— Ох, — опять застонала я словно старая перечница. Опустив взгляд пониже потолка да оконца, попыталась оглядеть свой многострадальный организм, спрятанный в ворохе пуховых одеял, и утыканный по всему периметру мягкими, словно шелк подушечками.
С трудом вырвав руки из мягкого и теплого плена кровати, я приподняла одеяло и критично осмотрела себя любимую. Руки-ноги на месте, гипсовые оковы и бинты отсутствуют. Я вздохнула с облегчением, но встать, пока не рискнула.
Положив руки поверх одеяла, лежала и прислушивалась к себе. Было плохо, все болело, но душераздирающих криков отбитой печенки или нытья сломанных костей слышно не было.
Я кривенько ухмыльнулась:
— Везет же мне, однако.
И вот тут-то я заметила одно маленькое несоответствие. Вытянув руки перед лицом, пялилась на них, пытаясь понять, как так может быть. Руки как руки, целые. Левая — малость оцарапана, а правая, на которой я носила браслет, беленькая, чистенькая, мягонькая, ну как у младенца. А браслет то, браслет прям огнем горит. Камни, словно живые. Играют всеми цветами радуги. Я насупилась, пытаясь запустить мыслительный процесс.
— Кажется, мое двигло перегрелось, — констатировала я. — Ну что не так? — я в бессилии опустила руки.
В доме началась суматоха. Отовсюду слышались радостные возгласы.
— Да, милочка, сейчас начнется аудиенция, — предупредила я саму себя. И вдруг меня осенило. — Рука белая, — завопила я. — Куда делся мой чудный морской загар?
Я снова уставилась на руки. Левая — золотистая, светло-коричневая, а правая — белая как снег, словно в перчатке.
— Меня в хлорку макнули что ли? — вслух возмутилась я.
— Ни куды не макали госпожа, Ониэ, — в дверях нарисовался дядька Волдар, довольный словно кот, сожравший хозяйскую сметану и запивший ее приличной порцией валерьяны. В руках он держал увесистый поднос, который был уставлен неимоверным количеством тарелочек, издающих волшебный аромат.
— Тетя Они, тетя Они, — орала радостная Тлика еще из коридора. Эта чертовка, по ходу чуть не сбив моего кормильца с ног, влетела в комнату и с разбегу плюхнулась ко мне на кровать.
Ошалевшая я от столь бурных эмоций окружающих меня людей, переводила взгляд с сияющего Волдара и его манящей ноши на буйно ликующую девочку, которая уже душила меня в объятиях.
— Полегче, детка, задуууушишь, — пыталась я оторвать от своей шеи Тлику, но та вцепилась словно краб. Смирившись, я обратилась к Волдару, притихшему у порога:
— Господин Волдар, не будете ли вы любезны...
Не дав мне договорить, дядька засуетился: поставил поднос на стол, сильной мужской рукой отодрал от меня девочку и усадил на край ложа.
— Тлика, несносная девчонка, — начал он отчитывать ребенка. — Дай нашей спасительнице прийти в себя, а то выгоню.
Малышка засопела, надулась, но послушно замолчала.
— Вы бы присели, господин Волдар, в ногах правды нет, — пригласила я переминающегося с ноги на ногу мужичка. — Что вы мне принесли? Так вкусно пахнет!
— Ох, конечно, конечно, — спохватился Волдар, и зарделся как маков цвет, подавая мне поднос.
Уплетая за обе щеки омлет с копенным мясом, белую свежевыпеченную еще тепленькую горбушку хлеба, вгрызаясь в домашнюю колбасу, словно оголодавшая волчица и запивая это все восхитительным куриным бульоном, я услаждала свой слух хвалебными дифирамбами и словами безмерной, вернее чрезмерной, благодарности, лившимися из Волдара, как из рога изобилия.
Дядька до того разошелся, что невзначай перешел на личности и стал называть меня дочкой, на что я ни разу не обиделась. С его слов, я теперь ему родня и он, ловлю на слове, мне обязан и будет каждый день молить богов о благополучии, процветании, благоухании меня ненаглядной. "Лучше бы помог, так сказать, материально" — всплыла из недр сознания, наконец-то, умная мысль и отразилась на моем лице циничной ухмылочкой. А Волдар, жук, продолжал вещать, упорно настаивая на безграничной словесной благодарности, удобренной кружкой вкуснейшего эля. Хоть на этом спасибо.
Итак, Волдар, меня бессознательную уволок с тлеющего выгона к себе в хоромы и выделил свою спаленку по такому случаю. Провалялась я в постельке денька так три, не приходя в сознанку. Звали ко мне и местную знахарку, и лекаря государственного, но те, отмахнувшись и поплевав через плечо, выдали дядьке несколько склянок для моих ссадин, и поспешили унести ноги подальше от ведьмы-колдуньи, так оно спокойнее. По началу, Волдар переживал шибко за мое и свое состояние, так как тело мое имело бледность ненормальную и определенно граничащую с мертвячьей. Но к утру второго дня щеки мои решили окраситься румянцем, таки не дав возможности местным работникам ритуального хозяйства содрать у сердобольного Волдара несколько лишних куят за мое упокоение.
Табун коневода пострадал незначительно. Пало несколько жеребчиков, да и то не лучших. Как говорится, отделался Волдар малой кровью. Душегубов-вредителей схватили и повязали. Ими оказались нанятые "добрым" Петрыкой шальные ребята, которые не преминули после душевного разговора с местным кузнецом Макулкой того самого Петрыку и сдать со всеми потрохами. Петрыка ударился в бега, бросив хозяйство и двор, но был изловлен и помещен с душегубами под замок до приезда королевского отряда.
Волдар встал и выпроводил Тлику за дверь, совершенно не обращая внимания на ее возмущения и слезы. Я не стала возражать. Видимо нам с мужичком было, что обсудить наедине.
— Ентот Петрыка, дурак, каких поискать, — ухмыльнулся в усы Волдар и пододвинул табурет ко мне поближе. — Пожег бы деревню да людей с их нажитым, отделался б каторгой иль острогом. А он, из зависти своей лютой, позарился на казенное имущество, коим уже являлись мои коники. Теперь, не ровен час, чирикнут головеху то дурную с плеч, не сжалятся.
Подавившись весомым аргументом дядьки Волдара, я не стала уточнять подробности этого обстоятельства и плавно перевела разговор на себя. Обо мне по деревне ходило всякое: и дурное, и хорошее. Одни звали ведьмой треклятой, принесшей беду, другие — спасительницей, но таких было меньше. Кому смог, Волдар языки то повыкручивал, но как говорится, на каждый роток не накинешь платок.
— Не любит у нас народ магию, — хмыкал дядька, пряча от меня взгляд. — От серости своей, да дремучести... Боятся люди. Всегда в страхе жили. Кто магией правит, тот и указ кажет...хм.. Тот и миром вертит, не считаясь с нами — людями простыми. Ты каких магов то будешь, дочка? — решился все-таки задать мне вопрос коневод. — Такого что ты вытворяла, я отродясь у людских колдунов не видывал.
Я, честно глядя Волдару в глаза и допивая эль, пожала плечами:
— Не знаю, дядька, вот и иду я в столицу выяснять: кто я и с чем меня едят.
— Эх, не в столицу тебе надобно, дочка, а дальше за горы высокие или через море, но туды путь еще длиньше будет. Люди здесь магию только в скляшках да сушеных травах видеть могут. Осторожней тебе быть надобно, да поменьше себя выказывать. К нелюдям тебе потребность есть идтить. Они к богам ближе.
— Мда..., — выдавила я из себя итог. — Весело, аж удавиться хочется.
— Замучил, я тебя дочка, отдыхай, — Волдар засобирался уходить.
— Погоди, — я, маленько охмелевшая от эля, приосанилась. — Господин Волдар, загостилась я у тебя, нужно в путь собираться.
— Рано тебе еще, — ответил мужичок и побрел к двери. — Мож дождесси отряду королевского и с моим табунком, да их присмотром двинешь в столицу то?
— Нет, спасибо, Волдар, за мной есть, кому присмотреть. Коника ты мне чудного сторговал, он и присмотрит.
— Дурная ты, девка, али смелая сильно?
— Наверное, дурная, — согласилась я с коневодом. — Но раз ты говоришь, что молва по деревне не утихает, думается мне, что и людям государевым тоже в ухо влезут. Не хочу я, чтоб раньше времени меня сдали на опыты или на костре сожгли. Лучше я потихоньку сама. Когда, говоришь, люди короля должны приехать?
— Дня через два-три, — ответил Волдар. — Подумай все же, милая. Одной то страшно по лесам да полям разгуливать, шальных да ушлых людей и в Лании хватает, глядишь, и магия твоя не поможет. А с людями вооруженными страху меньше, да шкура целее.
— Не уговаривай меня, Волдар, уже решила, — отрезала я. — Завтра с утра в путь. Где мой конь, кстати?
Мужичок засопел и выругался:
— Чтоб его волки сожрали, коника твоего чумного, чтоб лихоманка помогла околеть побыстрей. Вон, глянь в окно, — махнул рукой Волдар. — Топчется по цветнику, поганец, в стойло не загнать. Под окном твоим, аки хлопец влюбленный, торчит, да в дом ломится. Ужо дверь на петлях еле держится, а тому хоть бы хны. Копытами своими окаянными в щепы доски месит, да зубья на всех скалит. Ты бы приструнила его что ль?
Я прыснула, представляя сию картину.
Волдар обиделся:
— Тебе, дочка смешно, а мне убытки.
Я, загибаясь от смеха в три погибели, подползла к окну и распахнула его настежь. Внизу маялся мой жеребчик, заедая тоску цветочками с клумбы.
— Привет, ирод, — крикнула я коню, и тот, услышав мой голос, встрепенулся, поднял голову и радостно заржал. Если бы окно моей больничной палаты находилось на первом этаже, то вероятнее всего повторилась бы не столь давняя история с выносом ставень.
— Волдар, ты на редкость благоразумный человек, — приступ истеричного смеха накатился на меня новой волной. Хорошо, что ты уложил меня на втором этаже....ох....хорошо.
Коневод хмыкнул в усы и расплылся в улыбке:
— Знамо дело... а как же ж... наслышаны, наслышаны мы про безобразия, учиненные этим извергом у маво работника, у отца Тликиного, Годара. Теперя тому пол хаты менять надобно, — и вторя мне, Волдар зычно гоготнул.
— Ох, не гоже, смеяться над бедами других, — вытирая выступившую слезу, выдавил из себя мужичок.
— Так давай над своими, — я уже сползла на пол. — Вон, мой охламон, последний твой розовый куст доедает.
— Что? Где? ... Ну я его щас оглоблей то, — Волдар перестал ржать и разъяренный выскочил из комнаты, на ходу припоминая все известные ему выражения к случаю.
— Ирод...хм.. Титаня... валил бы ты со двора в самое темное стойло, а то Волдар щас тебя пришибет за цветочки то, — крикнула я своему бесценному, и тот воровато оглядевшись по сторонам, затрусил галопом в сторону конюшен. А я, сытая и довольная, увалилась обратно на постель, решив продлить часы счастья и неги.
Рано, поутру следующего дня меня разбудили, помыли, накормили, одели в походную, но красивую, одежду, за что глубочайший поклон, и начали умолять дождаться отряда короля. Годар с женой пришли попрощаться. Тлика, обливаясь горючими слезами, висела у меня на талии, дворовые бабы Волдара гомонили и причитали, делая вид, что будут тосковать, мужики молчали. Волдар был мрачен.
— Ну что, госпожа Ониэ, не передумала? — нахмурился коневод еще больше.
— Какая я тебе госпожа, Волдар? Мы ж вроде родственники названные или как? — не преминула я поддеть мужичка.
— И то, правда, дочка, спасибо тебе за все, — Волдар склонился в поклоне, и все его люди, одни рьяно, другие не очень, тоже отвесили мне поклон. Я ответила тем же.
— Ни чем мне, да многим из нашей деревни перед тобой не расплатиться,...но все же..., — Волдар подозвал одного из своих работников. Тот вышел вперед, неся седло и сбрую.
— Где конь то твой, дочка? — Волдар нашел взглядом конюха, но тот замотал головой и растворился в толпе собравшихся.
Я обернулась, в сторону конюшен и мысленно позвала Титаника. Не прошло и секунды, как тот с грохотом, раскидывая в стороны зазевавшихся, примчался во двор и затормозил всеми четырьмя, поднимая столп пыли.
Когда пыль осела, а народ перестал чихать и материться, Волдар взял седло и передал мне.
— Возьми, дочка, эта вещь была на твоем коне, когда мы его нашли. Нам не удалось надеть, мож тебе будет сподручнее?
Я приняла подарок, кстати, легкий, как перышко, и начала лихорадочно вспоминать, как правильно седлать лошадь. Крутя в руках сей раритет неописуемой красоты и тончайшей работы, я озадачилась серьезно, что не смогло ни привлечь внимания.
— Нету, милая, подпруги, нету, сами долго кумекали. На спину окаянному седло закидываем, а то ползет наземь и не держится, — просветил меня Волдар.
Я вытаращилась на дядьку:
— У вас, значит, не держится, а у меня прилипнет, что ли?
— А ты попробуй, — подмигнул мне конезаводчик. — Глядишь, мож, чего и выйдет.
Я подошла к Титане, накинула вальтрап, положила ему на спину расшитую вензелями да рунами попону и закинула сверху седло. Конь радостно заржал и ткнулся мордой мне в лицо, обдавая теплым дыханием.
Седло не упало. Я подергала за луку. Как влитое. Народ зашумел, загомонил, но не злобно. Седельные сумки, набитые собранным мне в дорогу добром чудно примостились по бокам Тинани.
Я сняла с коняги недоуздок и сунула его в сумку. Взяла сбрую, к которой прикасаться то было страшно (вдруг, испачкаю) и спокойно надела на изверга. Удила отсутствовали, что меня очень порадовало. Забросив расшитый золотом повод на луку и затянув подперсье, украшенное камнями и вышивкой, я залюбовалась.
— Ты с какого параду то сбежал, Титаня? В такой красоте по проселочным дорогам не шастают.
— Эх, — вздохнул Волдар. — Красота, да не про нашу честь. Такое даже не продашь.
"Вот жучара", — подумала я. "Была бы возможность, давно бы сторговал, а так коли не берут, нате боже, что нам не гоже", а в слух добавила:
— Спасибо, Волдар, что красоту такую от сердца отрываешь. Спасибо, — и принялась душевно обнимать мужичка.
— Не за что, дочка, пользуйся на здоровье, главно шоб не во вред, но ты погодь благодарить, тута еще подарки имеются, — дядька высвободился из моих цепких объятий и подозвал другого работника. Тот притащил сверток, завернутый в белоснежное полотнище. Слуга подошел ко мне ближе и протянул его на дрожащих руках.
— Возьми это, в дороге пригодится, — прокомментировал дядька и хитро сощурился.
Панический ужас в глазах мужика, что держал сверток, заставил меня призадуматься: "А стоит ли?"
— Что там? — спросила я Волдара, сверля его взглядом.
— Ты ж просила ножичек, вот я тебе его и дарю, — туманно ответил Волдар.
— Хм..., — оглядев толпу, которую явно распирало от любопытства, я почувствовала подвох, но не могла понять, в чем он. Меня начали подбадривать и торопить, что не понравилось мне еще больше. Я топталась на месте, не решаясь взять, то, что предлагают. Разум вешал: "Откажись", любопытство орало: "Бери, пока дают".
Обстановку разрядил Титаник. Он подтолкнул меня к свертку, и тихо заржал. Я обернулась к нему, и, глядя животинке в глаза, умные, но пустые, дивясь своей опять проснувшейся глупости, потянулась к свертку.
Под тяжелый "ах" толпы, я выхватила у мужика подарочек и быстренько начала разматывать ткань, кстати, тончайшую, нежно-бархатистую и просто умопомрачительную. Тряпчонка оказалась плащом, расшитым по краям золотыми рунами и красно-зеленым сплетением растительного узора. В него была завернута сабля в ножнах на перевязи и два длинных кинжала.
