— Лэнгли? Это что — ЦРУ?
— Да, это их разведка. И больше не будем об этом, все закончилось.
ХХI глава
Май в этом году выдался промозглым, холодным и дождливым. Уже конец месяца, а летнего тепла так и нет. Правда постояло тепло пару дней всего и вот уже вторые сутки льет дождь. Ладно бы дождь, а то с ветром и снег иногда пробрасывает. Но температура держится плюсовая — до одного градуса. Мерзкая погода, хоть и говорят, что у природы ее плохой не бывает. Может — кому-то и такая нравится. Но наверняка этих людей немного.
Владимир сидел на табурете, поджав под себя ноги и накинув на плечи куртку. Сидел нахохлившись, словно индюк, и ничего не хотел делать. Надо бы завтрак приготовить, печку протопить, чтобы согреться, прийти в себя. Но он сидел, тупо уставившись в одну точку еще с вечера.
Организм брал свое — захотелось в туалет. Владимир с трудом распрямил затекшие ноги. Пошел вначале, словно на ватных ногах. Вернулся через некоторое время с улицы, закрыл дверь на крючок, выпил сырой водицы и плюхнулся на диван, не раздеваясь. Уснул сразу же, хоть и было уже раннее утро. Проспал до вечера.
Может быть, от голода, холода или от того, что выспался, но не было в глазах ранее присутствовавшей тупизны. Взгляд стал осмысленным и колючим, дерзким.
Владимир встал и впервые осознанно осмотрелся дома. Тот же старенький диванчик, который еще покупали его родители лет двадцать назад, пара обшарпанных табуреток и стол. Куда-то исчезла, испарилась стенка, холодильник... посуда.
Да-а-а... долго он не был дома... Отец с матерью так и не дождались.
Пятнадцать лет назад сел за изнасилование, отсидел свои отмеренные семь лет и вернулся. Очень скоро получил новый срок на восемь лет.
Прошел Владимир Устинов все круги ада на зоне, где его сразу же опустили, но выжил, не сломался внутренне. Лишь стал неразговорчивым. А глаза становились иногда ледяными, в которые смотреть становилось страшно.
Хоть и не трогали его зэки на втором сроке, как 'женщину', но сидеть в положении опущенного очень несладко. Жизнь продолжалась, жить надо. Денег нет, работы нет...
Владимир вышел во двор. Все тот же, но уже изрядно сгнивший и покосившийся местами заборчик вокруг участка в пять соток. Дом тоже обветшал и выглядел необжитым.
Еще пять лет назад, когда умерли родители, приезжали к нему на зону какие-то люди, просили, уговаривали и даже пугали, чтобы подписал он документы на продажу дома и земельного участка. Отец с матерью приватизировали все и оставался он единственным наследником. Домик, конечно же, никого не интересовал, а вот земля... земля находилась в неплохом месте города и стоила немало.
Владимира сейчас не интересовали покосившийся забор и сам дом, но он обратил внимание, что прошлогодней травы на участке не было. Значит, кто-то использовал его землю, садил что-то на ней. Лишь земля на его участке выглядела незабытой.
Надо бы протопить печь, нагреть дом, который, видимо, так и пустовал пять лет. Устинов нашел несколько старых брусков, досок, разломал их ногами — топора тоже не было.
В калитку вошел мент или, как сейчас они назывались, полицейский.
— Что — откинулся? Когда на учет ставать будешь?
Владимир сжал кулаки до боли в пальцах, посмотрел на пришедшего своим ледяным взглядом.
— Ты глазами-то не сверкай — не таких видали. Я твой участковый. Пришел попроведать освободившегося из мест лишения свободы.
Владимир ничего не ответил. Собрал разломанные бруски и доски в охапку, вошел в дом, перед носом у участкового закрыв дверь, и набросил крючок. Стал растапливать печь, слыша и усмехаясь про себя, как барабанит по двери и бранится полицейский.
Он ничего не нарушил, мента в дом не звал, на учет ему ставать не надо — не условно-досрочно, по звонку откинулся. В течение трех дней обязан явиться за паспортом, а прошли только сутки. Так рассуждал Устинов.
Он растопил печку, присел на табурет. Постепенно дом оживал, наполняясь теплом. Думать не хотелось — слишком много, о чем надо было подумать.
В дверь вновь постучали. Первая мысль была снова об участковом. Но прошло некоторое время, вряд ли он продолжал оставаться на крыльце. Да и стук был другой, не напористый. Владимир откинул крючок. На крыльце стояла соседка Татьяна, Устинов с трудом, но узнал ее.
— Как ты изменился-то, Володя, — она немного помолчала. — В городе бы прошла — не узнала. — Татьяна вновь замешкалась ненадолго. — А я вижу — труба задымила... дай, думаю, схожу, узнаю: кто тут еще повадился. Вот... а это ты. Не ожидала тебя увидеть, честно не ожидала.
Татьяна что-то еще хотела сказать, но не решилась, так и осталась стоять на крыльце, не зная, что делать дальше.
— Проходи, раз пришла. Здравствуй соседка.
Владимир отступил от двери, давая пройти в избу.
— Ой, здравствуй, Володенька, здравствуй, — враз оживилась Татьяна. — А я с испугу-то и не поздоровалась даже.
— Что — такой страшный пришел?
— Не страшный... Это я ляпнула не то. — Она снова замешкалась. — И не с испугу вовсе, а...
— Ладно, — перебил ее Владимир, — присаживайся, раз пришла.
Татьяна присела на табурет, огляделась демонстративно по сторонам.
— Я вот еще чего зашла, — она достала сигарету, прикурила, — не только посмотреть на тебя. Года три назад кто-то залез в твою избу — все сперли. Я вызывала участкового, писала заявление, но менты так ничего и не нашли. Посуду всю, топор, лопату я домой к себе унесла, а то бы и это сперли. Пойдем, Володя, поможешь принести все назад.
Татьяна вздохнула, поднялась с табурета и пошла, не оглядываясь. Она понимала, как тяжело сейчас Владимиру. Вернулся домой, а дома ни отца с матерью, даже ложки с вилкой ни одной нет.
— Вот, — указала она на несколько кулей в своих сенях, — это все твое. Как собрала тогда, так все и стоит. В этом куле посуда — неси аккуратно. В этих белье, тряпки кой-какие, одежда. Мебель, холодильник, телевизор, извини — не уберегла. Твоих я хоронила, просили они меня перед смертью сберечь дом, тебя встретить, рассказать все, как было. Расскажу, придет время, а сейчас неси. Потом придешь — в стайке там у меня лопаты, вилы, ведра, топоры...
Владимир перенес все. За работой и настроение поднялось немного. По крайней мере глаза уже не смотрели холодной тоской.
Вновь появилась Татьяна, уже вошла без стука и со своими сумками. Развязала один мешок, достала несколько тарелок, ложки, вилки, ножи. Из сумок вытащила продукты — нарезала, накрывала стол. И все молча.
Владимир тоже молчал, ничего не спрашивал и не мешал Татьяне. Сидел на табурете и наблюдал.
Время изменило и ее. Когда он последний раз видел Татьяну, ей было двадцать два года. Прошло пятнадцать лет. Кто она сейчас... муж, дети?.. Ничего этого Владимир не знал.
— Садись, Володя, к столу, — она достала бутылку водки, налила четыре рюмки, на две положила по куску хлеба. — Помянем твоих.
Выпили молча, не чокаясь. Татьяна сразу налила по второй.
— А теперь за тебя, что ты вернулся. Твои никогда не верили, что ты насильник и убийца.
— Не надо об этом, — оборвал ее Владимир, — не готов я к разговору сейчас.
Он чокнулся рюмкой, опрокинул ее в рот, подождал, пока освободится другая, и разлил снова.
— Давай лучше за тебя выпьем. Никого не осталось у меня на свете, — он грустно усмехнулся, — кроме тебя, соседка.
Очень давно не пил водки Владимир. Три выпитые подряд рюмки немного ударили в голову. Очень давно не видел он женщин... Комок желания подступал, давил на горло... Татьяна встала.
— Не бойся... не изнасилую, — прохрипел он.
— И не получится, Володя... изнасиловать.
Она практически одним движением скинула платье...
Через минуту они вернулись со скрипящего дивана к столу. Изголодавшийся — он толком и не сумел ничего сделать.
— Расскажи о себе, Татьяна, — попросил он.
— А что рассказывать, Володенька? Особо и нечего. Была замужем, детей не родила, родителей тоже схоронила. Одна я, совсем одна. Завтра, вот, вместе поедем — на одном кладбище лежат твои и мои. Покажу где. Ладно, наливай, чего сидишь?
В ее глазах блеснули слезы. Татьяна встала, подошла к дивану, вытерла глаза своим платьем. Владимир обнял ее сзади... и вернулись они к столу уже через полчаса, вдоволь насладившись друг другом.
— А ты-то как, Володя, что делать будешь?
— Не знаю, Таня, не знаю. Паспорт вначале получить надо, работу искать буду.
— А с делом твоим что?
— А что с делом? — Он усмехнулся. — Один раз я уже поискал правды — загремел на восемь лет.
— Да-а-а, видно простому человеку и правды не видать, и не оправдаться даже. Но ведь та сучонка-то потом родила, якобы от тебя. Ты же можешь сейчас на экспертизу подать — явно не твой ребенок. Потом и раскрутиться все, как надо. Хоть судимость снимут, может и накажут кого.
Татьяна наполнила рюмки, ждала ответа.
— Давай лучше, Таня, за тебя выпьем. Согрела ты мне душу сегодня, Танечка, душу согрела. Первый раз за пятнадцать долгих лет. И не сексом — своим отношением согрела. За тебя, моя внезапная радость!
Они выпили и закурили оба. Татьяна решила сменить тему, будет еще время поговорить об этом.
— Сейчас конец мая, Володя, огород надо посадить. Картошку, грядки. У меня семена есть. Завтра на кладбище съездим с утра и начинай копать, а я посажу тебе все. У меня и мотоплуг есть, я еще тоже картошку не садила, завтра собиралась.
ХХII глава
Жизнь текла своим обыденным чередом. Для кого-то белыми, для кого-то серыми, а для кого-то и черными днями. Все, как обычно и для каждого индивидуально.
Татьяна с Владимиром жили вместе, дома их стояли рядом, по улице друг к другу не ходили — через огород. Совместное проживание не афишировали, да и некому особо было рассказывать. О законном браке никто не заговаривал — рано еще было обсуждать эту тему, но жили вместе и дружно.
Через недельку вновь наведался участковый. Только на этот раз поздоровался и разговаривал более вежливо.
— Вот какие дела, Владимир, — начал разговор участковый, — паспорт когда получишь?
— Так это не от меня зависит, сами знаете. Велели зайти через три недели. А пока справка...
— А на работу когда?
— Хотелось бы раньше, но пока паспорта нет — кто же примет?
— Да-а-а... так вот какие дела, Владимир, — вновь замялся участковый, — заявление на тебя поступило.
— Да, блин, когда же вы дела-то мне шить перестанете, когда же это все кончится? — неподдельно возмутился Владимир.
— Никто тебе, Устинов, дела шить не собирается. А заявление вот о чем — известная тебе гражданочка просит оградить ее от вашего возможного очередного надругательства над ней, как над личностью.
— Значит, это опять та сучка на меня кляузы строчит. А вы куда смотрите, органы правоохранительные, черт бы вас побрал. Знаешь что, участковый, один раз тебе скажу — больше говорить не стану. Хочешь: верь, а хочешь: не верь. Я не только ее тогда не насиловал, но даже не видел никогда и не знал. И сейчас знать не хочу. Забоялась она, занервничала. Знает прекрасно, что срок я получил по оговору, по подставе ментовской. А сейчас боится, что освободился и приду искать правды. А правды она ой как боится — вот и пишет необоснованные заявы. Да, мента того я завалил и отсидел уже за него по полной. Только и здесь себя виновным не считаю.
Вот так, участковый, больше я тебе говорить ничего не буду. И не приходи больше. Считай, что все необходимые профилактические беседы ты уже со мной провел. И в это дело не лезь, а то самого завалят.
— Устинов, ты хоть думаешь, что говоришь?
— Все, участковый, все. На этом разговор наш окончен. И не слышал ты вовсе ничего.
Владимир повернулся и ушел в дом.
Участковый не стал препятствовать. Да и права не имел — отсидел Владимир свое по полной программе. Однако... все-таки насильник и убийца. За такими нужен глаз да глаз. Все они якобы ни за что сидят или сидели.
Полицейский не ушел со двора сразу, чем-то зацепил его Устинов, не признавая вину. Многие не признают, но этот как-то по-особому говорил. В глазах не раскаяние, а лед, злость, может и месть. Присев на валявшуюся чурку, участковый задумался, не обращая внимания на моросящий дождик и ветер.
'Преступник — есть преступник... хоть и отсидевший. В глазах ненависть... А если он невиновен?.. Будет мстить? Эта краля уже написала заявление, вела себя как-то дергано. Оно и понятно — боится. Так может больше боится того, что насильник другой, а отсидел этот? И что делать'?
И что делать — он не знал. Профилактические беседы, обходы здесь не помогут.
ХХIII глава
Подполковник полиции Старовойтов Сергей Павлович, старший оперуполномоченный уголовного розыска, с шумом ввалился в квартиру своего друга Горюнова Виктора Игоревича, тоже подполковника и старшего опера.
— Ну и отвратительная погода, черт бы ее побрал. Представляешь — за весь месяц ни одного нормального дня. Привет.
— Привет. — Хозяин усмехнулся. — Погода действительно мерзкая. Наверное, и старожилы такой не помнят. Давай зонтик на ручку привесим и проходи на кухню. Я пивка взял.
— А чо только пивка?
— По трезвому надо все обсудить.
— Чо тут обсуждать — валить его надо и все.
— Вот и поговорим. Проходи.
Старовойтов устроился на стуле, Горюнов разлил пиво по кружкам. Выпили немного.
— Слушай, Виктор, чего здесь рассуждать? Валить надо падлу, иначе сами спалимся. — Возмущенно продолжил Сергей.
— Не кипятись, Сережа, не кипятись. Что — придешь домой и застрелишь?
— Ну почему сразу застрелишь и дома? — Возразил Старовойтов. — Надо обдумать — где, когда и как?
— Так, а я для чего тебя пригласил?
— Вот это правильно. Что предлагаешь, какие мысли?
Бывшие лейтенанты, а сейчас подполковники вновь наполнили кружки.
— Я уже кое-что начал, Серега, — Горюнов отхлебнул пива, — якобы невзначай встретил Светку. Объяснил ей, что надо заявление на падлу написать, предупредить органы о возможной опасности со стороны Устинова. Она поупиралась, но написала — вот на этом и сыграем.
— А чо упиралась то, ей-то какого хрена еще надо?
— Боится она, Сережа, боится. Боится, что за ложный донос сядет, а может, и совесть мучает.
— А деньги от нас брать не боялась, совесть не мучила?
— Оставим это, — нахмурился Горюнов.
— А чо оставим, чо оставим? Деньги взяла, на незнакомца донесла, Петька из-за нее погиб... из-за суки этой. И она еще выколупываться будет? Надо ее еще разок трахнуть — пусть порадуется, тварь.
Старовойтов допил пиво со злостью, налил себе полную кружку.
— Ты совсем рехнулся, Сергей? Не трогай говно — вонять не будет. Или сесть хочешь, герой-любовник?
Горюнов уже давно и многократно пожалел, что связался с этими... Сергеем и Петром. По пьянке позабавились с девчонкой — пятнадцать лет мучаются. Петр погиб — толкнул его неосторожно Устинов, а он оступился и черепом о камень... Удалось посадить лоха за убийство. А сейчас что? Сережа этот... тупой амбициозный индюк... Виктор вздохнул тяжело, продолжил:
