Великая Депрессия. Эффект бабочки

Воняет от котла, воняет от индейцев... Как хорошо в такие моменты идут идеи о высших и низших расах! Чтобы придти в себя, перевожу взгляд на искусно сделанные украшения. Тонкая работа, большой (хотя местами и непривычный) художественный вкус... Странная, но несомненная культура.

— Я это есть не буду, — вполголоса говорю капитану.

— А никто не будет, — улыбается тот, — религиозными обычаями отговорились. Просто посидим вместе, потом продуктами поменяемся — мы им консервы и шоколад, они нам свежие фрукты.

— Факт совместной трапезы... — бормочу с нескрываемым облегчением.

Джунгли, чтоб их! Даже не сомневаюсь, что годы спустя буду вспоминать их с ностальгией, но здесь и сейчас отчаянно хочется назад, в цивилизацию.

* * *

РОВС поставило Максима на довольствие, но мужчина не слишком-то радовался этому факту. Комнатка в заведении Мацевича и пайка — ладно. Но вместе с ограничением свободы и необходимостью отсчитываться, куда ты направляешься и чем собираешься заняться... Зона один в один, мать её!

Свободы чуть больше, но и непоняток вокруг больше, чем хотелось бы. На зоне зло привычное, понятное и насквозь знакомее. Соблюдая определённые правила, можно жить относительно терпимо, а при некотором авторитете и везении даже комфортно. Относительно.

Попытка понять законы и понятия РОВС закончилась провалом. Общая схема имелась, но каждый из начальничков перетягивал одеяло на себя, выстраивая свои правила. РОВС вообще оказалась организацией крайне неоднозначной, где армейский распорядок ухитрялся сосуществовать с гражданским раздолбайством.

Кураторы Максима регулярно ломали привычные схемы, пытаясь заодно сломать и бандита. Цель проста и понятна — приучить повиноваться полезного человечка, выполнять команды не думая.

Не на того напали, ой не на того... Встраиваться в чужие схемы и ломать себе психику мужчина не желал принципиально, лишь озлобившись в ответ на такую политику.

И высокомерие... сколько высокомерия в этих проигравших Гражданскую неудачниках! Не удержали власть, проиграли Гражданскую, да и в Европе работают всё больше официантами и чернорабочими. И это люди, которые считали себя элитой общества! Какая, к чёрту, элита из людей, не способных занять хотя бы место среднего класса в чужой стране?

Они не востребованы профессионально, даже дипломы университетов не всегда признаются. Медики и инженеры, работающие продавцами, никого не удивляют.

И пусть, пусть это отчасти европейский снобизм! Но ведь не так давно российская элита требовала к себе особого отношения и привилегий, получая их полной мерой. И оказалось, что без поддержки Власти они не стоят ничего.

Озлобленные, опустившиеся ничтожества, готовые воевать уже не против строя, а против народа, лишь бы вернуть былые привилегии.

Максим с каждым днём всё лучше понимал народ, не пожелавший терпеть этих на своей шее. Улыбался, шутил... и с каждым днём ненавидел бывших всё больше.

Зубрил немецкий как проклятый, стараясь при малейшей возможности получить разговорную практику. Читал в библиотеке старые газеты, пытаясь разобраться в хитросплетениях политики за последние годы и перестать наконец чувствовать себя чужаком, понимая слова, но не смысл разговоров белогвардейцев. Читал труды социалистических философов и их оппонентов... Не всё понимал, но изучал старательно.

Несмотря на спортивно-уголовное прошлое, глупцом Максим не являлся. Не всегда хватало образования, да чего там... отчасти и ума. Но учиться умел всегда, пусть даже зубрёжкой. И свой диплом юриста после отсидки получил без взяток. Горбом, троечный, но честный.

Нет сейчас возможности работать привычно, а раскрывать белогвардейцам прогрессивные схемы заработка почему-то не тянуло. Возможно, бывшие оценили бы аферы из двадцать первого века, но мужчине претили такие подельники.

Аркадий Валерьевич... пусть, пусть он ведёт с ними дела, старательно не замечая плохо скрываемое презрение в глазах белогвардейцев. Он, Максим Парахин, лучше будет сотрудничать с большевиками, чем с белогвардейцами.

Его дед воевал с немцами, а эти... за. И внуку не хочется предавать память деда.

Одиннадцатая глава

Меня колотит от напряжения, но старшаки невозмутимы. Рассыпавшись по сторонам, они неплохо изображают бредущих по своим делам подростков, никак не связанных друг с другом. Старшаки отслеживают случайных прохожих, гуляющих детей и любопытных старух в окнах.

— Здесь, — дёргает подбородком Вовка-Цыган на грязноватое окно с приоткрытой форточкой, — Ленка маякнула, на работе хозяева.

Я мешкаю, это первое серьёзное дело для меня, но Вовка не даёт опомниться.

— Давай!

Встав у стены, приседает, и я взлетаю на плечи. Толчок... вцепившись в форточку, ужом проскальзываю внутрь. Умывающаяся на кухонном столе трёхцветная кошка лениво соскакивает на пол, нервно дёргая хвостом. Опираясь на руки, соскальзываю сперва на подоконник, а потом и на пол, после чего тихонечко обегаю квартиру.

— Никого, — шепчу Вовке, показавшись в окне, тот кивает одобрительно.

Открываю застеклённый балкон, и старшаки тут же влетают в квартиру. Не совсем понимаю, зачем такие сложности и не проще ли открыть окно, если не хочется войти через дверь... Ну да Пашка стоумовый, ВУЗовские учебники по психологии за третий курс уже читает, и ведь понятно ему! Главный в нашей банде он... не самый главный, над ним смотрящие есть и вообще...

Дух захватывает от того, что я в банде! В настоящей банде, подумать только! Вот пацаны в Атырау обзавидовались бы! Мне двенадцать всего, а уже на дело хожу, да не у ровесников из карманов мелочь трясу.

Не к месту всплывает сомнение, а точно позавидовали бы? Всякое у нас бывало — дрались один на один и толпа на толпу, огороды обносили... но чтоб кражи? Да и не вдохновляла раньше воровская романтика... Нет, точно позавидовали бы!

Оказавшись внутри, ребята стряхивают с рук строительные рукавицы (отпечатки!), натягивая сперва резиновые медицинские.

— Сервант в зале первое дело, — поучает Пашка, кидая вещи на диван, — ага!

Небольшая шкатулочка с золотом и бижутерией вытряхивается в барсетку. Туда же идут несколько купюр, найденные в баночке из-под крупы на кухне и из ящика компьютерного стола в хозяйской спальне.

— Смотри какие! — Ирка вылетает с несколькими наручными часами.

— Эти сразу выкинь, — брезгливо говорит Вовка, тыкая пальцем, — позолота и стразики, только лохов из провинции впечатлять, да армянам впаривать. Хотя... оставь, Ашоту скину. У него родни в Ереване много, подарков на всех не напасёшься. Хватит на раз посидеть в шашлычной, и то неплохо.

На прощанье Пашка выдрал из компа дорогущую игровую видеокарту, а Ира прихватила две зеркалки . Уходили через балкон, дело заняло чуть больше пяти минут.

— Наводка, пять минут риска, и мы на коне, — хохотнул Пашка, — понял, малой?! Сколько чистыми, Ир?

— Чуть больше семидесяти, да барахло скинем, ещё где-то столько же получим, — отозвалась девушка.

— Круто! — Вырывается у меня, — это за один раз столько взять можно!?

— Можно и больше, Тоха, — смеётся Вовка, положив мне руку на плечо, — раз четыре миллиона взяли чистыми, ух и погудели! Но там дело такое... нам добро дали обчистить того мудилу. Забыл человечек, под кем ходит и кому отстёгивать должен, вот и сняли с него защиту.

— На ноги приземлили, — веско говорит Пашка, стукнув кулаком по ладони с нехорошей ухмылкой, — чтоб вспомнил, откуда вышел!

Два час спустя, скинув добычу, засели у Ашота, толстого шашлычника с заведением в глубине спального микрорайона. Народ здесь всё больше из диаспоры и такие, как мы — уличные волки, как говорит Пашка.

— Добавки хочешь, дарагой? — Ласково спрашивает армянин.

— Спасибо, дядя Ашот, не влезет больше — порции у вас здоровенные. И вкусно всё!

— Кушай, дарагой! — Ашот отходит, потрепав меня по волосам.

— Хороший ара, — чуточку нетрезво говорит Вовка, — не великого ума, но мужик!

Почему-то захотелось возразить ему, глаза у Ашота не соответствуют нарочито-простоватому имиджу. Но старшаки лучше знают людей, на то они и старшаки!

В желудке тяжело лежит вкуснейшее мясо, заполированное лёгким домашним вином.

— Из-под самого Арарата, мамой клянусь, да!

В кармане пятнадцать тыщь — бешенные, нереальные деньги, которые так просто не потратить!

— Смотрящему отстегнуть, наводчику, а вот и твоя доля, Тоха!

— Ну что, понравилось? — Подмигивает Пашка. Расплываюсь в улыбке... как здорово, что у меня такие друзья!

* * *

Тяжёлый удар по затылку выбил из меня дух, очнулся уже с тяжело гудящей головой и руками, связанными за спиной крепко, до потери чувствительности. Лежу лицом вниз, уткнувшись в перегнившую листву и чувствуя, как по коже ползают насекомые.

В голове сумбур, нет даже страха, только дикая головная боль и тошнота. Едва успеваю повернуть голову, чтобы не захлебнуться рвотными массами.

Проблевавшись, открываю наконец глаза и утыкаюсь взглядом в Сунила. Мёртвые, широко открытые глаза индийца с ползающими по ним мухами сантиметрах в двадцати от моего лица. Перерезанное до самого позвоночного столба горло не оставляет сомнений в его гибели. Хорошо видны многоножки, подъедающие запекшуюся кровь.

Тяжёлый, липкий страх накрывает одеялом, отправляя в глубокий обморок. Очнулся чуть поодаль, от пощёчин и струек воды, лившейся в лицо.

— Гринго, — лицо говорящего расплывается, — ты слышишь меня, гринго? Маноло, мать твоя шлюха! Спящих не мог нормально взять, всё бы тебе кровищи побольше! Один мёртв, другой вот-вот концы отдаст, третьему ты зачем-то рёбра ногами переломал, связанному уже! Работать кто будет? Я? Нет, дорогой. Ты и будешь за всех троих!

Невнятное бормотанье в ответ сменилось звуками скоротечной схватки, после чего тяжело дышащий голос произнёс:

— За нож он взялся, пёс! Всё бы ему кровищи, еврею португальскому, да побольше! Падаль!

Стоном даю понять, что слышу его, почему в этот момент кажется жизненно необходимым подать голос. Усатая физиономия немолодого мужчины с явно индейскими корнями появляется передо мной.

— Живой?

— Пока да.

Ответ мой метис принял за остроумную шутку, залившись хохотом и пересказывая её невидимым мне товарищам на испанском.

— Ты верно сказал, гринго — пока живой, — усатая физиономия с оспенными рябинами снова появилась в поле зрения, — чем ты можешь быть мне полезен? Скажи что-нибудь, чтобы я не зарезал тебя, а начал выхаживать.

— Не гринго, — выдыхаю, уже зная, как сильно латиноамериканцы не любят янки, — русский.

— Русский? Уже лучше, русский. Если что, я тебя не больно убью, — вальяжно кивает усатая физиономия, — ещё что?

— Студент... бывший. Искусствовед — в живописи разбираюсь, в предметах искусства, — вижу смуглую, испещрённую шрамами руку, тянущуюся к ножу на поясе, и договариваю торопливо, — татуировки могу делать хорошие, в медицине разбираюсь.

— Татуировки? Леон! Иди-ка сюда, да рубаху сними!

Вижу приземистую фигуру в истоптанных ботинках и донельзя грязных, засаленных штанах, от которых несёт говном и застарелым потом. Фигура присаживается, поворачиваясь и задирая заскорузлую рубаху, на спине довольно корявая татуировка ягуара.

— Там можешь?

— Так? Нет, могу лучше.

— Уверен, гринго? Сделаешь хуже, Леон тебя долго убивать будет.

— Лучше. Но инструменты нужны нормальные, краски. Не просто иголка и чернила, нормальные. Сделать можно, знаю как.

Минуту спустя руки у меня развязаны, но я их не чувствую. Чуть погодя чувствительность возвращается, вместе с болью. Вывихнуто правое плечо, содрана кожа на запястьях.

— Что с моими спутниками? — Спрашиваю пленителей.

— Комми? — Оживляется Леон нехорошо. Бес его знает, почему элементарное беспокойство о спутниках у него связано с коммунистами.

— Просто русский. Не коми, не эмигрант. Уже несколько поколений наша семья в Российской Империи не живёт.

— А...

— Один убит, — не пытаясь поставить меня на место, отвечает глава банды равнодушно, — Сунил кажется. Который постарше, Сабхаш, со сломанными рёбрами отлёживается. Капитан цел.

— Зачем мы вам?

— Зачем? — Бандиты ухмыляются, — а зачем людей грабят да в рабство захватывают? Ради прибыли! Товары ваши у нас, лодка тоже, а сами вы поработаете, добывая для нас золото. Ну и выкупиться можете, если денежки у родных есть. Есть денежки-то?

— Немного, — тяну, чуточку оклемавшись, — у меня немного, а капитана индийская община выкупит. Не последний человек.

Ситуация проста и незамысловата, как жизнь этих людей. Есть свои и чужие, которые людьми не считаются в принципе. Философия диких индейских племён, для которых только они сами и были настоящими людьми. Остальные в лучшем случае люди второго сорта, недочеловеки, говорящие обезьяны.

Нацизм не немцы выдумали, не англичане и даже не евреи . Старая идеология, каменного века ещё... с тех пор угольки тлеют, как кроманьонцы перебили неандертальцев ради жизненного пространства.

А это потомки индейцев и конкистадоров, которые не считали туземцев за людей. Отребье, взявшее худшее от обоих родителей. В Латинской Америке таких много...

Расологи считают, что сказывается смешение кровей -сомнительные духовные качества низших рас.

Социологи из двадцать первого века склонны приписывать негативный результат нищете и постоянным переворотам. Привычка решать проблемы насилием и многочисленные примеры взлёта Из грязи в князи перед глазами не могут не сказываться.

Ох и влип же я...

Лодка скользит по многочисленным протокам, и судя по отчаянному взгляду сидящего рядом капитана Шанкара, местность совершенно ему незнакома. Для тех, кто понимает — очень, очень страшно.

В сельве с её бесчисленными протоками заблудиться легче лёгкого. В сезон дождей поднявшийся уровень вод легко меняет ландшафт. Поменяться он может и после урагана, коих в тропиках предостаточно. Появляются и исчезают новые островки и отмели, прокладываются новые русла и изменяются старые.

Стоит чуть свернуть с проверенного маршрута, как опытный лоцман начнёт пытливо вглядываться в детали пейзажа, пытаясь соотнести сохранившиеся в памяти метки с реальностью. Даже проторенные маршруты могут преподнести сюрпризы, мои индийцы пару раз возвращались назад, сбившись с пути. И это там, где они проходят не реже раза в месяц!

Большая часть торговцев ходит одними и теми же путями, опираясь на прикормленных проводников из местных. Одна ошибка... и лодка может навсегда пропасть в джунглях.

Дело даже не в диких животных и не диких туземцах (а они здесь реально дикие попадаются), а в самой природе. Ядовитые змеи, растения и насекомые приводят к болезням. Отсутствие нормального лагеря, где можно получить помощь, пополнить запасы лекарств и оружия, постирать одежду и подлечиться, сказывается очень плохо.

Местные уверяют, и я склонен им верить, что дольше нескольких недель в джунглях в незнакомой местности сможет прожить только индеец, и то не факт. Индейцы отнюдь не сверхчеловеки и знания о природе у них конечны.