— Хорошо, полагаю нужным выслушать Жохова, — определил великий князь.
По распоряжению Евдокимова, два гренадёра вывели Жохова и поставили перед столом. Жохов был коренастым, лет тридцати мужиком. Из других рабочих он не выделялся особым ростом, но широкие плечи свидетельствовали о наличии силы. Впрочем, был у него и физический недостаток, при ходьбе он заметно припадал на левую ногу.
— Давно хромой? — спросил великий князь.
— С отрочества.
— Как так вышло?
— Сено возил. Уснул. Упал под колесо.
— Пьяный что ли?
— Эх, пьяный.
— Это сколько тебе лет было?
— Двенадцать.
— А сейчас?
— Двадцать восемь.
— Чем занимался, до того как под мою руку попал?
— Так это, перебивался на торге подсобной работенкой.
— Вот как, и что в твоём занятии главное?
— Не понимаю.
— Так, что же ты не поверил Пашнову, что тот болен?
-А что всякому верить. Кровь у него. Они щёку надкусывают и кашляют. Лишь бы не работать.
— Тебе чахоточных видеть не доводилось ранее.
— От чего ж, доводилось.
— И ты на вид их отличить не можешь от здоровых?
— От чего ж, обычно могу.
— А Пашнов был похож на больного?
— Был.
— А чего ж ты его бил.
— А что я ему кровавую наркоту утирать должен. Вышел из барака, работай. Не можешь выйти, тебя дохтур приберёт. Коль он узнает, что ты не болен, выдаст, а уж мы-то распишем всю спину. Отучим в бараке отсиживаться. Вышел. Работай.
— Так, глядишь, помрёт же. Не жалко?
— На всё воля господня, — Жохов перекрестился.
— Но дел человеческих она не заменяет. За свои дела ты сам ответить должен. Был у меня работник. Так себе работник, но за похлёбку что-то делал. А теперь он лежит, ест и не работает вообще. А того и гляди вовсе умрёт. Сплошной убыток. И убыток этот от того, что ты не пожелал разобраться, болен он или притворяется. И кто за это ответить должен?
— Я, эх, — Жохов вздохнул и опустил голову.
— Хочу Грудова послушать, — сказал великий князь.
— Я здесь, Ваше Императорское Высочество, — выскочил из толпы старший надзиратель.
— Скажи, что думаешь о случившемся. Кто виноват? Кто ответить должен? Может, тебе есть, что особое сказать?
— Пашнов виноват. Зачем на работу вышел, раз больной.
— А ты не выйди, умный какой! — Раздался крик из толпы.
— Ха! — улыбнулся великий князь. — Народ-то, что говорит.
Грудов оглянулся на толпу, выискивая крикуна.
— Эй! — окликнул его великий князь. — Ты на меня смотри, я поворачиваться не разрешал.
— Слушаюсь.
— Ну что, народ! — Крикнул великий князь. — Есть желающие мне правду сказать, почему Пашнов из барака вышел?
по людям пробежал ропот. Все косились на невысокого мужичка с замызганной бородёнкой. Но никто не спешил выйти вперёд.
— Тогда я назначу, Саша указал пальцем на мужичка, бывшего центром внимания толпы, и сказал: — Вот ты, выйди. Стань сюда. Как зовут.
Мужичонка встал за спиной Грудова, куда указал ему Великий князь.
— Кличут Лузга.
— А по имени?
— Илья.
— Алексей Фёдорович, а в документах он как записан?
— Ваше императорское высочество точное имя неизвестно, назвался Илья Лузга. В сыске не значится, откуда родом выяснить не удалось. Его слова о месте рождения не подтверждаются.
Лузга ухмыльнулся и сплюнул себе под ноги. Рядом стоящий гренадёр тут же сунул ему кулаком под ребро. Лузга ойкнул и упал.
— Не груби Илья, — улыбнулся Саша. — Давай поговорим. Вот туда поставьте чурбак. Присаживайся.
— Благодарствую.
— И что не так с выходом из барака?
— Известное дело. Утром выводят на перекличку. Не выйдешь? Ты прячешься? В бега собрался? А после переклички строят на работу. В барак вернуться решил, тебе зуботычин насуют. Ходить можешь, значит и работать можешь. А вышел на работу, берись за кирку. Только кто из барака не может выйти даже пинками понукаем, тот болен. И то, лежачему сунут разок, чтоб не забывался. Так что, не мог Пашнов не выйти.
— Мне всё понятно. Семён Алексеевич, Павел Денисович, желаете ли вы спросить кого по данному делу.
Юрьевич улыбнулся и покачал головой. Кобелев пожал плечами и сказал: "Нет".
— Тогда постановляю. Ивану Жохову пойти в церковь, совершить откровенное покаяние и смерено принять епитимью, в искупление своих грехов. Ибо был он нечувствителен к чужой болезни и не понимал страданий человеческих. Однако, признаю, что его усердие хоть и имело плачевные последствия, но старался он ради дела ему порученного. А также, я решил Дмитрию Грудову выразить своё неудовольствие за то, что без его ведома и прямого участия свершилось сие дело, в результате которого вверенная ему служба потерпела ущерб. Потерян пусть и скверный, но работник. Выражаю свою благодарность Илье Лузге за то, что не побоялся говорить правду. Определяю Ивана Лузгу на службу и при всяком разбирательстве дел с рабочими при строительстве моей дороги или на торфоразработке постановляю выслушивать его. Его определяю представителем и защитником рабочих во всяком разбирательстве. А для того чтобы Иван Лузга мог присутствовать при всяком споре между рабочими и надзирателями уволить Лузгу от работ и предоставить право свободно находится на дороге или торфоразработке по его усмотрению.
— К-хе, а если я не хочу? — Спросил Лузга.
— Откажешься служить, забьют насмерть. Сбежишь, оставишь мир без защитника, проклятия повиснут над твоей головой. Так ты согласен принять службу?
— Кхе, — усмехнулся мужичек, — попробуй, откажись.
— Вот и славно. Алексей Фёдорович, доложите по второму делу.
— Кх-м, поступило сообщение, что Сергей Листов и Пётр Плотник, будучи надзирателями, за малые деньги освобождали от работ. Также, отправляли оных в город, для покупки вина. Трудовую повинность раскладывали на оставшихся работников, чтобы дело не терпело убытка. Оное было замечено работниками, и городскими обывателями, их имена представлены, смотрителями Алексеем и Семёном, их отчёты представлены. Освобождавшиеся, их имена представлены, пояснили, что поступали так не по разу. Листов и Плотник брали с них за это десять копеек либо пять копеек, но с оказанием услуги. Бывалоа когда требовалось, они сами подзывали к себе работников и отпускали их без платы, но с поручением. Со всех поименованных взяты и приложены объяснения, сами они ожидают. Я закончил.
— Хорошо, Листова и Плотника, сюда, обоих сразу, — распорядился великий князь.
Листов был невысок и суховат, взгляд его суматошно скакал по окружающим, не в силах остановиться. Плотник, что ростом повыше и скроен получше, коротко бросил взгляд на великого князя и уставился в землю.
— Вы, как я понял, полагали, что разложив работу на оставшихся, не наносите мне вреда?
Надзиратели молчали.
-Если на мой вопрос не будет ответа, вас начнут бить.
— Да, — коротко бросил Листов, голос его был весьма высок для мужчины.
— Нет, -ответил Плотник, слегка растянув гласную.
— Нет в вас единства, как же вы делили деньги?
— Поровну, — ответил Плотник
— А на что ты деньги тратил?
— На вино.
— Хватало напиться всласть?
— Да-к, — Плотник пожал плечами, — когда как..
-Ну, сколько раз удалось вволю напиться?
Плотник оторвал взгляд от земли, посмотрел на великого князя, потом склонил голову набок и, подняв перед собой пятерню, принялся загибать пальцы, что-то бормоча под нос.
— Ну, раза четыре было.
— Три, — поправил Листов. — Вот чтоб всласть, так три.
— Так вдвоём не правильно. Угощать ведь, наверное, надо было? Не всё же самим?
— Так было б чем, — поспешил ответить Листов. — Самим еле хватало.
— Что ж, хочу послушать Грудова.
Старший надзиратель встал рядом со своими подручными.
— Да, Ваше Императорское Высочество.
— Как ты считаешь, был ли нанесён ущерб службе, если урок был разложен на оставшихся и выполнен?
-М-м-м, — Грудов явно не знал что ответить. — Не для моего умишки...
— Подобные мыслишки, — закончил за него великий князь. — Лузга, есть что сказать по этому делу.
— Так это, нет.
— Мне всё понятно. Семён Алексеевич, Павел Денисович, желаете ли вы спросить по данному делу? — Снова спросил великий князь и, получив отрицательные ответы, закончил: — Тогда я решил: Листову и Плотнику по двадцать розог, за то что они, вместо того чтобы побуждать рабочих к труду, использовали недостаточно большие уроки для личной выгоды. Грудову тридцать розог за то, что не усмотрел за своими подчиненными, и они смогли совершать свой проступок неоднократно. Евдокимову выражаю своё неудовольствие, ибо малые уроки соблазнили Листова и Плотника. Порядок наказания определю в конце рассмотрения всех дел. Алексей Фёдорович, следующее дело.
-Кх-м. Восемнадцатого в Мариенбургских казармах было обнаружено висящим в петле тело Желтухиной Галины. По свидетельству господина Паукера она погибла от удушения. Посторонних следов свидетельствующих о насильном повешении нет. Господин Паукер отмечает, что у Желтухиной был сифилис в ранней стадии, но он уже проявился. Был проведён розыск свидетелей, которые нашлись, имена указаны, и показали, что Желтухину против её воли неоднократно понуждал к прелюбодеянию Матвей Хомяков. Являясь надзирателем, он избивал её, угрожал несправедливым наказанием за неисполнение урока. Побои были столь сильны, что дважды она не выходила из барака, и господин Паукер свидетельствовал её тяжёлое состояние, давая освобождение от работы. Со слов свидетеля, имя указано, за день до смерти Желтухина говорила ей, что больна французской болезнью и боится, что заразила Хомякова. Когда же тот узнает об этом, то сотворит с ней лютое. Господин Паукер осмотрел Хомякова и выяснил, что тот также заражён. Проведён осмотр всех работников, обнаружено ещё две заражённые, имена представлены. Обе пояснили, что Хомяков понуждал их прелюбодеянию, угрожая побоями. Со всех поименованных взяты и приложены объяснения, сами они ожидают. Я закончил.
— Хомякова приведите, — распорядился великий князь.
Хомяков был молодым ростом выше среднего, щуплый, верхние передние зубы отсутствовали.
— Пока доктор не посмотрел, не знал что ты болен? — Спросил великий князь.
— Оговор это! — Крикнул Хомяков. — Я не угрожал.
— Ты не ответил, — спокойно сказал великий князь, и, повинуясь его жесту, гренадёр сунул Хомякову кулак в живот. — Ещё раз не ответишь, получишь палками. Так ты знал что ты болен, до того как доктор осмотрел тебя?
— Я... — Хомяков начал что-то искать взглядом. — Я... я не... знал.
— Ты не знал, — утвердил великий князь. — А не врёшь? Надо бы тебя на дыбе проверить. Эй!..
— Я знал! — крикнул Хомяков.
— Вот так лучше. Господин Паукер полагает, что ты болен давно и следы у тебя видны явственно. На весеннем осмотре тебя упустили, бывает. А ты сам решил не заявляться и никому не говорить ни доктору, ни Грудову. Что скажешь Дмитрий Пантилемонович?
— Так ить, вернуть его надо в рабочий барак.
— Помилосердствуйте! — Хомяков упал на колени.
— Лузга, что ты скажешь?
— Так, понятно. Если его в барак вернуть, то тут и до греха не далеко. Подумаешь, баб попользовал. Его уже бог наказал, а людям прощать следует научиться.
— Мне всё понятно. Семён Алексеевич, Павел Денисович, желаете ли вы спросить?
Офицеры не имели никакого желания встревать в происходящее, и великий князь огласил своё решение:
— Я решил: Матвея Хомякова назначить старшим в карантинный барак. От службы надзирателя его отстранить и урок на него распределять в равной мере с остальными. За то, что он, зная о своей болезни, ввёл начальство в заблуждение и через это заразил трёх работниц и одна из них в отчаянии самоубилась. Грудова наказать двадцатью розгами. Алексей Фёдорович, следующее дело.
— К-хм, Смотрителем Семёном, был замечен недостаток в рабочем пайке. Отчёт представлен. Дознавателем второй роты первого батальона первого полка легиона Захаровым, было проведено дознание. Отчёты представлены. По собранным свидетельским объяснениям, имена представлены. Надзиратель Паустов Фома забирал с рабочей кухни еду и продавал её городским обывателям. Деньги он делил со старшим по кухне Карсиным Михаилом. Свидетели коим было известно об этом, имена представлены, боялись донести на него. При розыске у Паустова денег найдено не было. У Карсина нашли два рубля с четвертью. Со всех поименованных взяты и приложены объяснения, сами они ожидают. Я закончил.
— Хорошо, Паустова и Карсина сюда.
Судя по азиатским чертам, в Паустове было изрядно южной крови. Карсин же был светловолос и сероглаз. Оба они стояли спокойно, смотрели прямо перед собой.
— Ты продавал моё. Где деньги? — спросил великий князь и по его сигналу гренадёр ударил Паустова в живот.
— Оговор это, — сдавлено ответил надзиратель выпрямляясь.
— Деньги где? — Паустову досталось ещё раз.
— Вот тебе крест, оговор.
— Грудов! — Крикнул великий князь, — ответь, где мои деньги?!
— Ваше Императорское Высочество, я ничего не знал об этом воровстве.
— Хорошо, Лузга, ты что скажешь?
— Так, чего тут. Нельзя на кухне работать и быть голодным, — ухмыльнулся Илья.
— Эту ерунду я и без тебя знаю, где мои деньги?
— Так я откуда знаю, мож отдал на сохранение кому, — пожал плечами Лузга.
— Алексей Фёдорович, Лукина приведи.
Из казарм вывели щуплого мужичка лет сорока с огромным синяком под глазом. Синяк был лиловым набухшим и этим глазом Лукин вряд ли что-нибудь видел.
— Андрей Лукин из удельных крестьян Её Императорского Величества Марии Фёдоровны, — начал читать отчёт дознавателя великий князь. — Ты ведь торговлишкой мелкой промышляешь. Ты готов мне рассказать, где деньги, которые ты выручал от продажи снеди, что была украдена у меня?
— Я... я всё расскажу.
— Падаль! — Рявкнул Паустов.
— А ты его не бойся. Ты же мёртвых не боишься, — улыбаясь, сказал Лукину великий князь, — говори.
— У меня деньги. Возле печки у стены половицу поднять нужно.
— Прекрасно, — великий князь обратился к стоящему невдалеке прапорщику третьего ранга: — Подняли половицу?
— Все половицы подняли, Ваше Императорское Высочество, — усмехнувшись, доложил офицер, — не извольте сомневаться. Вот.
По сигналу прапорщика к столу великого князя подошёл стрелок легиона и из небольшого чугунка высыпал перед ним деньги.
— Сколько здесь?
— Триста двадцать рублей ассигнациями и пятьдесят серебром, — улыбаясь, сообщил прапорщик.
— Благодарю за службу!
— Рады стараться, Ваше Императорское Высочество!
Лукин всхлипывал и мял на груди одежду. Он начал подвывать и рухнул на колени.
— Я... я же... двадцать лет, по копейке. Чёрт меня дёрнул... — он вскочил на ноги и бросился к Паустову с намереньем вцепиться. — Будь ты проклят, Федька! Душегуб!
Гренадёры оттащили его. Великий князь склонил голову набок, разглядывал Лукина. И тут он не понял, но почувствовал.
— Эй, стрелки! — Крикнул Саша, выхватывая сабельку из ножен. — Оружие товсь!
Произошла какая-то непонятная заминка. Паустов дернулся, вырываясь из рук сопровождающих, но было уже поздно. Растерявшиеся было гренадёры опомнились и повисли на нём, заваливая на землю. Карсин, так и не поняв происходящее, упал сваленный ударом приклада в спину. Двое стрелков поспешили на помощь гренадёрам, и вскоре придавленный к земле Паустов хрипел, пытаясь выкрикнуть проклятья.
