— И что же Саша сейчас слагает? — поинтересовался Пушкин.
— Предполагаю, свой главный стих, о дружбе с Персией.
— Возможно, — пожал плечами Пушкин, и спохватился увидев кого-то: — Позвольте мне на время оставить вас Александр Николаевич.
— Извольте.
Великий князь подождал, когда поэт отдалиться на достаточное расстояние, и обратился к воспитателю:
— Василий Андреевич, устройте так, чтобы мне было прилично оказаться за столом рядом с Аминоффом.
Через минут пять великий князь уже мог насладиться беседой с финном. Хотя по настороженному лицу вице-канцлера угадывалось, что он ожидает не радостную беседу об университетском уставе. Тем не менее, с некой обречённостью в голосе он сам начал разговор об этом:
— Ах, Алъександр Нъиколаевич, вы должно быт объеспокоены судбой Гъелсъингфорского унъивъерсъитъета, раз ръешилъи провъестъи этот пръекрасный въечер возлъе старъика.
На русском этот финский швед русского происхождения говорил вполне свободно, но с некоторым акцентом, не уделяя внимания смягчению согласных.
— Юности престало держаться подле мудрости проживших много лет, — с улыбкой ответил великий князь. — Но вы правы меня действительно беспокоит судьба университета. У государя, вы высказали несогласие с моими предложениями по устройству университета в этой провинции Российской империи.
— Хм, кнъяжество толко кажетсъя обычной провъинцией. Многъим оно пръедставлъяетсъя самостоятъелным государством объедъинъённым с Россъией лъичной унъией.
— И вам, тоже?
— Ну что вы, развъе я похож на Арвъидссона, но даже я нъе могу считать кнъяжество обычной провъинцией. Всъё же разност законов и народных нравов очевъидна.
— Я даже не сомневался в различиях между народами. Законы же даются короной. Но главное что Финляндия является военным призом и воля победителя над ней безгранична. Упорство же отдельных людей в противодействии короне не принесёт покоя и счастья финскому народу. Их честолюбивые мечты принесут всем только горе. И всякий здравомыслящий житель княжества понимает, что теперь судьба навеки соединила Финляндию и Россию. Вместе, одной единой страной, они добьются процветания. А порознь их ждут вечные войны и прозябание...
Великий князь прервался, широко улыбнувшись. Аминофф кивал головой в такт речи наследника, и лёгкая улыбка освещала его лицо.
— Очен хорошо. Ещё нъемного и вы научитъес производъит словамъи должное дъействъие. Но съейчас вы напрасно тратъитъе красноръечие. Я вполнъе понъимаю все выгоды от едъинъенъия кнъяжества и импъеръии, но мы живъём в обществъе. Финское же общество считает Россъию нъедостойной главъенства над финскъим народом. И мнъенъие это нъелъегко измъенъит. Покуда оно таково и господъин Ръебъиндъер, и профессора и многие другие будут нъе согласны говоръит на русском языкъе и подчинъятся импъерскъим законам.
— И вы?
— О нъет, я достаточно повъидал. Я слъишком стар, и мне нъе нужны этъи сложностъи. Я устал быт мъежду обществом и государъем. Одной из целъей моего пръиезда в Санкт-Пъетъербург было желанъие лъично подат государъю прошенъие об отставкъе.
— И тем не менее, даже помещику придётся выразить своё подданство и преданность русской короне, дабы жить ещё лучше. Остаётся лишь дать финнам оправдание, для того чтобы есть сытнее.
— Я понъимаю, почему вам важен унивъерсъитъет... Тъипография... Студъенты... Но Ръебъиндъер нъе позволъит вам, он слъишком многъим свъязан с Манъергъеймом и другъимъи. Их пръелщает самовластъе. А главное онъи въеръят в свои съилы.
— Будем надеяться их удастся разуверить, — усмехнулся великий князь и, заметив как Аминофф пожал плечами, продолжил: — Жаль, что вы подали в отставку. Я вижу, что ваша разумность могла бы послужить хорошему делу.
* * *
9 декабря 1827, Санкт-Петербург
— Хе, Александр Николаевич, — Ратьков, взяв со столика чашку, откинулся на спинку стула, — расстроил вас Аммосов?
— И не говорите, — великий князь обвёл взглядом зал, отведённый под офицерское собрание. Два прапорщика играли на бильярде в метрах пяти от уютно расположившихся за столиком собеседников. Больше не было никого, исключая конвойного поляка находящегося на дежурстве. — Но придёт время, и мы с улыбкой будем вспоминать эти трудности.
— Это, да, — с готовностью кинул генерал.
— По всей видимости у нас будет только семьдесят девять ружей без штыков. И всё. Всех вооружить мы не сможем.
— Что вы предлагаете?
— Предложение одно. Прямо сейчас нанять мастеров для изготовления макетов ружей из дерева. Потом на них учить солдат прицеливаться и заряжать. А уже успешным солдатам в качестве признания выдавать ружья и переводить в стрелки. В то же время в дополнение к заводским испытаниям, проведённым Поппе перед началом выпуска винтовок, необходимо ещё испытать полученные ружья для разных зарядов и дистанций. В феврале мы должны не только представить государю новое оружие, но и окончательно увериться в выпуске новых ружей с апреля. Что со скорострельными трубочками? Кандыба выполнил обещанное?
— Да, Засядко уже получил около тысячи. Часть из них он использует в ракетах, но остальное можно забрать для ружей. Это не много, но Охтенский завод на следующей неделе даст ещё три тысячи.
— Хорошо. Тем временем, обдумывая возможности роты на походе, я пришёл к выводу о необходимости устройства фуражных и продовольственных магазинов через каждые семь дней марша.
— Это около ста сорока вёрст, — задумчиво почёсывая подбородок, заметил Ратьков. — Надо ли понимать, что вы намерены отказаться от создания этапов в двадцать вёрст, заменив их одним большим этапом?
— Полагаю это возможным, но главное не в длине этапов. От последнего магазина в глубь вражеской или иной неустроенной земли такая рота может пройти на сотню вёрст, без существенных задержек связанных со снабжением.
— Вот как, — улыбнулся старый генерал, — тогда к каждой роте придётся дать многочисленный обоз... А за кухней везти гусей в клетках и гнать коров. Не кажется ли вам, что рота будет похожа скорее на табор.
Ратьков замолчал, с улыбкой глядя на великого князя.
— Увы. Я не вижу другого пути. Вот мои расчёты, — Саша положил перед старым генералом стопочку исписанных листов. — Основной обоз мы с вами придали роте. В батальоне существенного обоза уже не будет. А вот за полком должен следовать подвижный магазин с тридцатидневным запасом. Из этого магазина роты и должны будут брать провиант и снаряжение в свои обозы, хотя в условиях самостоятельного действия рота вполне может восполнять свои запасы и у местного населения.
— Хм, — вскинул правую бровь Ратьков, не спеша брать в руки бумаги, — завсегда лучше, если есть хотя бы негодный расчёт, чем нет никакого. Так, так... Хм... А знаете ли, в нынешнем положении дел, когда фронтовая и хозяйственная часть отделены друг от друга помимо достоинств, содержатся и многие неудобства. И если для армии разделение между Главным штабом и Военным министерством является исторической предопределённостью, берущей начало чуть ли не с войны двенадцатого года, то для легиона вполне возможно оное разделение и не проводить. Впрочем, давайте посмотрим.
Наконец, генерал взял листы. Он долго читал, хмурился, приговаривая:"так,так". Время от времени возвращался к уже прочитанному. И наконец, изволил вынести своё мнение:
— Пожалуй, рота это вполне подходящее... чтобы попробовать. Но я уже вижу, что вы слишком упрощаете... Могу ли я забрать ваши расчёты дабы перепроверить?
— Буду рад.
— А у вас уже готовы рисунки передвижной кухни?
— Не полностью, — Саша достал несколько чертежей. — Вот так это должно быть.
Генерал мимолётно взглянул на рисунки. Кивнул головой. Не много помедлив, он заключил:
— Александр Николаевич, доделывайте чертежи. Я тем временем подумаю над вашими расчётами. Через... двадцать дней мы начнём готовить роту, дабы на весенних манёврах составить обоснованное мнение.
— Прекрасно. Я рад, что вы согласны попробовать, — улыбнулся великий князь.
— А пока вам предстоит найти мастеров и организовать обучение солдат на деревянных ружьях, — улыбнулся Ратьков. — Возможно, лучше взять в переделку старые мушкеты из арсенала? У меня есть для этого дела толковый офицер.
— Представьте его мне.
* * *
11 декабря 1827, Санкт-Петербург
Сразу после завтрака великий князь был слегка удивлён визитом Кларка. Матвей Егорович сразу приступил к прояснению цели своего посещения.
— Вы уже закончили чертежи передвижной кухни, Ваше Императорское Высочество?
— Да, — растерянно, не до конца понимая сущность интереса заводчика, ответил великий князь.
— Я хотел бы предложить Вам свои услуги для постройки образца.
— Сколько это будет мне стоить?
— Вы для Александровского завода являетесь столь благодатным заказчиком, что я готов сделать всё за свой счёт.
— Я с радостью принимаю ваше предложение...
Великий князь завершил фразу с какой-то неопределённой интонацией, явно свидетельствующей о неоконченности предложения. Очевидно, что в последний момент он передумал, и продолжения не последовало. Повисла неловкая пауза, которую нарушил Кларк:
— Извольте передать мне чертежи.
— Надеюсь, — отметил великий князь, протягивая папку с бумагами, — вы помните о моём отношении к распространению чертежей для нужд иных производств. Полагаю, это не помешает вашей работе над паровой каретой.
— Не беспокойтесь, — кивнул заводчик. — О готовности образцов я сообщу незамедлительно. Дозвольте откланяться?
— Прошу вас.
Спустя пять минут наследник смотрел в окно, на колыхание чёрных веток, напоминающих руки смерти безнадежно скребущих воздух в ожидании незадачливой жертвы, и думал о том, как внезапно поменялось отношение к его новаторству. Он так и не успел сообразить ничего правдоподобного, когда Юрьевич отвлёк его от размышлений:
— Ваше высочество, государь распорядился известить вас, что получены новости из Якутска. Также, он намерен завтра после обеда осмотреть строящийся собор.
— Письмо, — протянул руку великий князь.
— Это от Батенькова, — Юрьевич протянул стопку листов, — к нему есть дополняющая записка от Александра Христофоровича.
— Вижу, Батеньков потрудился, — великий князь заметил среди бумаг карты и какие-то чертежи. — Оставьте всё. Я внимательно прочитаю после урока с Василием Андреевичем.
Однако, занятия не задались. Воспитатель несколько раз вынужден был сделать ему замечание за рассеяность. Пока, наконец, не утратил надежду заинтересовать мальчика высоким литературным стилем, о котором Жуковский предоставлял великому князю свои размышления.
— Вы чем-то озабочены, милый друг? Могущество российского языка не впечатляет вас сегодня?
— Вы правы, Василий Андреевич, вина моя несомненна. Перед уроком, я получил письмо из Иркутска и не успел прочесть его. Теперь мои мысли то и дело возвращаются к нему и нетерпеливое любопытство снедает меня.
— Вот как, от кого письмо? О чём?
— Батеньков, представил отчёт о сибирском пути, на предмет возможного его улучшения.
— Батеньков? — Жуковский погладил подбородок. — Прекрасно, я предлагаю вместо беспредметных рассуждений перейти к насущному. Давайте прочтём письмо и определим, не допустил ли Гавриил Степанович небрежность относительно высокого стиля, коим и надлежит обращаться к членам императорской фамилии.
— С удовольствием, но полагаю, что данные бумаги должны быть написаны стилем средним, более присущем языку техническому.
— Прекрасно, — кивнул Жуковский, — вы правильно определяете назначение. Но вспомните, что я читал вам из Ломоносова. Диссертации вполне свойственен высокий стиль, он подчёркивает важность описываемого и придаёт торжественность звучанию достигнутого. Потому не стоит торопиться.
Тем не менее, и это ухищрение не помогло сосредоточить внимание ученика на предмете. Великий князь был более сосредоточен на сути отчёта, нежели на форме в которую его облёк Батеньков. Впрочем, когда дело дошло до чтения проекта о благоустройстве земель сибирских Жуковский смог показать нужность своих знаний, подчёркивая не бросающиеся в глаза полутона в словах Батенькова, совершенно очевидные для искушённого взгляда. Хотя и относилось это скорее не к стилю, а к смысловой неоднозначности отдельных выражений. В результате учитель вынужден был сдаться и оставить воспитанника наедине с картой Сибири и собственными мыслями и карандашными пометками.
"Ещё раз внимательно. До Перми всё понятно. Нужно волжское пароходство развивать и таскать баржи. От Перми по Чусовой вверх пройти сколь-нибудь далеко на пароходах нельзя. Только на бурлаках и баржи с низкой осадкой. Впрочем, это был бы вариант, если бы всё одно не дальнейший перегруз. Потому Батеньков предлагает сразу от Перми до Ирбита или Тюмени идти по суше. До Ирбита триста восемьдесят вёрст, по прямой. Дней пятнадцать пути. На перегруз дней пять. Получается, от Перми до Ирбита надо закладывать двадцать пять дней. Причём лучше, наверное, зимой тащить, на санях, а в Перми и Ирбите транзитные склады сделать. Далее нужно пароходство на Оби. Потому что с Ирбита до Оби вниз по течению восемьсот вёрст, а далее против. Пароходик, который я на воду спускал, имел осадку в шесть футов, ширину в двадцать два. А скорость давал около двенадцати узлов по спокойной воде. Допустим, у нас будет пароход-буксир. Тогда осадка меньше... Фута четыре, и ширину возьмём в три сажени.. Скорость примем восемь вёрст в час, но с баржой. Тогда по течению можно принять одиннадцать вёрст, против течения пять. В сутках идём двенадцать часов, ночью рубим дрова. В сутки по течению сто тридцать две версты, против — шестьдесят. Примем сто двадцать и пятьдесят. Тогда до Оби пароходик дотащит баржу за семь дней. Добавим пять на перегруз в Ирбите. Потом по Оби и Кети до Озёрной две тысячи вёрст. Сорок дней. Перегруз пять дней. Далее по суше до судоходной части Каса двести пятьдесят вёрст. Это ещё десять дней.
Однако, Батеньков пишет, что места там болотистые потому летом по суше перевозить что-либо затруднительно... Вообще, удачно что он попал в эту экспедицию. В своё время, будучи инженером путей сообщения, он работал в Томске, а бывать ему доводилось и в Якутске. Места ему уже вполне знакомы... Получается либо зимой перевозить, либо строить нормальную дорогу, либо канал прорыть. Последний, конечно, больше привлекает. Затем по Касу, Енисею и Ангаре до Богучанских порогов. Это сто двадцать вёрст по течению. Считай шесть дней с перегрузом. И семьсот против. Пятнадцать дней.
А дальше, почти тысячу вёрст по суше до Киренска. Это считай дней сорок пути, можно смело с учётом перегруза брать все пятьдесят. Есть, конечно, варианты. Обойти пороги до Падуна. Это вёрст пятьсот. А дальше снова пароходиком в Байкал. Но всё равно потом до Киренска тащить по суше.
От Киренска по Лене по течению до Алдана две тысячи. Это двадцать два дня с перегрузом. По Алдану двести. Это четыре дня. И по суше до Охотска пятьсот. Двадцать пять дней с перегрузом.
