— Ты... ты не посмеешь... — теперь в голосе камоновца был страх. Если раньше он хоть как-то был уверен в том, что авторитет его покровителя станет ему спасением, то сейчас он испытывал подлинный страх, который, даже в малых дозах, Эриррис мог уловить в любом человеке.
— Эй, по-моему, они уже близко! — раздался возглас кого-то четвертого.
— Вот и ладненько. Помнишь, ты мне не верил, что я могу заставлять людей летать? Сейчас тебе придётся забрать свои слова обратно!
Четырнадцатый отсек был почти что прямо перед ними, всего в десятке шагов, но ни одного заключённого Эриррис не видел. Скорее всего, из-за того, что они просто отошли глубже в прорубленные ниши, чай не дураки прямо перед носом у врагов маячить. И в тот самый момент, когда двое наёмников прошли балочную арку, оказавшись в отсеке, страшная догадка от услышанных слов осенила его.
Первым, что увидел перед собой Эриррис, когда ему наконец стал виден весь отсек, был здоровенный, задевающий головой не такой уж и низкий свод и почти полностью закрывший собой проход позади него орк, у которого на руках покоился худющий лысый данмер, кажущийся игрушкой в сравнении с огромным орсимерцем, чёрная нога которого была обмотана окровавленными тряпками. Спустя несколько мгновений, отведя руки далеко назад, орк, со злобной ухмылкой, хекнув, забросил в незваных гостей истошно верещащего данмера.
— Пригнитесь! — крикнул имперец стражам.
Хлаальцы мгновенно рухнули на колени, уворачиваясь от летящего тела. Вопящий камоновец, брошенный могучей рукой Гашида, едва не задев опорную балку у потолка, приземлился позади Эрирриса, врезавшись в стену. Послышался противный хруст ломающихся костей, и каторжник безжизненным кулем повалился у стены. Но, судя по невнятному поскуливанию, доносившемуся с его стороны, ему всё же повезло, и он ещё не успел отойти в мир иной... Крайне относительно повезло.
Отвернувшись от полумёртвого камоновца, Эриррис вернулся к проблемам насущным. На полу, посреди отсека, валялось четверо убитых имперских стражников с изуродованными от ударов лицами и смятыми шлемами, и ещё один, задушенный цепью, лежал, прислонённый к стене. Шестой же страж, видимо, избежал горькой участи, отправившись на поиски выхода. Ни одного тела заключённого видно не было, и значило это то, что встретиться им придётся со всей дюжиной самых наглых и отпетых преступников в Новой Шахте. Впрочем, в отсеке сейчас их находилось только семеро, не считая камоновца. Рядом с Гашидом, безумно улыбаясь, стоял жилистый данмер с грязными и спутанными волосами, когда-то давно бывшими белыми, в уже довольно преклонном, даже для тёмного эльфа, возрасте. Его тело было покрыто татуировками багрового цвета, а в руках он сжимал меч. Впечатление опытного воина он не производил — хватка его была неумела, меч держал он неправильно, да и достаточно сильным он не выглядел... Но Эриррис слишком хорошо был знаком с даэдропоклонниками и знал, что их дьявольское безумие с лихвой компенсирует редкий недостаток силы. Остальные же пятеро людей, один из которых был нордлингом, двое — данмерами, и ещё двое — имперцами, ничем примечательным не обладали, но они были очень сильны, а цепкий взгляд одного из меров заставлял убийцу насторожиться. Но эти каторжане сейчас меньше всего волновали Эрирриса. Даже последователь Принца Разрушения, Мехруна Дагона, был для него мелочью.
Страх. Он испытывал страх, в котором ещё недавно уличил камоновца, а может быть, даже ещё больший, чем тот. И теперь его, человека, привыкшего убивать, сталкивающегося в своей жизни с огромным количеством опасностей — начиная от метких босмерских лучников и заканчивая опытными, закованными в броню солдатами Империи, — одолевало чувство, которое он не испытывал уже многие годы. И всё — от одного только взгляда на орка под именем Гашид.
Как уже говорилось, он был огромен — остальные каторжане рядом с его массивной фигурой казались карликами, даже несмотря на то, что сами они были достаточно велики. Будучи выше самого Эрирриса на целых две головы — а имперец считал, что чем-чем, а ростом его природа не обидела, — и имея косую сажень в плечах и кулаки, размером чуть ли не со стальной шлем, который носил убийца, эта груда мускулов внушала суеверный ужас. Его торс и, в чём Эриррис почти не сомневался, спина, были покрыты десятками длинных полос: старых и только покрывшихся коркой ран, оставшихся от бичевания плетьми, что было свидетельством его крайне буйного и непокорного нрава. Два жёлтого цвета клыка, куда длиннее обычных оркских, ранее виденных Эриррисом, торчали из под нижней губы, делая из него подобие жуткого дикого зверя, а шрамы, которых на его лице было даже больше, чем на теле, придавали орсимерцу ещё более ужасающий вид. Один из них, проходя через губу и исковеркав её, создавал впечатление вечной ухмылки, а ещё один начисто лишил орка бровей. Обе ноздри были вырваны, равно как и мочки ушей вместе с половиной правого уха, лысый череп, покрытый бороздами, частично был оскальпирован, а на левой щеке — Эриррис мог поклясться, — шрамы складывались в какие-то символы, совершенно незнакомые ему. При всём этом в голову лезла мысль, будто он не один месяц провёл в пыточной камере какого-то безумца, так как создавалось отчётливое впечатление, что все раны, нанесённые орсимерцу, были неведомым образом связаны, и каждая из них имела своё место. Но самым страшным в нём было не это. Смех. Жуткий смех существа, только что воспользовавшегося мером, словно снарядом, смех, от которого по спине пробегал холодок, заставляя съеживаться и отступать. Он не выглядел кем-то, похожим на человека. И здесь имелась в виду отнюдь не расовая принадлежность.
Ничуть не смущённый промахом, но довольный своей силой Гашид, похлопав здоровенными ручищами по бокам, рыкнул:
— Гы. Промахнулся. Ну, ничего, сейчас поправим, — беспечно заявил орсимерец.
— Нет, не надо, друже! Ты и так уже вон, троих перебил, тут мы с ребятами и сами справимся... — торопливо сказал один из данмеров. Видимо, подозревал, что тот не погнушается повторить свой коронный прием с кем-то из оставшихся.
— Расслабься, — дружелюбно похлопав его по плечу, ответил Гашид. — Я их и так поломаю.
— Во славу Мехруна! — прошипел сектант.
— Воистину, дедуля! — тоном заботливого сына, присматривающего за старым отцом, низко пророкотал Гашид, положив тому на плечо руку.
Для Эрирриса и стражников этот жест был будто сигналом к бою, сигналом, что все прелюдии уже были закончены. Хлаальцы приняли боевые стойки, став на расстоянии шага друг от друга, выставили вперёд свои щиты и отвели мечи назад, изготовившись к быстрой колющей атаке. Если раньше в их профессионализме и могли быть какие-то сомнения, то сейчас, при взгляде на их неподвижные фигуры, они развеялись.
Доставать свои вакидзаси Эриррис не стал, решив во избежание ненужных вопросов обойтись одной только магией, благо сил у него ещё было достаточно. С неудовольствием заметив, что мантия стесняет его движения, а шлем очень и очень сильно ограничивает обзор, он, пару раз послав проклятие ни в чём не виноватой Азуре, занял позицию позади стражей, готовый помочь им, если что-то пойдёт не так. Или когда подойдёт Гашид.
Каторжники не старались подготовиться к атаке — идти одной линией, или, хотя бы, как-то согласовать свои действия. Впрочем, в понимании Эрирриса, преступная мелочь и дорожные бандиты — а именно они, как правило, были недостаточно ловки для побега и давались живыми имперским стражникам, — вообще не употреблялись в одном предложении со словом "организованность". Каторжане, похватав кто кирки, кто трофейные мечи, с дикими воплями бросились вперёд, обгоняя друг друга. А впереди всех бежал безумный старик, брызжа во все стороны слюной и по части криков оставаясь безоговорочным победителем среди нападавших. Гашид же, сохраняя на лице всё ту же безумную гримасу, подхватив прислонённый к стене молот — неровный слиток, отлитый то ли из чугуна, то ли просто из некачественного железа, но явно рассчитанный на как можно больший вес и максимальное неудобство в использовании, насаженный на чугунный же стержень, гнутый во многих местах, — медленно, источая угрозу, шёл вперёд.
Первыми, вопреки завистной преданности делу убийства дедка, к стражам подбежали быстроногие нордлинг с данмером, на несколько шагов опережавшие остальных. Они же первые и открыли счет в пользу стражей, замертво свалившись им под ноги, пронзённые мечами. Но эта удача была мимолётной — едва только Тирис успел вытащить меч из заваливающегося на спину трупа, как к нему подскочил дедок, прытко нанося удар по руке, прямо в незащищённую часть между наплечником и наручем. Видя, что уйти от удара он не сможет, Тирис со всей силы лягнул сектанта щитом, сбив того с ног, но хлааловец явно недооценил старика. Испустив еще один визг (даэдрот, как он ещё голос не сорвал, скамп ему в глотку?!), он, елозя на каменном полу, вогнал свой меч в бедро стража, пройдя между костяных пластин поножей. Из раны мгновенно хлынула кровь, а хлаалу упал, выпустив из левой руки щит, но мечом всё же рубанув по мерзостному старикашке. Но тот опять показал чудеса безумия, невероятно изогнувшись, выбив меч из руки обречённого Тириса и, быстро вытянув свое оружие, вонзил его в горло бедняге. Последователь Мехруна Дагона, испустив торжествующий вопль, приподнялся на локтях, собравшись встать и продолжить схватку. Однако радость его была недолговечна. Эриррис, видя, что Тирису уже не помочь — и всё из-за проклятого шлема, из-за того, что он наблюдал за Дирамом, на которого насело сразу трое, — позволил старику подняться, после чего, приложив к его груди руку, мысленно прошептал заклятие. Выпущенная магия, разросшаяся огненным комом, отбросила сектанта на несколько метров назад, оставив того с сожжённой грудиной и начисто обгоревшим лицом. Пусть данмеры хорошо сопротивляются огню, но Эриррис умел обходить и не такие преграды.
Посмотрев в сторону Дирама, он отметил, что хоть тот и оборонялся против троих — двоих уже, если быть точным (один из нападающих уже лежал у его ног с окровавленной грудью), — держался он отлично. Длинноволосый имперец вместе с то ли бретоном, то ли ещё одним имперцем, вооруженные мечами, всё норовили обойти его с двух сторон, но хлааловец, успешно защищаясь щитом, пресекал все попытки к этому, профессионально контратакуя. Быть может, он справился бы здесь и сам, без помощи Эрирриса, но был здесь ещё один фактор, который нельзя было не учитывать — неуклонно приближающегося, с каменным, не меняющимся лицом, Гашида с молотом на перевес. Шёл он нарочито медленно, и к этому моменту одолел только половину пути до места схватки. Его спокойствие, если можно назвать спокойствием так и прущую от него страсть к убийству и желание как можно дольше испытывать эту страсть, ставшую роком для своих противников, не было поколебленно ни смертью дедка-сектанта, ни других каторжан.
Мгновенно подскочив к сражающимся и вычертив в воздухе несколько знаков руками — хоть Эриррис и мог вызывать магию даже с помощью одной руки, но так он тратил меньше сил, — он направил поток волшебного пламени в спину имперца. Тот, как раз парирующий очередной выпад со стороны Дирама, дико закричал, когда огонь в мгновение ока обуглил всю плоть и поджег длинные грязные волосы, теперь распространявшие едкий, режущий глаза запах. Стражник времени зря не терял и, оттолкнув щитом бретона, мгновением позже пронзил сердце каторжника, с филигранной точностью проникнув между рёбрами, будто орудовал не стальным мечом, а изящной рапирой. Эриррис отметил про себя такой странный способ фехтования, но не придал этому значения — мало ли кто мог затесаться в ряды наёмников Хлаалу, обедневшие аристократы среди них были не редкость.
Бретон нервно облизнулся. Против двоих — хорошо вооружённого и обученного стража и боевого мага, — у него не было никаких шансов. Но каторжники — это не тот народец, который сдаётся перед тяжестью предъявленных жизнью фактов, нет. Всего существует два типа каторжан — это убитые, с подавленной волей рабы и буйные, словно дикие звери, душегубы, при первой же возможности норовящие хоть зубами, но перегрызть глотку своим надзирателям. Он был одним из последних. Прытью метнувшись мимо Дирама, он бросился на Эрирриса, желая пусть даже умереть — а за бунт в любом случае наказанием была смерть, — но забрать с собой на тот свет ещё одного из своих мучителей. Но его атака была настолько жалкой и неумелой, что убийце даже стало стыдно, что ему пришлось столкнуться с такой бездарностью. Схватив бретонца за запястье и проведя его меч мимо себя, второй рукой он сотворил Укус, превратив голову обречённого в факел. Презрительно оттолкнув умирающего, он повернулся лицом к последней преграде, стоящей на пути к его конечной цели и свободе от ненавидимых им фигур, источающих такой страшный для него свет. Сейчас, с разгорячённой от схватки кровью, он не чувствовал и тени того страха, который источало это существо, заключённое в оболочке орка. Была лишь холодная расчётливость.
Дирам, всё ещё сохранявший молчание, видимо, тоже понял, что самая серьезная схватка только начинается. Бросив взгляд на мёртвого Тириса, он сокрушённо покачал головой, но панике не поддался и повернулся лицом к Гашиду, который был уже менее чем в десятке шагов от них. Взглянув на его молот, на мускулы, перекатывающиеся под зелёной кожей орка, а потом на свой щит, он быстро отцепил его и отбросил, чем заслужил одобрительный кивок от Эрирриса. Молодец, понимает, что костяной щит здесь только мешать будет — Гашид разобьёт его с первого удара, ещё и руку сломает.
Орк оскалился — уже по-настоящему, а не исковерканным шрамом ртом, и ускорил шаг, замахиваясь молотом. Эриррис с Дирамом разошлись в разные стороны, и удар пришелся точно между ними, разметав осколки камня. Своеобразное "привет", так сказать. Зайдя с двух сторон, хлааловец с убийцей синхронно пошли в атаку, целясь в руки, но Гашид, описав молотом дугу, вынудил их отскочить к стене. Зарычав, громила попёр на Эрирриса, заставив того отойти глубже в отсек. Страж, решив воспользоваться, как ему казалось, брешью в защите бугая, бросился на него со спины, но едва не получил такой удар с разворота, что, быть может, его не спасла бы даже костяная броня — как минимум полдесятка сломанных рёбер ему было бы обеспечено. Теперь напасть на Гашида со спины попытался Эриррис, но тот, снова совершив поворот в половину своей оси, подхватил молот, словно пушинку, и закружился в смертельном танце, нанося удары один за другим, так что убийца едва успевал уворачиваться от них, порой чувствуя, как края чугунного слитка задевают его шлем. В это время он вовсю проклинал мантию и этот же шлем, которые он носил, так как они до невозможности мешали ему, стесняя движения и, что самое главное, сокращая обзор. Пока что он оставался жив только благодаря своему удивительному чутью, угадывая следующий удар по свисту рассекаемого воздуха. Дирам же ничем не мог ему помочь, поняв, что своим орудием "труда", пусть даже настолько неудобным, каторжанин владеет превосходно. Ему лишь оставалось стоять и наблюдать, выжидая удобный момент.
