яррист предпочитал белоснежные сорочки из сидхейского хлопка — того, который чуть царапает кончики пальцев. И костюмы вампирских брэндов: Манчини, Борджа или Сфорца. Это когда вылезал из своего любимого камуфляжа.

Сашка, да и другие оборотни в стае, довольствовались кожаными косухами и джинсами, а меня Марико научила носить короткие замшевые юбочки с бахромой и ковбойские сапожки... Она же заставила отрастить волосы, которые Никодим стриг мне сам, портновскими ножницами, "под мальчика".

Надеть кимоно было всё равно, что заглянуть домой. Всего на минутку: заглянуть в комнаты, почувствовать родной запах... 

На глаза навернулись слезы. В сто пятьдесят четвертый раз представила, как бы сложилась моя жизнь, не погибни дедушка с бабушкой. 

Я могла бы стать художницей. Друг дедушки, дядя Улукбек, говорил, что у меня прирожденный талант к технике сумиё-э. Никодим тоже говорил, что у меня талант. Но не к рисованию. 

Если бы я могла изменить судьбу! Завести нормального парня, уютный дом... Но будем смотреть правде в глаза: я — киллер. Я не должна быть ни с кем. Потому что... Потому что, стоит мне расслабиться, почувствовать вкус к жизни, как случается что-нибудь плохое и всё рушится.

Так было, когда я потеряла стариков. Так было, когда я наконец простила Никодима и поняла, что отныне моя семья — это он; Так было, когда я вообразила, что Яррист любит меня. Так было, когда я поверила, что смогу быть счастлива в стае оборотней...

— Эй, ты что, спишь? Зову, зову, а она и ухом не ведет. — я незаметно вытерла слезы. — А чего глаза на мокром месте?

— Мыло попало.

— Ага, конечно... — он скептически сморщил нос. — Ладно, не дрейфь. Я поесть приготовил, а потом... — он внезапно отвернулся.

— Что?

— Суп с котом.

Никак я не могу понять этого сидхе. То он милый, почти что друг, а то... Вот, как сейчас. Я расклеилась, а он, вместо того, чтобы утешить, надулся, как жаб.

Пока я плескалась в ванне, Тристан приготовил пасту с шампиньонами. Интересно, а где он продукты взял? Или у него вечный запас в морозилке? Ладно, на халяву, как говорится... А вообще недурно. Готовить он умеет.

— А почему сам не ешь?

— Сыт. 

— И когда успел?

— Не твоя забота.

Я отложила вилку. В конце концов, что я такого сделала?

— Послушай, я могу уйти прямо сейчас, если ты передумал. Просто скажи.

Он невесело усмехнулся.

— Так и пойдешь, в моей пижаме?

Я дернула плечом и усмехнулась.

— Как-то я оказалась на Майорке. Без денег, паспорта и с огромным счетом в ресторане: Яррист привез отмечать мой день рождения. Он был мистер Романтик: цветы, шампанское, оркестр в мою честь... А потом извинился, и отошел в сортир. Всё.

Зачем я это рассказываю? Сама не знаю.

— И как ты выкрутилась? — Похоже, Тристан приходит в себя.

— По всякому. Тебе будет неинтересно.

— Ладно, не обижайся. Я не на тебя злюсь.

— А на кого?

Он вздохнул.

— Бэлль Морт. Я наконец-то вспомнил, где тебя видел. Портрет в галерее Тэйт... Отмытая, ты очень похожа на... саму себя. 

Я нарисовала автопортрет лет в шестнадцать, под руководством дяди Улукбека. Он его очень хвалил, а потом, никого не спросив, отослал на какой-то престижный конкурс. В конце концов портрет попал в Лондон и неожиданно прославился.

Я была изображена в рыцарских доспехах. Под определенным углом лицо, под низко надвинутым шлемом с пышным плюмажем, превращалось в череп.

Бэлль Морт, Красавица-Смерть. Так окрестили портрет с легкой руки какого-то журналиста...

Мне понравилось, что греха таить, и я взяла этот псевдоним, когда стала охотницей на вампиров. 

— Накрылась медным тазиком наша идея пристроить тебя в полк. Если я тебя узнал — и другие найдутся.

Мне аргумент Тристана показался слабоватым — мало ли, какой там портрет? Но спорить я не стала. Ему виднее.

ГЛАВА 12

ЯРРИСТ БАРБАРОССА

Замок Маннергейм, Австрия.

— Но ведь это вы сделали её убийцей!

— Вы говорите совсем как ди Кампанелла, прекрасная Лилит.

Всё чаще я жалел, что делю ложе с этой... стервой в каменном обличье. Казалось, Голем считает меня своей собственностью: как властная жена — мужа подкаблучника.

— Докажите, что мы с Гроссмейстером не правы.

Я невольно поморщился.

— Наоми воспитывалась в тепличных условиях. Дед, самурай до мозга костей, растил её так, как растили детей высшей аристократии в Японии: рисование, лирика, кэндо, беседы о Буси, танцы с боевым веером... Никого так не воспитывают вот уже сто с лишним лет!

— Но ведь вы и сами приверженец старых традиций, дорогой Яррист.

— Всему есть предел! У нее не было друзей — сверстников, только несколько  учителей, которых отбирал сам барон. А потом, когда его не стало и воспитанием занялся Никодим...

Почему я всё время чувствую себя так, будто оправдываюсь?  И вправду, как муж, не угодивший благоверной. Война... Как много в этом звуке. Хочу на войну. Подальше от этого проницательного взгляда и язвительного языка.

...Никодим в каком-то смысле продолжил традицию Ямады. Наоми не училась в школе, не общалась с другими детьми — словом, не получила навыков социальных, как сейчас модно говорить, взаимодействий. А в шестнадцать, на целых два года, девочку отправили в Иокогаму, в школу гейш. 

Обучение искусству ниндзя требует наивысшего напряжения сил, как вы понимаете, времени ни на что другое не остается. Словом, к восемнадцати, когда она попала ко мне, Наоми, как говориться, совершенно "не нюхала жизни". Большой мир она представляла по рассказам Никодима, немногим телевизионным программам и учебникам. Плюс ко всему: голова забита Бусидо, Гири и чайной церемонией.

— И вы решили продемонстрировать ей эту самую жизнь.

— Она должна быть готова, иначе ничего не получится! Вы же понимаете, Лилит: Ш"хине придется действовать в реальном, лишенном условностей мире. Если она не будет его понимать...

— И, конечно, было обязательно начинать с убийств.

Я вышел на балкон, встал так, чтобы Голем меня не видела и несколько раз врезал кулаком по колонне, поддерживающей портик. Подождал, пока срастутся кости, а затем вернулся в спальню. 

— Она выполняла штатные обязанности Рыцаря первой ступени. — я старался говорить так же бесстрастно, как на ассамблее, к примеру, ООН. Но там, честно говоря, было не в пример легче. — Отлов взбесившихся вампиров, уничтожение умертвий — Печати, как вы знаете, иногда эманируют слишком сильно и те, кому не посчастливилось оказаться поблизости, меняются необратимо. Общество нуждается в защите от этих тварей, иногда, к сожалению, имеющих человеческое обличье.

— Но она — всего лишь ребенок!

— Мне было тринадцать, когда я убил своего первого Носителя, Безумного Аль-Хазреда, забрав у него Печать Четвертого Благополучия.

— Вам помогла ваша мать, Зарина.

— Это правда. Моя благословенная мать послала восточный ветер. Под покровом бури я проник в крепость Ексерогорго незамеченным... 

— Вы хотите сказать: Наоми, чтобы стать Ш'хиной, должна преодолеть ряд испытаний? — я поморщился.

— Не всё так банально, прекрасная Лилит. Вы же знаете: были и другие Ш'хины. Ни одна из инициированных не дожила до совершеннолетия: Рок преследовал их по пятам, несмотря на все наши усилия сохранить девушкам жизнь. В случае с Наоми Никодим решил нарушить все правила. Он задумал сделать оружием саму Ш'хину.

— По-сути, превратив её в живой артефакт.

— Д-да. Наверное. Не знаю.

Я застыл, как громом пораженный. Новая идея распахивала в сознании всё новые и новые, казалось бы, наглухо закрытые, двери...

Превратить живого человека в оружие. Точнее, в орудие. Орудие воли. Так же, как мастер выковывает новый клинок, придавая ему определенные качества: гибкость, остроту, закалку... Так же поступить и с человеком. Вложить только то, что нужно, остальное отбросив за ненадобностью.

Ш'хина должна выжить, любой ценой — считал Никодим. И я ему в этом помог: закалил её волю, ожесточил душу, натренировал тело... Я могу гордиться своей работой: Наоми стала божественным воином. Скорость её рефлексов превосходит всё, виденное мною раньше — у людей, разумеется. Она в одиночку справилась с Носферрату!

Но... что твориться в её душе? Интересно, мой отец задумывался хоть иногда: что твориться у девочки в душе? А я? Конечно, задумывался. Но считал это несущественным — на данном этапе. Главное, сохранить ей жизнь.

Неужели мы с Никодимом вновь просчитались? Слишком сосредоточившись на том, чтобы сохранить ей жизнь, упустили главное. То, что и должно сделать её Ш'хиной!  

— Как можно сохранить жизнь ребенку, бросая его в водоворот сражений? — оказывается, я говорил вслух, и Лилит всё слышала.

Я вздохнул: она — Голем. Она просто не понимает. Каменная баба, созданная Творцом из Первичного хаоса и глины.

— Суть не в том, драгоценная, чтобы запереть её в самой высокой и неприступной башне. Так мы тоже делали, и это не работает. Суть в том, чтобы... даже оставшись в полном одиночестве, без всякой поддержки, она могла бы выжить. Несмотря ни на что.

— Но ведь есть другая крайность. — напомнила Лилит. — Ахамот.

— Она никогда не станет Ахамот! — рявкнул я.

— Наоми чуть не убила вас самого, дорогой друг.

— Вот именно! Она смогла удержаться. Преодолеть этот зов! Ей это не грозит.

— Кто знает, какие испытания её ждут. Стать чудовищем внутри, не меняясь снаружи — не об этом ли мы говорили недавно?

— Я верю. — я сказал так убежденно, как мог. Главное, напоминать себе об этом почаще.

ГЛАВА 13

НАОМИ

Петербург

Выйдя их душа следующим утром, обнаружила обновку, красиво разложенную на кровати. Не удержалась и погладила ткань: шелк цумуги ручной выделки. Такой гладкий, что хочется зарыться в ткань лицом... По лазурному фону — водяные лилии и стрекозы.  И такую роскошь воплотили всего лишь в домашнем кимоно. 

— Солнце, солнце, распахни оконца! — Тристан влетел в спальню без предупреждения, веселый, как жаворонок. Я напряглась, покрепче вцепившись в полотенце. Надо было догадаться, что он не будет соблюдать церемоний. — Вот он я, твое солнце! Как подарок? Понравился?

У меня защемило сердце. Ну почему он такой милый? Это ведь не правильно, я этого не заслужила. Собравшись с силами, я сказала холодно:

— Рисунок не тот.

— Чего? — у Тристана вытянулось лицо.

— Нужен цветочный мотив, только предвещающий лето.

— Какая разница, Фоморы тебя побери?

— Дарить летнее кимоно весной — жуткая безвкусица.

— Ладно, считай, что справилась. — пришла моя очередь обескураженно пучиться. — Ты как-то упоминала, что провела несколько лет в Японии, и у меня возникла одна идейка. Походу, всё получится.