-В этом Вы правы. Забот как раз хватает. И главная забота — выбраться из этого города. Попасть сюда было проще. Гораздо проще. Теперь я как рыба в садке. Заплыл легко, а назад уже не пускают. Чёртовы сумеречники. Понавтыкали свои автоматические пушки по всему периметру — носа не высунешь.

-Неужто, ни одной лазейки не найти?

Я пожал плечами.

-А договориться с охраной никак нельзя?

-Беда в том, что сумеречники сначала стреляют, а потом разговаривают. Они вообще ребята со странностями. Чтобы к ним подобраться, мне остаётся только один путь — в центр Иликтинска. Говорят, что там есть пункт связи с Периметром. Если я его найду, то сумею заявить о себе и попросить сумеречников выпустить меня.

-Почему ты называешь их "сумеречниками"?

-Здесь их все так называют. "Сумеречниками", или "опричниками". Это какое-то секретное подразделение, охраняющее город. С мозгами у них полная беда. Не пойму, то ли они психопаты, то ли инопланетяне. Но выбора особого нет. Чтобы вернуться домой, мне придётся искать с ними общий язык.

-Вряд ли им нужно тебя убивать, -попытался успокоить меня старик. -Скорее всего, они просто не знают, что ты выжил, и думают, что людей в городе не осталось. Лишь чудовища, да мутанты.

-Я тоже на это надеюсь. Спасибо за понимание.

-Ну а чего же ты ждёшь? Почему не идёшь в центр? Не ищешь передатчик?

-Это очень опасно. Мы делали пару вылазок в сторону центра, и при этом едва уцелели. А в самом центре, по слухам, ещё опаснее. Неподготовленному там делать нечего.

-Поэтому ты тренируешься? Чтобы подготовиться к серьёзному походу?

-Да. Вот только мне кажется, что этого мало. Нужно кое-что ещё.

-Что?

-Пройти через туман.

-Через туман? Пройти? Но зачем?

-Откуда же мне знать? Меня преследуют видения. Я вижу странные, невероятно чёткие сны. И в каждом из них есть нечто, убеждающее меня это сделать.

-Так может, тебе стоит попробовать? Чем чёрт не шутит?

-Может и стоит. Но мне страшно до коликов, как представлю, что меня там может ждать.

-А что там может ждать? Туман, он и в Африке туман...

-В Африке-то, может быть, так оно и есть, но не в Иликтинске. Здесь туман особый. Изгнанники боятся его ничуть не меньше темноты. Райли строго-настрого запрещает мне в него лезть. И как тут быть? С одной стороны, я понимаю, что это действительно смертельно опасно, но с другой, что-то мне подсказывает, что без этого испытания мне до центра будет не добраться. Как поступить, Аверьян Васильевич? Посоветуйте.

Никаноров глубоко воздохнул.

-Что тут можно посоветовать? Есть вещи, которые необходимо решать самостоятельно. Нельзя давать советы, если сам не знаешь, что ты советуешь. Я бы рад помочь твоей проблеме, но, к сожалению, ничем тут помочь не могу. Прислушайся к своему разуму и сердцу. Взвесь всё здраво и без суеты. Подумай как следует. Я не хочу, чтобы ты пропал в этом тумане. Вижу, что Райли этого тоже не хочет, если не пускает тебя туда. Но это всё потому, что ты нам дорог. Однако, несмотря на наши волнения, своё решение должен принять ты сам.

-Не знаю, смогу ли я понять, что говорят мне разум и сердце? Я уже столько раз ошибался, столько раз подставлял Райли и подставлялся сам, что перестал верить своему здравому смыслу. Я — заносчивый трус.

-Ох, Писатель, -старик по-отечески посмотрел на меня, выдержав паузу. -А кто не трус, скажи мне? Думаешь, я такой отважный смельчак?

-А разве нет?

-До той катастрофы я действительно считал, что ничего не боюсь. Ведь во мне течёт кровь охотников-юкагиров. Да и отец мой тоже никогда ничего не боялся. На медведя ходил несколько раз. Кабан-секач его однажды сильно порвал, а ему хоть бы что. Заштопался, отлежался, и опять за своё. Потому и я уродился бесстрашным. Не боялся ни зверя, ни человека. Всем мог отпор дать. Ни словом — так силой. У меня не забалуешь. Видел бы ты, как меня студенты слушались. Как шёлковые у меня ходили. Знали, что я суров, но справедлив... Вот... А что касается тумана. Я тебя понимаю, Писатель. Побывал я в подобном тумане, густом, как простокваша. Когда из погреба вылез. Как раз на улице такой туман стоял. Вязкий, липучий. Дышишь, словно пьёшь. Как рыба, через жабры. И не видно ничего, на расстоянии вытянутой руки. Казалось, что в чистилище попал. Страшно. И тоска безумная внутри.

-Вчера Вы так и не дорассказали, как вышли из убежища.

-А на чём я остановился? Ах, да... На том, что чувствовать перестал. Воск капает, а мне всё равно. Потрогал рану — не болит. И, вроде как, засыпана чем-то. Руку переворачиваю — а с неё посыпалось. Представляешь? Из раны, вместо крови, какой-то песок. Я электрика-то вспомнил сразу, и думаю: "Всё, приехал". Ну, что ж. Хорошо хоть без мучений. Ничего не болит. Просто рассыпаюсь. Пальцы перестали двигаться. Хотел подняться (я на корточках сидел) — куда там? Коленки — всё. Гипсовые. Как у скульптуры. На руки смотрю — они трескаются. Пальцы посыпались. Я машинально — цоп-цоп! А у меня рука от локтя переломилась, и в рукав высыпалась. Следом, тут же вторая, как у манекена, выскочила из рукава, и на полу вдребезги. Подскочил я от страха, ноги подо мной хрустнули. И опрокинулся. Только помню, как пыльца в воздух взвилась, и на пламени свечки затрещала, захлопала, почти как бенгальский огонь. Всё. Отключился. Думал, смерть. Не знаю, сколько лежал. Слышу вдруг — зовёт меня кто-то. Открываю глаза — темно. Свеча успела погаснуть. И непонятно: то ли я уже на том свете, то ли ещё на этом. "Васили-ич!" — точно, меня зовут. Голос, вроде как, Илюхи. Электрика нашего. Я в полной растерянности. Что делать? Тела не чувствую, но оно вроде бы есть. Принюхался. Пахнет знакомой гнильцой и сыростью. Значит, я всё ещё в погребе. А тут опять: "Василич!" Ну, думаю, надо откликнуться. "Здесь я, Илья Петрович!" — отвечаю. -"Что случилось-то?!" -"Ничего не пойму! Василич, что со мной?!" Можно подумать, я знаю, что с ним. Я с собой-то не могу разобраться, что произошло. Ну, раз живой, значит надо вставать. Руку поднял, и она так р-раз! Свободно пошла. Словно воздухом надутая. Ощущения странные. Руки, вроде как, нет, но она движется. Такое покалывание чувствуется, и там, где рука соприкасается с чем-то, оно усиливается. В общем, я встал, начал дверь ощупывать. Попытался её толкнуть, а она не поддаётся. Давлю её изнутри со всей силы. Чем сильнее давлю — тем сильнее руки колет. Как при онемении почти. А дверь ни в какую. Илья мне с противоположной стороны бубнит: "Василич, ты здесь, что ли?" — "Да здесь, ёлки-палки, здесь. Дверь, заразу, заклинило". Возились мы с ним, возились. Он с той стороны пытается открыть, я с этой. А дверь стоит, словно каменная стена. Наверное, мы бы так ещё долго провозились, если бы я не попробовал пальцы в щель просунуть. Сначала, мне показалось, что моя рука раздвинула промежуток между дверью и косяком, но когда на створку навалился, она как стояла, так и стоит. Тогда догадался, что это я в щель просачиваюсь. Как этот... Как его? Осьминог. Руку по плечо просунул. Не застрял. Начал ногу просовывать. Так весь целиком в коридор и вылез. Там тоже темно, хоть глаз выколи. Только свечение желтоватое маячит. Сперва блеклое было, потом стало ярче. Когда оно со мной заговорило, я понял, что это Илья. Так мы стали призраками.

-Ничего себе. И как Вы это пережили?

-Как я пережил, ты сам видишь. А Илья Петрович, бедняга, спустя три месяца не выдержал. Помнишь синих? Он теперь один из них.

-Синие, зелёные и жёлтые. Вы — жёлтый. Сергей, с которым я познакомился в Призрачном районе, был зелёным, но тоже стал жёлтым. А синие — нападали на Райли и Тинку.

-Эти цвета как-то связаны с частотами, на которых мы работаем. В зависимости от психического состояния, частота меняется, а вместе с нею и цвет. Те, кто не попали под прямой удар излучения, или что там было на улице во время катастрофы, стали жёлтыми — то есть "сведущими". По какой-то причине, их разум продолжил функционировать в прежнем режиме, хотя энергетическое ядро лишилось материальной оболочки. Они застряли между измерениями, и теперь видят происходящее изнутри — с изнаночной стороны. Таких "желтков", как я, было немного. Тех, кто отсиделись в закрытых помещениях, в погребах, гаражах и так далее. Зелёных было больше всего. Мы их сначала не видели. Потом они проявились. Примерно через пару недель. Но все попытки с ними связаться были тщетными. Они просто нас не видели и не слышали. Изо дня в день, они циркулировали по одним и тем же маршрутам. Утром отправлялись по своим однообразным делам, а вечером, возвращались домой. Зелёные как будто бы не знали, что с ними случилось, и продолжали жить своей обычной жизнью.

-Так оно и есть. Я был в их мире, похожем на вечный "день сурка", и, по-моему, их это вполне устраивает.

-Мы тоже это поняли со временем. Многие им завидовали. Кто-то пытался докричаться до них. Рано или поздно, мои коллеги по несчастью сходили с ума. Превращались в синих. Нет ничего хуже этого. Пока у тебя есть разум, ты ещё чувствуешь себя человеком. А с потерей разума, лишаешься вообще всего. Остаётся только набрасываться на всё, что движется, в слепой жажде урвать хотя бы каплю свежей энергии.

-Настоящий вампиризм.

-Так и есть. Синие — это рецессивная форма душ. Пока разум работает, энергия аккумулируется вокруг него, циркулирует, поддерживая жизнь. Душа, лишившаяся разума, постепенно исчезает. Растворяется в пространстве. Все эти синие обречены на медленное угасание. Самое печальное, что изначально все они были жёлтыми, то есть, обычными, разумными людьми. Такими, как я. Мы держались все вместе, поддерживали друг друга. Верили, что нас спасут. С каждым днём эта вера становилась всё слабее, и люди начали впадать в отчаянье, завершающееся полным безумием. Тяжко пришлось... Когда мы с электриком Илюхой выбрались на поверхность, то подумали, что кроме нас вообще никого не осталось. Илья рассказал, что был в трансформаторной будке, когда всё началось. Он увидел, как люди во дворе рассыпаются в пыль, испугался, и побежал в первое попавшееся убежище. В погреб, где я возился. Мы не знали, что тогда случилось. Да я и сейчас не знаю. Как привидения, мы просто бродили среди тумана. Звали уцелевших. Никто не откликался. Туман начал рассеиваться, и мы увидели в небе огни. Казалось, что звёзды падают на землю. Вокруг нас. Очень близко. Пришлось опять спрятаться в погребе на какое-то время.

-Экспансия, -догадался я.

-Не знаю, что это было. Но такой звездопад повторялся несколько раз. А вслед за ним, начали появляться странные живые существа. Полупрозрачные, маленькие и пугливые. Они убегали от нас, завидев издали. Никто не решался заходить в наш район.

-А вы пытались выйти из него?

-А-то! Конечно, и не раз. Но тут нас ждала непредвиденная проблема. При приближении к границе района, самочувствие заметно ухудшалось. После пересечения невидимого рубежа, дискомфорт превращался в боль. Силы быстро вытекали из нас, как из прохудившихся мешков. Было ясно и дураку, что дальше будет только смерть. В первый раз я ходил вместе с отрядом добровольцев. В него входили почти все из выживших-жёлтых. Двадцать три человека. Конечно, мы были не самые первые. До нас, некоторые товарищи пытались покинуть район в одиночку. И они рассказали, из-за чего им пришлось вернуться. Не то, чтобы мы им не поверили, но просто, ты же понимаешь принцип "стада", когда нас много, и кажется, что уж вместе-то мы определённо сможем преодолеть любую преграду. Обсудили план, маршрут, собрались и выдвинулись в сторону больничного городка. Ну и что ты думаешь? Половина из нас повернула назад даже не дойдя до забора. Остальные начали поворачивать уже на территории больницы. Самые стойкие смогли дойти до противоположных ворот — на большее нас не хватило. Это был провал. Зато мы поняли, что вне нашего района не уцелел никто. Все люди в больничном городке тоже превратились в прах, но их души, в отличие от наших, погибли вместе с их телами. Неизвестно, кому повезло больше... Наш район сохранил нам жизнь, но, вместе с этим, стал для нас вечной тюрьмой. После нашего неудачного похода, небольшая группа отчаянных ребят, не желавших мириться с таким положением дел, ещё два раза пыталась вырваться на свободу. Они полагали, что для этого нужно лишь преодолеть какое-то расстояние. Во время второй вылазки, они дошли до телецентра. Их было трое. Двое вернулись. Их лидер — Олег, бывший завхоз на промскладе, так и не вернулся. Те мужики, которые с ним ходили, сказали, что он ушёл дальше — в сторону ИТК. А сами они, еле живые, обратно приползли. Полтора дня восстанавливались. Такие дела.

-Как вы жили?

-Как жили, как жили. Хреново. Как Робинзоны Крузо. В полнейшей изоляции. Ничего не чувствуешь, словно искусственный. Ходишь, будто летаешь. Единственное ощущение, которое испытываешь — то самое электрическое покалывание. Предметов касаешься — слегка колет. Жёлтых касаешься — шибко лупит током. А зелёные насквозь пролетают, им хоть бы что. Такая вот жизнь. Как у привидения. Ничего не съешь, не выпьешь, не возьмёшь. С другой стороны, ни есть, ни пить уже и не требуется. Одежда тоже не нужна. Чего стыдиться, если ты выглядишь как прозрачный, светящийся силуэт? Живи себе, да радуйся. Навроде растения. Но, ты сам понимаешь, что эта жизнь — она не для людей. К чему вообще жить, если видит око, да зуб неймёт? Это ж натуральная ангедония. Вот народ и начал с ума сходить. Был у нас оптимист один — Вовка Мозоль. Мозоль — это его фамилия. Вечно всех успокаивал. Говорил, что от нашей болезни есть лекарство. Вроде бы, американцы уже вовсю такие опыты проводили на крысах, и отделяли у них душу от тела, взвешивали её, ну и всё такое. Дескать, японцы уже давно придумали биороботов, которые идентичны людям. И лишь одного у них нет — ума. И вот, как раз-таки, нас в этих роботов и вживят. Мы опять будем чувствовать, жить нормальной жизнью. Бред сивой кобылы, в общем, нёс. А мы ему верили. Просто хотели в это верить и всё, понимаешь? Цеплялись за это. Не знаю, верил ли он в это сам, но нас этим сильно поддерживал... А посинел Вовка одним из первых. Вот, такая злая ирония.

-Я видел жёлтых в Призрачном районе. Совсем немного. Не больше двух. Это люди из вашей группы?

-Вряд ли. Из сведущих только я не стал синим. Те жёлтые, что ты видел, скорее всего, бывшие несведущие-зелёные, которые заподозрили что-то неладное в своём однообразном существовании.

-Понятно теперь, почему Сергей пожелтел, когда узнал правду.

-Мне жаль его. Теперь у него один путь — в синие.

-И это моя вина.

-Не вини себя. Когда-нибудь они все об этом узнают.

-А как же Вам удалось не превратиться в синего призрака?

-Странная история... К концу первого года, нас осталось совсем мало. Я, да семейство Козиных. Молодцы они были, Козины эти. Держались друг за друга. Не знаю уж, что им больше помогло: сплочённость, или вера в Бога. А может быть и то, и другое. Они искренне верили. Без фанатизма, но от души. Молились каждый день. Я поначалу их не понимал. Не привык потому что ждать Божьей помощи. А потом взглянул на это под другим углом. Дело-то вовсе не в том, есть Бог, или его нет, а в том, как вера помогает человеку укрепиться в своём терпении. Тут-то я и припомнил дедовскую науку... Через несколько долгих месяцев, некоторые из нас уже превратились в синих. Другие — стояли на грани сумасшествия. Они метались, скандалили попусту, орали какую-то чушь. Их всё раздражало. Было понятно, что со дня на день, они тоже лишатся рассудка. И мы старались держаться от них подальше. Так, постепенно, от нашей маленькой общины откалывались куски, пока не остались только Козины, да я. Казалось, что эта семья будет стоять до конца. Но и они не выдержали. Сначала, безумию подвергся их старший сын, а потом, менее чем за неделю, всё семейство потеряло разум. Вот так-то, Писатель. Даже самый крепкий дом быстро рухнет, если потеряет часть своего фундамента. Я, в принципе, был готов к этому исходу. Но не ожидал, что всё случится так быстро. Ещё неделю назад мы были вместе, и вот, я уже один. Тут мне совсем невмоготу стало. Куда деваться? Перебрался поближе к окраине. Всерьёз задумался о смысле своего дальнейшего бытия. Уже готов был покинуть район, чтобы прекратить свои мучения. Но всё ещё за что-то цеплялся. Удерживали наплаву знания, перешедшие от отца и деда, как выживать в тайге, в полном одиночестве. Не знаю, сколько времени смог бы так прожить в трезвом рассудке. Только однажды, пасмурным днём, я вдруг увидел белого ворона. Сидит на окне и на меня смотрит. Попытался его прогнать — он не улетает. Было очень странно. Я целый год не видел ни одной птицы, а тут вдруг ворон. Да ещё белый. Ну, точнее, не совсем белый, а какой-то пепельно-седой. Сидел он, значит, сидел а потом каркнул, и перелетел на забор. Мне стало интересно, и я пошёл за ним. Пока шёл, он всё так и сидел, ждал меня. Когда я дошёл до забора, он опять вспорхнул, и на ветку дерева. Я опять за ним следом. И вдруг понимаю, что иду уже не по улице, а по заснеженной тундре. Иду не как призрак, а как человек. Чувствую тяжесть тела, чувствую снег под ногами, чувствую ветер, снежинки. Такая радость меня обуяла от этого. Было уже всё равно: умер я, или ещё жив. Главное, что я чувствую себя как прежде, материальным. Долго я шёл за вороном. Так его и не догнал. Остался посреди снегов. Постоял немного, подумал. Захотелось снег потрогать. Ощутить его руками, каждым пальцем. Сгрёб немного снега. Он холодный, мокрый, приятный. Дай, думаю, вылеплю что-нибудь. И начал лепить первое, что на ум пришло — птицу. Леплю, а сам радуюсь. Как ребёнок, который впервые снег увидел. Птичка лепится на загляденье. Клювик ей сделал, крылышки, хвостик. Как живая получилась. Подбросил в воздух: "Лети!" И она полетела! Представляешь, Писатель, она полетела!