Принцесса и Генерал

— Вы хоть отдыхали?

— Любопытная штука эта розовая, знаете ли. Не дает покоя, — усмехнулся Зельдман, кивая на дугу экранов, подобную моей.

— Профессор, мне кажется, вы правы, — осторожно начала я.

— В чем именно? — устало улыбнулся пожилой ученый, показывая пожелтевшие и слегка стертые зубы. Видимо, ему плевать на свою внешность, учитывая нынешний уровень развития стоматологии.

— Я просмотрела все данные, записи. И...

— И? — потерял терпение коллега. — Не тяните резину. Дарья Сергеевна, мы не на экзамене, за неправильный ответ вам 'неуд' в зачетку не поставят.

Не сдержавшись, я хихикнула, ведь перед ученым такого ранга и опыта как Зельдман, действительно сильно робела.

— Розовая — паразит. По сути — какая-то разновидность бактерии. Да, пусть не стандартная, но есть схожая база признаков. Ведут себя как стафилококки: делятся во всех плоскостях и без определенной системы. Вид почти цилиндрический, если бы не странная выпуклость... но, хорошо, булавовидный. Их скопления обнаружены в самых неожиданных местах и даже средах.

— Более того, — вмешался мастер Шитцини, чаще всего самые большие скопления обнаруживаются в средах неорганического характера. Я бы отнес их к хемосинтетикам. Могу с большой уверенностью предположить, что они питаются неорганикой. Даже уточню: розовая — хемоавтотроф.

— Честно говоря, я того же мнения, — согласился Зельдман. — Если бы не одно 'но'!

— Какое? — я присела на край рабочего кресла.

Профессор не успел ответить, его опередил Илья с удовольствием пивший кофе, опершись бедрами о стол рядом со мной:

— Если розовая — хемоавтотроф, в чем мое мнение солидарно с мастером Шитцини, то она питается исключительно неорганикой. И это укладывается в систему расположения и нахождения колоний. Более того, тщательно и внимательно осмотрев переборки, я нашел что-то наподобие ржавчины в местах ее локации. Хемоавтотрофы создают органику из неорганики...

— Именно об этом я хотела сказать, когда мы пришли сюда, — выдохнула я. — Думаю, вы все отметили свечение, испускаемое розовой? — Коллеги кивнули. — Это дополнительный специфический признак, как мне кажется. Хемоавтотрофы — паразиты, разрушающие структурные связи, по сути разрывающие чужие молекулы на части и собирающие из них собственную оболочку, тем самым пополняя свое содержимое питательными веществами. Чаще всего они питаются за счет химической энергии окисления, но, может быть, не только? Может быть схожий способ, но питание более энергетическое, из-за чего она светится словно радиоизотоп?

— И вероятно, питается различными видами энергии, поэтому на нее не подействовали известные нам системы деактивации и защиты, — с энтузиазмом добавил баквирусолог Шитцини.

— Все было бы так, если бы снова не одно, пресловутое 'но'! — повторил Зельдман.

— Нарушение 'диеты' и заражение живых носителей, — кивнул Башаров. — Согласен. Хотя...

— Что? — вновь нетерпеливо поторопил Зельдман.

— Инкубационный период на первых транспортниках, которые покинули Т-234, длился почти две недели. А вот команды ОБОУЗ — уже сутки. Возможно, розовой чего-то не хватает? И она, допустим, оголодала, поэтому перекинулись с неорганики на живых носителей? — предположил Башаров.

— Но, если наша первая версия верна, вокруг полным полно 'еды' — сплошь неорганика! — воскликнул Шитцини.

— Мастер, а если применить вашу недавнюю гипотезу? — осторожно заметила я. — Помните о бактериях, которые, потеряв связь с колонией, саморазрушаются. Если на родной планете у нее был сдерживающий фактор? Или наоборот, что-то дополнительно питающее, чего на борту космических кораблей не найти.

В обсуждение снова включился Башаров:

— В том месиве, которое осталось от тел, я обнаружил лишь несколько фрагментов розовой. И то, потому что тщательно искал, просматривал все стекла и... Но они единичные, а так не может быть. Да еще при подобных скоплениях колоний и главное — полной деструкции тел.

— Чего-то мы еще не увидели, — проворчал Зельдман. — Но я тоже склоняюсь к версии, что розовая — паразит-хемоавтотроф. Вполне вероятно, на планете она была абсолютно безвредна до определенного момента, раз имеются сведения, пускай и не подтвержденные, что у работающих в шурфах на глубине заключенных неожиданно проявились отклонения. А это значит: присутствует физиологические изменения...

— Но что вызывает агрессию в отношении носителя? — спросила я, уставившись на экраны, где крупным планом светилась розовая. — И каким образом происходит влияние на человека...

В этот момент прозвучал сигнал, и в лабораторию влетел Кшеола Ом.

— Господа, дамы, сейчас я вас, надеюсь, порадую! — выдохнул он с невероятным воодушевлением, стремительно подходя к киберу, увеличил изображение бактерии в несколько раз. — Что вы видите? Приглядитесь!

Мы дружно столпились у стола за спиной молекулярного генетика. На весь центральный экран расползлась сияющая предположительно бактерия. Акцент был сделан на расширяющемся конце ее цилиндрического тела.

— Кажется, это дополнительная... нить... ДНК... — медленно, вглядываясь в сильно засвеченную картинку, произнес Шитцини. А потом продолжил, показывая пальцами. — А вот и вторая...

— Мне кажется, это похоже на границу... новую оболочку... — подключился Башаров, тоже ткнув пальцем в картинку, да так энергично, что погрузил всю руку в экран.

— Ну что ж, господа, поздравляю! — обрадовался Зельдман. — Особенно вас, профессор Ом. Вы, что называется, зрили в корень.

— Их двое, — изумленно выдохнула я. — Двое паразитов. Вирус и бактерия, отсюда и все недоразумения с нарушением питания...

— И главное, — улыбнулась довольный Шитцини, благодарно положив ладонь на плечо Кшеолы. — Судя по всему, они симбионты.

— Думаю, что симбионтами они были на планете, — возразил Зельдман, — а здесь четкая картина паразитирующего на другом паразите вируса.

— Вероятно, оказавшись в космосе, вне привычной питательной среды, каждый из них выживал по-своему. Пока розовая голодала, она не могла удовлетворить своего симбионта, и он перекинулся на других, более питательных носителей.

— Думаю, в этом причина сокращения инкубационного периода, — сделала вывод я. — Пока вирусу хватало энергии розовой, он был неактивен, затем нашел нового носителя. Оказавшись вне симбионта, вошел в активную патогенную фазу.

— С этим, слава богу, пока более-менее ясно, — почесал покрытую щетиной щеку Зельдман. — Попробуем разобраться с другим насущным вопросом: почему выжил х'шанец?

— Можно я предположу? — неуверенно подняла руку.

Мужчины весело хмыкнули, вынудив меня смутиться. Ничего не могу с собой поделать: с солидными коллегами по миссии и Зельдманом в особенности ощущаю себя студенткой, а не профессором.

— С удовольствием послушаем молодое поколение ученых, — улыбнулся пожилой доктор.

— Я считаю, благодаря х'шанским локусам, — поделилась не дававшей покоя мыслью. — Час назад Башаров говорил нам в столовой, что локусы, объединяясь, начинают генерировать общее энергетическое поле. Розовая питается энергией. Можно предположить, что вирус встраивается не только в ее тело, но и поле. По типу семейных пар х'шанцев.

— Вы хотите сказать, что у нас все же наличествует гендерная интрига? — мягко усмехнулся Зельдман.

— Думаю, Даша права, — присоединился ко мне патоморфолог. — Вероятно, вирус, как и розовая, — энергетический паразит. Только не умеет питаться неорганикой как розовая: попадая в тело человека, начинает дестабилизировать все структурные и энергетические связи организма. И именно поэтому мы видим настолько тотальное разрушение тел...

— А локусы х'шанцев, словно стражи, — не пропустят чужого, — усмехнулся Кшеола Ом, посмотрев на меня.

— Думаю, ДНК вируса не содержит какой-либо информации о половой принадлежности. А значит, для локусов х'шанцев являются генетическим мусором, соответственно симбиотическая связь не образуется. И еще более вероятно, именно по этой причине не происходит заражения.

— Все согласны? — спросил Зельдман после того, как закончил баквирусолог Шитцини. — Принимаем данное мнение за главную гипотезу?

Мы дружно кивнули. А я с горечью заметила:

— Как жаль, что предыдущей команде не хватило времени. Они провели колоссальную работу, преподнесли нам все на блюдечке, а самим не хватило времени... совсем чуть-чуть.

— Не факт, — хмуро заметил инфекционист. — Выяснить, кто убивает и как — не равнозначно найти лечение.

— Можно синтезировать искусственный локус и 'прививать' согласно половой принадлежности, — предложил профессор Ом. — Для всех, конечно, не панацея, но для зараженных или находящихся в зоне риска — вполне.

— У нас нет живого образца, господа, — возразил Башаров. — Поэтому наши выводы пока умозрительны.

— Нас в любом случае ждет целая планета образцов, — флегматично пожал плечами Зельдман.

— Что-то мне не хочется разделить судьбу заключенных и прожить оставшуюся жизнь рядом с ними, — поморщился Башаров.

— Почему вы столь пессимистично настроены? — удивился цитранец.

Башаров скрестил ноги, по-прежнему опираясь на стол бедрами и ладонями:

— Видимо потому, что на данный момент мы гипотетически разобрались, что убивает живых, и даже, вероятно, нашли способ защиты, но вопрос по розовой остается открытым. А она, смею напомнить, мало того, что является переносчиком вируса, так еще и сама паразит. Как нам нивелировать ее влияние и разрушительное действие?

— Энергетическая пиявка, — мрачно процедила я, глядя в пол и задумавшись над этим вопросом.

Точное определение, — мягко усмехнулся Илья. — Только уточню: у нас две энергетические пиявки-симбионты.

— У нас еще одна проблема, — вспомнила я.

— Какая? — ученые уставились на меня.

— Юридическая, — буркнула в ответ, но, отметив полное непонимание у естествоиспытателей, продолжила: — Согласно х'шанскому законодательству, создание или синтезирование искусственных локусов запрещено высшим законом.

— Да, — нахмурился Зельдман, — можно создать нехороший прецедент. А еще хуже, нам могут не дать возможности его синтезировать, даже для проверки научной гипотезы.

— Это почему же? — возмутился Шитцини. — Мы не обязаны докладывать о...

— Мы на х'шанском корабле, а вокруг нас 'призраки Х'ары', мастер, — оборвал цитранца Башаров.

— Я займусь согласованием с руководством ОБОУЗ, они будут сами решать, — тяжело встал с кресла пожилой инфекционист. — Но пока они не решат, никто из моей группы на планету не сунется. Мы не суицидники, в конце концов, а ученые.

Мы еще минимум час потратили на обсуждение. Затем 'постановили', что генетик Ом, займется синтезом локусов. Пока нелегально. И образцы экипажа корабля ему в помощь.

* * *

Я все-таки вернулась в салон поесть, а то аппетит на радостях разыгрался, да так, что после решила немного отдохнуть в своей каюте, заодно побыть одиночестве. Автоматически убрала лишние вещи в шкаф, погладила прохладные полированные бока нанатона, ощутив отзыв родной энергетики. Затем плюхнулась на непривычно узкую жесткую кровать. Эх, а дома — широкая, мягонькая, с чудесными разноцветными подушками...

Бездумно поглазела на светло-серый потолок, расслабляясь, но погружаясь вместо сна, в размышления. Я мысленно перебирала кадры с места трагических событий, систематизировала данные по розовой заразе, прокручивала в голове обсуждения с коллегами, наши предположения и выводы. Шаг за шагом разбирала на составляющие и анализировала, критиковала. Все сходилось к последнему вопросу: что делать непосредственно с розовой?

Если от вируса, пока гипотетически, можно защититься искусственным локусом, то розовая остается темной лошадкой. Энергетическая пиявка, разрушающая структурные связи, молекулы, которая еще и неорганикой питается.

Какие перспективы у нашей миссии могут быть? При наличии на планете Т-234 столь опасных соседей как вирус Ома и бактерия Зельдмана, ни о каких дальнейших разработках недр и даже ее использования в целом речи не идет. Никто не позволит рисковать всей Галактикой. Значит, в ближайшем будущем предстоит лечение, профилактика и вакцинация заключенных и обслуживающего персонала планеты-тюрьмы, а затем — массовая эвакуация. Положим, мы отыщем приемлемое решение проблемы, но на проверки и исследования уйдет несколько лет.

Хотя, более вероятно, с учетом специфики населения, эвакуируют лишь тех, у кого нет пожизненных сроков. Правительства умеют считать деньги, и частенько именно смета расходов влияет на принятие тех или иных решений. Даже если они попахивают бесчеловечностью.

Кроме того, на планете бунт — обстоятельство, которое тоже может послужить важным фактором в принятии любого решения.

Я хохотнула, поймав себя на мысли о присвоении чести открытия вируса и бактерии соответственно Ому и Зельдману. Надо обсудить этот аспект с коллегами; думаю, остальные согласятся, что именно Ом обнаружил вирус в розовой. А Зельдман как-то незаметно возглавил научную часть нашей экспедиции и отлично направлял вектор любой дискуссии. И возраст у него солидный, наверняка ему будет очень приятно, если его имя войдет в классификационный бактериальный ряд.

Как же обезопасить нас от, предположительно, Pink clubbed parasitus Zeldman? Неосознанно взглянула на нанатон. Хм-м-м, а ведь черви с Граппы с присущими им суперэнергетическими связями могут послужить мне и в данном случае! Только каким именно образом оптимально использовать их особенность?

Защитный костюм? Но для населения Т-234 это не вариант. Синтез такого количества нанатов — слишком длительный процесс. А если... если глушилку использовать и для розовой?

'Это мысль! — я резко села, невольно коснувшись сережек в ушах. — Надо только все обдумать, обсудить' ...

Снова упала на спину, раскинув руки в стороны и уставившись в потолок. Если мою идею поддержат, то останется вопрос с апробацией. Удивительно: локусы Лейса и моя так называемая мутация защитят, теоретически, от вируса, а нанатон поможет — от розовой.

Мысли невольно устремились к одному загадочному, но, к счастью, не сказочному псевдоэльфу. И тут же вспомнила предупреждение Башарова. Хороший мужчина Илья, надежный, хоть и ведет себя иногда подобно буру для добычи полезных ископаемых: грубо и напролом. Но не оценить его заботу, пусть и излишнюю, нельзя.

Я тоже ученый, а Хеш'ар слишком долго был моей заветной мечтой. Как говорят девчонки, розовой. Сообщение медика х'шанца об имеющихся у меня локусах Лейса не было тайной или новостью. Свои биообразцы я давно изучила, еще на стадии создания 'тени' — нанатона. И все особенности х'шанцев и создания их пресловутой связи тоже. Хотя, грешна, скорее с 'технической' точки зрения, а вот психологический фактор привыкания упустила. Вот тут Башаров мне на отдельные нюансы нашего общения с Лейсом четко и без экивоков указал.

Илья прав, я не чувствую 'провала' в пятнадцать лет. С момента встречи с Лейсом прошло всего двое суток, а я словно с рождения его знаю. Комфортно и легко чувствую себя рядом с ним не только физически, но и психологически. Да, смущаюсь, испытываю некоторую неловкость, но стоит увидеть его или, что еще важнее, приблизиться, и все — внутренне успокаиваюсь, расслабляюсь, тянусь к нему. Но у меня слишком мало его локусов, а отношение к нему с детства необычное.