Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Судьба свела вместе, но друг друга не знаем, бла-бла-бла... Поняли, что кинуть хотят, обиделись и решили отомстить. Сами такой кусок не проглотим, так что просим капельку, дабы свалить из этой ямы. Ничё так, толково получается.
— Клад или банковская ячейка? А, не важно... молодой походит, разузнает, да и Аркаша пусть головой поработает, недаром же с контрой недобитой водится.
* * *
На грани сна слышу лежащего на соседней койке Аркадий Валерьевича, что-то бормочущего себе под нос. Он сегодня задержался в зале, обсуждая разные разности с бывшими и пришёл только сейчас, заполночь.
— Уроды, — шипит, расстёгивая рубашку и складывая на спинку стула, — меня за быдло считать...
Движения выдают заметную степень алкогольного опьянения, да и речь интересная. Судя по контексту, что-то пошло не так и белогвардейцы относятся к компаньону пренебрежительно. Не совсем понятно, зачем ему уважение бывших, ну да это его дело.
Его, но... старательно вслушиваюсь в слова, в такие минуты нередко вылетают откровения.
— Жидом считают, ополоски чёртовы... улыбаются в глаза — думают, не вижу? Как же, они гимназии оканчивали, латынь разумеют, говорят по благородному, фразы правильно строят. А вы сумеете рассчитать фундамент двадцатиэтажки? А я умею, приходилось. Мосты строил, производственные здания. Блять, чёртов ботинок... А разобраться в крючкотворстве чиновников? Нет... ко мне ходят от налогов уходить да течения подводные в контрактах высматривать. Это при том, что я немецкого языка и законодательства не знаю, а они тут лет по пять живут. Недоделки с самомнением! ЧСВ у них, блядей!
Чертыхаясь, он снял брюки и упал на кровать, скрипнув пружинами. Сквозь едва приоткрытые веки мельком вижу глаза Максима, проснувшегося от шума. Ах да, он же уголовник... в камере или в бараке такой вот шёпот заставляет проснуться надёжней будильника. Если жить хочется.
— А эти? — Валерьевич явно озвучил только конец фразы, — эти-то чем лучше? Быдло как есть! Уголовник да молокосос-студентик! Бля... с кем работать приходится? На равных общаться приходится, будто всерьёз... ха! Ничего, Постников ещё вынырнет из этой клоаки с кошельком зубах. Мне б только начальный капиталец, а уж там раскручусь. Даром, что ли, учебники по истории да экономике читал?
Ненадолго прервавшись, мужчина снял носки и трусы, зачем-то понюхав их перед тем, как положить на стул поверх брюк.
— ... пару лет, а там и Великая Депрессия. Вот где можно деньги зарабатывать — многое ведь помню, ох и многое! К средине тридцатых у меня не один миллион будет и даже не десять, лишь бы сейчас... Княжну в жёны возьму, горничными дворянок этих грёбаных... Чистенькие они, бля! С хуя ли выёбываются, если в Париже русские проститутки из бывших демпингуют !?
Устроившись под одеялом, Аркадий Валерьевич некоторое время возился, невнятно бурча. Через пару минут стал говорить чуть громче.
— ... горничными... и нагибать буду в любое время... княгинь, графинь... Не захотят они, хе! Расписки долговые у родных, шантаж... я не брезгливый, на всё пойду! По щелчку будут подолы задирать! А дети мои... ну пусть внуки, миллиардерами станут. Мульти!
Дальнейшие его обрывочные фразы мало чем отличились от уже услышанного, но слушал старательно и пару интересных моментов уловить удалось. Оказывается, наш интеллигент, старательно Выкающий всем и каждому, в девяностые неплохо так отметился. Не просто в банде состоял, а один из организаторов, шутка ли! Это позже отошёл от дел, поумнев. И к другой банде прибился — к чиновничеству...
* * *
— Крепко спал? — Нейтральным тоном поинтересовался с утра Максим, — Аркадий Валерьевич встал с утра пораньше похмеляться, так что в комнате мы оставались одни.
— Так себе.
— Слышал, значит, — констатировал бандит, — ну и что ты о этом думаешь?
— А что-то изменилось? Макс, он чиновник! Ты порядочного чиновника, причём немалого ранга, вживую хоть раз видел!? Да чтоб не один-два года проработал, а пятнадцать лет! Да ещё о Грачёве с каким пиететом говорил, помнишь?
Максим усмехнулся криво и хлопнул меня по плечу.
— Соображаешь. А ко мне как относишься?
— Как к незнакомому человеку, случайно ставшего компаньоном в опасном деле, — выдаю почти чистую правду.
— Логично. Случайные попутчики, которые разбегутся после поездки. Всё правильно... А как ты к Советской России относишься?
Видя, что осторожничаю (после эпического выступления Аркадий Валерьевича, оно и неудивительно!), замял разговор.
Четвёртая глава
— Переезжаете всё-таки? — Шмыгнул носом Сырым.
— Угу, — Настроение у меня подавленное. Как ни крути, но с рождения и до шестого класса живу в Атырау , всё знакомо и привычно. Даже местные задиристые националисты — привычная деталь пейзажа. Тем более, что и местные казаки те ещё... в общем, жить нормальному немцу можно.
— И куда?
— В Подмосковье, — ковыряю носком сандалия сухую землю, не поднимая глаз.
— Жалко, — мрачно подал голос Валерка, встав с корточек, — и скоро?
— А мне-то как... на следующей неделе. С работой здесь хреново, а с перспективами ещё хреновей — так отец говорит. Найти-то можно, но...
— У меня мать тоже ругается, — вздыхает Чокан, — на нациков местных. Лезут на все посты, локтями пихаются — знают, не знают... главное, жопу в кресло приземлить да родственников наверх тащить.
— Вот, — развожу руками, — мать уже второй год без работы. Да и до этого лет пять то учительницей в школе, то уборщицей — с её то кандидатской! Отца тоже... не выдавливают, но говорит, надоело пахать за себя и за пятерых незнаек.
— Почему в Подмосковье-то? — Угрюмо интересуется Сырым на правах лучшего друга, — может поближе куда? В гости могли бы друг к другу ездить.
— А... работа. В России с работой получше, но самое вкусное в столице, в Питере и ещё нескольких больших городах. Если уж переезжать, то не из одной дыры в другую, а туда, где нормально устроиться можно.
Видя вскинувшегося Чокана, очень патриотично настроенного по отношению к родному городу, добавляю быстро:
— Мать так говорит! Ей же обидно, что с работой так.
— А, ну да... Знаешь хоть, куда?
— Родители и сами не знают! Хотят снять квартиру где-нибудь в не слишком далёком Подмосковье и поискать работу. Я как будто рад... в новую школу... Блин! Пока со всеми перезнакомишься, передерёшься! Вот веселуха предстоит!
Друзья захмыкали сочувственно.
— Кастет свой отдам — тот, что брат делал, бронзовый, — надувшись от собственной щедрости сказал Сергей, — ты если что, так сразу лупи! Посадить не посадят, пока четырнадцати нет, а так хоть лезть меньше к отмороженному будут.
* * *
Пара свечей компенсировала тусклый свет единственной лампочки в каморке, освещение получилось более-менее естественным.
— Скорее менее, чем более, — мелькнула мысль. Морщась, окидываю взглядом разложенный на тумбочке театральный грим, позаимствованный не без риска. Но другого нет, до качества и разнообразия двадцать первого века ещё очень далеко. Ладно, учили пользоваться и таким.
Шрам на щёку... поправить, теперь старательно замаскировать — так, чтобы внимательному человеку бросалась в глаза эта маскировка. Брови гуще, добавить волосков на переносицу и несколько красных точек там же, будто дёргал эти волоски.
Поправить контур губ и слегка изменить цвет... решительно стираю краску смоченной спиртом тряпочкой. Не годится. Правлю рисунок скул, ещё... отхожу чуть подальше и придирчиво гляжу в зеркало.
— Недурно.
Из зеркала на меня пялится уже не типичный европеоид с русыми волосами, светло-серыми глазами и резкими чертами несколько вытянутого лица, а скорее европеизированный турок. Несколько дополнительных штрихов и вот уже я то ли турок, то ли еврей откуда-нибудь из Ливана. Вроде бы чистый европеоид, но при ближайшем рассмотрении внимательный человек заметит отличия.
— Пару деталей для особо внимательных? — Бормочу вслух, — перстни? Пожалуй, восточные люди любят блестящие цацки, так достоверней будет.
Несколько бронзовых перстней под золото неплохо дополняют картину.
— Настоящие нужно будет найти, да недешёвые... Грабануть кого? Не... рискованно. Но в ломбард тоже... Гальванопластикой может заняться? Собрать устройство дело нехитрое, да и проще покрыть позолотой перстни, чем искать подходящие, рискую засветиться. Решено.
Отражение в зеркале казалось незавершённым.
— Чёрные волосы напрашиваются к образу. Покрасить?
Одеваю чёрный парик и с минуту верчусь, после чего с сожалением снимаю. Образ получался несколько опереточный.
— А если корни? Хм... — Недолго думая, осторожно наношу чёрную краску на корни волос, — а недурственно вышло ведь! Будто чёрные волосы решил в русый цвет выкрасить, но чуточку сплоховал в домашних условиях.
Начесав на расчёску вату, смачиваю её в спирту и счёсываю краску с волос, потом стираю грим с лица. Образ готов и теперь, имея в памяти образец, смогу нанести грим за считанные минуты. Пока рано.
Нужно несколько деталей, бросающих тень на ближневосточных евреев. Подумать надо, тут я плоховато разбираюсь, а нужна именно тень — намёк для вдумчивого следователя. Пройдусь по еврейским кварталам, за что-нибудь да зацеплюсь глазом. Или в библиотеку? Нет, спалиться легко. Чёрт...
В памяти всплывает только хамса , вроде бы турки её не слишком-то используют. Точнее используют, но в основном женщины. Ага, одна неправильность есть!
Смыв грим, прибираюсь за собой и выскальзываю из каморки, пряча лицо. Хозяйка помещения свято уверена, что сдаёт его в аренду двум педерастам для свиданий, отчего и цена завышенная. Темней всего под пламенем свечи... Кто свяжет грядущее дело и прячущихся голубков?
Пару часов гуляю по Берлину, ощущения самые странные. Нужно искать пути отхода, а получается какая-то экскурсия. Немецкая столица образца двадцатых годов двадцатого века для меня будто незнакома. Душа у города совсем другая.
Заскакиваю в трамвай и передаю за проезд, жадно улавливая типажи горожан. Народ всё больше потрёпанный, небогатый и изо всех сил показывающий деланное благополучие.
— ... между Тельманом и Георгом Штрассером выберу последнего, — заскочившие на заднюю площадку рабочего вида мужчины чуть за тридцать продолжили спор, — Тельман хорош, слов нет, но кто он, а кто Штрассер, рассказывать нужно? Один из низов вышел, без образования толкового, чистый политик и популист, да ещё и этим чёртовым Коминтерном заигрывает. Другой — боевой офицер, издатель газеты.
-Коминтерн? — Хмыкнул оппонент, дёрнув плохо выбритой худой шеей, торчащей из ворота застиранной рубашки, — Чем он тебя пугает?
— Тем, что в Москве!
— В Москве-то он в Москве... а куда прикажешь перевести? В Швейцарию, так дороговато будет обходится содержание, а в капиталистическую страну, так это фикция будет, а не Коминтерн.
— Пусть так, но мне не нравится, что Советы могут давить на коммунистов других стран!
— Не нравится... а социальные гарантии нравятся? Если бы не Советы с их инициативами по части социальной защиты, нам бы совсем плохо пришлось. А так капиталисты всех стран вынуждены учитывать наличие Советов и координационного центра всех коммунистов и части социалистов мира — Коминтерна.
— Не особо-то они учитывают...
Спорщиков оттеснили вглубь вагона и аж обидно стало! Немцы ныне политизированы до крайности и социалистические настроения у них очень высоки. Чёрт... вот сам же немец, но разделяю себя и этих немцев. Будто они к другому народу относятся!
Как безусловные сторонники социализма пошли не Тельманом и не Штрассером, а за бесноватым Гитлером!? Я понимаю, что Гитлера поддерживали промышленники и западные инвесторы, но... Хотя чего это я? В 90-е, при развале Союза, почти всё население высказалось на референдуме за сохранение страны. И ничего... Всё решила немногочисленная и насквозь прогнившая верхушка к своей выгоде.
С испорченным настроением сошёл с трамвая и отправился домой, в заведение Мацевича.
Аркадий Валерьевич по-прежнему сидел в зале, негромко беседуя с полудюжиной немолодых мужчин, из которых так и выпирало офицерское прошлое. Киваю компаньону, фотографируя их взглядом.
Забавно... бывшие приходят к Валерьевичу, нуждаясь в талантах бывшего чиновника уходить от налогов... ну и что-то ещё в том же духе. Мелкое сутяжничество, оформление вида на жительство, проблемы с чиновниками... При этом всячески демонстрируется, что Аркадий Валерьевич не из их круга, ниже по статусу.
Вдвойне забавно то, что подобным образом они ведут себя только с ним. В Максиме выходец из низов проскальзывает куда более отчётливо, но нет — со всем уважением разговаривают. Чуточку отстранённо, как с чужаком, но с чужаком безусловно сильным и заслуживающим уважения.
Не уверен, но кажется мне — потому, что наш бандит не пытается казаться тем, кем не является. Да и характер у него тот ещё... попробуй только неуважение прояви!
У Валерьевича же потуги на светскость проскальзывают. Выканье, попытки вставлять фразы на латыни и французском — этакая мимикрия под бывшего из Российской Империи. Не всегда сознательная, но тем нелепей смотрится — будто лакей за барином обезьянничает.
— Александр! — Слышу оклик и поворачиваюсь. Аркадий Валерьевич, чуть привстав, делает жест рукой. К слову, опять впросак попал — не по этикету-с...
— Александр, — ещё раз повторяет компаньон, когда я подошёл поближе, — вы ведь дзюдо занимались небезуспешно? Можете разрешить наш спор...
Несколько вопросов и Валерьевич отпускает меня. Отхожу, краешком губ показывая кривоватую усмешку и ловлю понимающий взгляд одного из белогвардейцев. Компаньон снова допустил ляп, притом грандиозный — не представив нас друг другу, но при этом задавая вопросы. Это даже не хамство, а вопиющая неграмотность. Притом Аркадий Валерьевич свято уверен, что продемонстрировал себя как альфу, а меня, соответственно...
Какой же глупец! Образованный, хитрый, умный... а глупец! Незамутнённая уверенность, что понятия, оставшиеся в России с девяностых, распространяются на весь мир!
Пару минут спустя в комнату стучится Мацевич.
— Господа, с которыми вы недавно беседовали, просили передать, что ждут вас у берлинского зоопарка, — вежливо сообщает он, ухитряясь держаться подобающе как для содержателя дешёвого заведения, так и для бывшего офицера.
— Благодарю, Иван Афанасьевич, непременно буду.
* * *
Лавочка неподалёку от входа оказалась как нельзя кстати. Усевшись, поднял лицо к майскому солнцу и лакомлюсь потихонечку рожком вкуснейшего мороженного. Правда, вкус непривычный — без усилителей вкуса, красителей и консервантов будто не хватает чего-то. Вкусно, но пресновато.
Маленькая собачонка в простеньком ошейнике, виляя хвостиком, негромко гавкнула, просительно глядя в глаза.
— Что, мороженного тебе?
— Тяв! — Хвостик заходил пропеллером. Не выдержав напора милоты, отдаю морожено собачонке.
— Рекс, вот ты где, озорник, — раздался знакомый голос и к лавочке вышел один из недавних собеседников, держа в руке свёрнутый поводок, — успел уже выклянчить вкусненькое? Гм... неожиданно получилось.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |