Великая Депрессия. Эффект бабочки

Заметил ягуара, лежащего на большой ветке, нависшей над рекой всего в десятке метров от нас. Большая кошка проводила ленивым, чуточку презрительным взглядом и широко зевнула.

Видел пекари, тапиров... но больше всего птиц. Кажется, что вокруг реки Демерары водятся одни только птицы, так их много и так они заметны. Нет ни одной неяркой пташки, когда взлетают стайки, аж в глазах рябить начинает.

Наземные животные дело иное. Берега густо покрывает растительность, а я не могу назвать себя лесным жителем, не помогает острое зрение и развитая наблюдательность. Индусы и единственный индеец-проводник в экипаже то и дело тычут пальцами в сторону берега, после чего начинаю вглядываться до рези в глазах, но обычно ничего не успеваю увидеть.

Индусы каждый раз расстраиваются — кажется даже, что больше меня. Экипаж из трёх индусов и одного крещёного индейца доброжелательный и дружный, ко мне относятся хорошо — с почтением, но без подобострастности. Индеец носит имя Сэмюэль и гордо носит большой медный крестик поверх красной рубахи. При этом рябой, совершенно не романтичного вида дикарь охотно соблюдает все обычаи индийского экипажа.

— Чем больше богов, тем лучше, белый господин, — на полном серьёзе заявил он мне, — я и своих не забываю.

Словом, пока мы плывём по реке, всё здорово — наблюдение за животными, птицами и экипажем судёнышка да разговоры. Местные просвещают меня, густо мешая правду с фантазиями и откровенной ложью. Это не со зла, а что-то вроде национального спорта, равно присущего представителям любой из этнических общин Джорджтауна. В ответ просвещаю их по части обычаев европейских, примерно в том же стиле.

Стоит приблизиться к берегу или вовсе остановиться, как налетают тучи москитов. Не спасает плотная одежда, накомарники и вонючая мазь. Единственное, что радует меня в такой ситуации, так это действующие прививки от малярии и жёлтой лихорадки, да наличие хинина в аптечке.

— Сагиб, — трогает меня Сабхаш, — причаливать будем.

Со вздохом напяливаю на себя шляпу с накомарником и раскатываю до запястий рукава рубашки. Судёнышко, раздвигая носом прибрежные заросли, причаливает к топкому берегу.

Несколько минут тратим на прорубание дороги, орудуя мачете, и здесь я работаю наравне с остальными членами экипажа. Я и на лодке не от лени валяюсь, просто не хочу мешать слаженной работе.

— Сагиб сильный, — говорит Сабхаш, после чего начинает смущённо хихикать. Смеются и остальные, тыкая пальцами в Сабхаша. Ну да это местные заморочки... чтобы понять их, нужно прожить в Джорджтауне не один год, причём желательно именно в этой общине.

Для ночёвки выбрали небольшую возвышенность, заросшую невысоким кустарником. Вырубаем круг метров десяти диаметром, стараясь убрать растительность едва ли не до земли.

— Змея, — тыкает общительный Сабхаш, — очень ядовитая.

— Паук, — раздаётся его голос полминуты спустя, — очень плохой. Умирать редко, болеть долго-долго.

Иногда вклинивается индеец, которого мало смущает слабое владение английским. Сэмюэль считает, что если его не понимают, то нужно повторять слов и фразу раз за разом, постепенно повышая голос. Потому лекции нашего проводника получаются чрезвычайно шумными и выглядят примерно так:

— Большая зелёная... плохая.

— Большая зелёная... плохая!

— Большая зелёная... плохая!!

Потом кто-то из членов экипажа догадывается, что речь идёт о ядовитой лиане и растолковывает остальным. Лицо индейца в такие моменты аж светится. Мне он напоминает увлечённого преподавателя, которому удалось донести до тупоумных студентов очередную Истину.

Вырубается растительность не только понизу, но и поверху. Свисающие лианы представляют собой нешуточную опасность — чем их больше, тем больше шансов, что сверху упадёт змея или ядовитая сороконожка.

Полчаса спустя площадка расчищена, а я чувствую себя как после полноценной тренировки. Физическая нагрузка невелика, но высокая влажность и духота дают о себе знать.

— Помыться, сагиб? — Интересуется Сунил, я киваю. С мытьём тоже проблема — в речной воде полно паразитов, так что воду для мытья и питья нужно либо кипятить, либо... Сунил перерубает лиану и начинает осторожно поливать меня вытекающей оттуда водой.

Быстро ополаскиваюсь и одеваю чистую одежду. Грязная, пропотевшая за день, споласкивается индусами в реке, а позже отправится в большой котёл для кипячения. Ткань от этого портится за считанные месяцы, но в джунглях опасно быть неряхами.

Царапины, порезы, потёртости и укусы насекомых заживают здесь неделями. Банальный порез травой может привести к нагноению и оставить шрам, будто от ножевого боя.

— Завтра, — обратился ко мне Сэмюэль, широко улыбаясь пеньками почерневших зубов, — будем в деревне.

Десятая глава

Примитивный бревенчатый причал с зияющими щелями, сквозь которые виднеется застоявшаяся вода, не внушает доверия. Гляжу под ноги, опасаясь оступиться на подгнивших брёвнах, и пропускаю момент, когда из-за примитивных хижин со стенами из циновок вылетает свора тощих, облезлых собак.

Сэмюэль, сделав шаг вперёд, впечатывает босую ногу в живот крупному кобелю, отчего того отбрасывает метра на два назад и на метр вверх. Свора тут же испаряется и в дальнейшем не причиняет хлопот, дружелюбно виляя хвостами и охотно подставляя покрытые лишаями головы для почёсывания.

Местные индейцы подходят осторожно, боязливо поглядывая на меня и особенно — на монструозных размеров кобуру с древним револьвером, висящую у меня на боку. После нескольких слов Сэмюэля туземцы успокаиваются и начинают вести себя, как с давно не виденными дорогими родственниками. Панибратства нет, но отношение самое дружелюбное, индейцы охотно помогают при разгрузке лодки, крикливо обсуждая каждую подвернувшуюся мелочь.

К разгрузке лодки они относятся не как к работе, а скорее как маленькие дети, встречающие мать после похода на рынок. В глазах нетерпение и восторг, диковинные для себя вещицы могут обсуждать по несколько минут, забыв о разгрузке и столпившись вокруг.

Индусов здесь знают и похоже — любят, детвора подбегает, дёргая тех за штанины и получая дешёвые леденцы. Детишки грязные, что кажется поразительным при жизни у реки, причём грязь на первый взгляд многодневная.

Не моются? Да нет же, вот плещутся чуть выше по течению, ничуть не опасаясь парочки кайманов неподалёку. Или одно дело плескаться и другое — целенаправленно смывать грязь? Ломать голову над загадкой грязной детворы не стал, активно включившись в разгрузку и общение.

Из Джорджтауна меня вывезли на попутке, причём Леванья не вдавалась в подробности.

— Для них ты просто попутчик, — коротко сказала женщина, прощаясь, — большего им знать и не обязательно. Не уверена, что тебя могут связать с Посланцем Махатм, но лучше перестраховаться.

Обычное судёнышко из тех, что не назовёшь полноценным судном, но и лодкой назвать проблематично. Метров восемь в длину, но достаточно узкое. Снабжено судёнышко короткой мачтой с широким парусом и старым, плохо отрегулированным мотором, от которого так несёт парами бензина, что рядом опасно не то что курить, но и дышать.

На Демераре таких сотни, если не тысячи и выполняют они самые разные функции — от торговли, которой занимаются мои индусы, до рыбной ловли, контрабанды и личного транспорта деревенских вождей и богатеев.

Шанкар, владеющий большей частью судёнышка и выполняющий потому обязанности капитана, живо развернул на берегу что-то вроде прилавка, на котором выложил нехитрый товар. Яркие ткани, бижутерия, керосиновые лампы, мешки с рисом и прочий нехитрый набор, доступный совсем небогатым аборигенам. Особняком стоят пустые стеклянные банки и бутылки, чаще всего со сколотыми краями.

Для обитателей джорджтаунского дна не бог весть какая ценность, но индейцы раскупают подобный мусор вполне охотно. Впрочем, всё познаётся в сравнении...

Индусы привезли товары под заказ, и каждый экземпляр живо обсуждается деревенскими. Сейчас по рукам ходит настоящее сокровище — керосиновая лампа. Судя по благоговейному отношению индейцев — роскошь запредельная.

— Вождь купил, — поясняет хихикающий Сунил, — в большой хижине теперь вечерами племя собираться сможет.

— А у костра не то?

— Костёр над головой не разожжёшь, — смеётся индиец. Смеюсь в ответ. Понты... что в Европе двадцать первого века, что в диковатом индейском племени начала двадцатого. Обложки разные, суть одна.

— Заночуем здесь, — сообщил подошедший Шанкар, с сомнением глядя на Сэмюэла, — проводник обещает заказы. Вроде как из джунглей должны выйти вовсе уж дикие родственники деревенских.

— Куда ещё более дикие? — Искренне поразился я, — они ж и так... переднички эти...

— А я как долго привыкал! — Засмеялся капитан. Учившийся в настоящей, почти английской школе, индус старательно отыгрывал передо мной почти равного, но постоянно срывался. Не получалось у него держать планку, вымуштровали белые сагибы. Сейчас вот почти на равных, а не так давно в лодке сагибом назвал, сорвался...

В демократию и толерантность с местными не-белыми не играю. Когда путешествовал по Юго-Восточной Азии в двадцать первом веке, успел убедиться в кастовости тамошних традиционных обществ. Не только Индия, но и вполне себе флагман цивилизации Южная Корея, плохо понимают общение на равных.

В Корее при знакомстве прежде всего начинают выяснять, кто же из них выше? У кого лучше школа, колледж, родители... имеет значение даже крутость кампании, в которой ты работаешь! Непременно кто-то из собеседников оказывается выше и разговор тут же начинает строиться с позиции кастовости, хотя и не настолько выраженной, как в Индии. В Южной Америке эта кастовость так же присутствует. Ярко выраженного расизма нет, но сегрегация наличествует.

Если я начну играть в толерантность, меня не поймут сами же местные. По их понятиям, настоящий белый, тем более не опустившийся, заведомо выше. И если белый ведёт себя на равных, то он опускается ниже, а не поднимает собеседника до своего уровня. С ним что-то не так, с этим белым...

Работает это и в двадцать первом веке, а уж в двадцатые годы века двадцатого и говорить не о чем... Расцвет колониализма!

* * *

Аборигены выглядят диковато. Из одежды у них разве что полоски материи спереди и сзади, да и то не у всех. Судя по отсутствию смущения, юбочки эти выполняют скорее функцию украшений, чем одежды.

У нескольких мужчин постарше очень замысловатые причёски. Длинные гладкие волосы пропущены сквозь деревянные трубочки толщиной с дюйм и длиной сантиметров двадцати. Выглядят такие причёски совершенно инопланетно.

Украшений на индейцах много. В двадцать первом веке за подобную аутентичность дали бы немало денег, а сейчас... Ну кого заинтересует ожерелье из искусно сделанных чучел колибри, висящее на шее одной из женщин? Так, диковинка...

В качестве бижутерии используется, по-моему, вообще всё что под руку попадётся. У пожилого мужчины в уши вдеты потемневшие от времени серебряные кольца, к которым привязаны ниточки с жуками и зубами какого-то животного, висящие вперемешку.

Молодой парень с чудовищным шрамом через всё лицо, прямо в продырявленные мочки вставил яркие пёрышки какой-то птахи.

Морщинистая старуха щеголяла шкурой ягуара на плечах и короткой красной юбкой из тех, что скорее пояс. Красная полоска ничего не скрывала и скорее привлекала внимание к увядшему телу. Сабхаш уже несколько раз отводит глаза от юбки (и того, что под ней), каждый раз кривясь.

Многие щеголяют татуировками — на лицах, плечах, животах, ногах... Довольно корявое творчество, как по мне, но очень этнично, этого не отнять.

В руках у некоторых длиннющие — больше двух метров длиной — луки, но напряжения не чувствуется. Грозное оружие выступает скорее атрибутом настоящих воинов, несмотря на явную боевую мощь. Помимо луков присутствуют и духовые трубки.

Это ваи-ваи, самое дикое и самобытное племя британской Гвианы.

Хижин в селении полтора десятка, из них шесть общественных, больших.

— Столица, — с вечным хихиканьем просветил Сунил, — они тут совсем дикие! Здесь несколько семей живёт, с главным вождём и шаманом, остальные ваи-ваи глубже в джунглях. Сюда торговать приходят да поглазеть — большое поселение для них, очень большое!

В словах Сунила закономерно сомневаюсь, ловил его уже на Великоиндийском Шовинизме. К аборигенам этот хихикающий молодой парень относится очень пренебрежительно. В его мире всё просто — на вершине Пирамиды стоят англичане, затем прочие белые, затем индусы, китайцы.

Остальные народы относятся к нецивилизованным и судьба их — стать удобрением для народов цивилизованных. Освободительная борьба в его сознании если и есть, то главная цель не столько свобода от английского господства, сколько желание занять место английских господ.

* * *

Поселили нас в одной из больших хижин. Несколько вкопанных в землю больших столбов поддерживают крышу с кровлей из связок какой-то травы. Три стены из циновок, четвёртая вовсе символическая, с дверным проёмом на две трети стены. Пол земляной.

Меж столбов натянуты здоровенные гамаки, сплетённые из шерсти, по бокам покрытые сухой травой и шкурами животных грубые нары. На стенах украшения: ожерелья из чучел птиц и пелерины из перьев колибри, вплетённых в ткань; искусно сделанные браслеты из кожи, дерева и кости, флейты из бедренных костей оленя и...

— Всю эту красотень, да в двадцать первый век, — мелькнула мысль, — Диплом магистра сделать на этом легче лёгкого, да и заработать... Может, с собой?

Представив путешествие по джунглям, да с таким багажом, морщусь. Да и не те ныне времена... творчество самобытных аборигенов интересно разве что узким специалистам. Ни имени, ни состояния в ближайшие лет тридцать на таком не сделать.

— Твою мать! — Удавы в качестве элементов декора несколько пугают. Пусть и знаешь об их безобидности, но идея держать змей в качестве кошек немного... непривычна.

Отстегнув кобуру, вешаю на столб рядом с гамаком, по соседству с таким же старым Ли-Энфилдом и мачете. На поясе остался только небольшой нож, но он оружием не считается.

— Сагиб!

Ускорив шаги, иду к месту торжественного обеда, где уже собрались индусы и деревенская верхушка. Присутствует и новые лица, глядящие на нас, как на инопланетян — те самые гости из джунглей, которые вовсе уж дикие.

Костёр разжигают прямо в одной из больших хижин, на подготовленном кострище из камней. Тут же водружается большой котёл, воду в который зачерпнули прямо из реки.

Морщинистая старуха в красной юбке начала хлопотать около закипавшего котла, бросая туда то плохо ощипанные тушки попугаев, то зелёные бананы, почему-то в кожуре. От такой высокой кухни меня начало поташнивать, но шеф-повар продолжала творить.

В котёл полетели плохо промытые коренья и откровенно пованивающее мясо, похожее внешне на свиное. Скорее всего эта свинья бегала ещё утром, но в тропиках продукты портятся с поразительной быстротой. Пару минут спустя в котёл полетела сушёная рыба, которую крошила над котлом помощница старухи, голая девочка лет восьми с вздутым животом и россыпью желтоватых гноящихся пузырьков на теле.