— Ты к этой Светке даже близко не подходи. Заяву она написала на Устинова — это нам на руку. Я выманю его к дому Светки, а ты пристрелишь лоха. За нападение на полицейского, то есть на меня.
— А чо это я пристрелить должен?
— Хорошо, — не стал спорить Виктор, — заманивай Устинова ты, обеспечивай ему орудие нападения, разработай версию о нашем и его неслучайном присутствии около дома Светки. А я пристрелю.
Горюнов понимал, что у Сергея мозгов на разработку операции не хватит. Тупой, а дослужился до подполковника. В милиции-полиции это не редкость.
— Ладно, сам прикончу. Давай еще по одной и я домой потопаю.
Старовойтов вышел из подъезда. Дождь все продолжал моросить и бросался в лицо, когда зонтик задирался вверх от порывов ветра. Резко и внезапно зонт наклонился вниз, удар по затылку и... темнота.
Сергей очнулся, голова, словно чугунная, трещала от боли, особенно ныл затылок. Он хотел было потрогать его, но не смог и не сразу сообразил, что связан. Оглядывался и приходил постепенно в сознание.
— Очухался, сволочь?
Старовойтов вздрогнул, сердце заколотилось сильнее — голос прозвучал внезапно из-за спины. Он не узнал его и пока не знал, кому обязан таким положением. Враги действительно были. Особенно, если учесть, что ума не хватало и подполковничьи погоны заработаны физическим выбиванием признания от задержанных. Не сбором и предъявлением фактов, а чаще всего банальными побоями. Были и такие, с кем ему очень и очень не хотелось бы встретиться в подобной ситуации. Он попытался освободиться и внезапно осознал всю тяжесть своего положения. Руки крепко связаны за спиной, а ноги согнуты и привязаны к плечам. И он голый, абсолютно голый лежит в позе рака.
— Кто ты, что тебе надо?
Его голос сорвался в испуганном крике.
— А что надо было тебе, ментяра, или понтяра? Как вас теперь правильно называть? — Устинов вышел из-за спины. — Что надо было тебе, сука, когда ты меня, безвинного, засадил на семь, а потом и на восемь лет? Что надо было тебе, мразь, когда ты со дружками насиловал девчонку, а посадил за это меня?
Старовойтов узнал Устинова и несколько успокоился. Он не принимал его всерьез и выбрал тактику наезда. Впрочем, выбирать ему не приходилось — не ударенная голова, а природная скудоумость не позволяла другого.
— Так, быстро развязывай и поехали. Я тебя, петушок, в этот раз на пожизненное отправлю, если не хочешь, чтобы пристрелил тебя здесь. Быстро развязывай, шевели граблями, падла.
Он окончательно пришел в себя, страх исчез, уступая место властной, тупой, напыщенной важности и осознания незыблемости своего служебного положения.
Устинов откровенно расхохотался.
— Ты на себя со стороны посмотри, — все еще продолжая смеяться, говорил Владимир. — Лежишь голенький, готовый к порке и командуешь. Хоть ты меня и рассмешил, но снисхождений не будет, не надейся. — Уже серьезно закончил он.
— Быстро развязывай, я тебе сказал. Меня в детстве и то не пороли... Пороть он собрался... Быстро давай, шевелись, — командовал Старовойтов.
— Быстро, так быстро, как скажешь на этот раз, — уже угрюмо и зло заговорил Владимир. — Только пороть тебя не ремень будет — ишь, размечтался о детстве. Пороть тебя вот эта вот машинка будет. В шопиках продается... кто садо-мазо увлекается, бабам опять же удовольствие... и таким, как ты.
Устинов показал инструмент — цилиндр с электромоторчиком, внутри металлический шток, на конце которого упругий синтетический член.
— Ты чо это задумал, падла, чо задумал? Быстро развязывай, а то пристрелю, как собаку.
Старовойтов так и не понял пока опасности, продолжая в уверенности надеяться на свою неприкосновенность из-за полицейской должности. Вновь попытался освободиться и не смог. Постепенно самоуверенность вытеснялась осознанностью. Страх пришел внезапно, ворвался бурей, когда синтетика прикоснулась к анусу. Он задергался, заюлил волосатой задницей и уже запричитал умоляюще:
— Ты чо это задумал то, чо? Отпусти меня, отпусти. Будем считать, что ничего не было, разбежимся по-хорошему. Отпусти.
— Отпустить? А ты меня отпустил? А ты думал — каково это на зоне сидеть за изнасилование, за твое изнасилование? Ты думал, когда насиловал девчонку, думал — каково ей? Вот и подумай, прочувствуй все сам, всей своей поганой шкурой, жопой своей прочувствуй.
Его голос отдавал ледяной хрипотцой, глаза сверкали яростью.
— Нельзя так, Володенька, нельзя. Виноват я, виноват. Давай, по закону все сделаем, я признание напишу чистосердечное. Отпусти меня, отпусти...
Устинов заклеил его рот широким скотчем.
— Если бы ты чистосердечно признался и действительно раскаялся — я бы тебя отпустил. Но такому, как ты, верить нельзя. Ты же убьешь сразу, со злорадством убьешь. Потому, как нету у тебя ни совести, ни чести, ни ума. И бред твой слушать я не хочу.
Устинов включил инструмент, видя и слыша, как замычал дико и задергался Старовойтов. Бросил напоследок:
— Лежи, сука, получай заслуженное удовольствие. Я ухожу, утром вернусь. За ночь, надеюсь, до смерти напорешься, подумаешь о многом.
На следующий день Устинов не стал закапывать или топить труп. Выбросил так, чтобы не сразу, но достаточно быстро нашли. Одежду и целлофан, на котором все происходило — сжег. Табельное оружие и секс-интрумент разобрал на части и утопил в разных местах. Следов не осталось никаких. А Горюнова просто зарезал следующим вечером в собственном подъезде, пока еще не нашли первый труп, и он не стал опасаться.
Судье, который его незаконно осудил первый и второй раз, которого явно 'подмазали', который вынес приговор без достаточных доказательств — отправил письмо. Обыкновенное простое письмо по почте: 'Ожидание смерти — хуже самой смерти. Жди, падла.' Что с судьей делать, Устинов еще конкретно не решил. Он добился справедливости, своей справедливости. И не пошел бы на это, если бы правоохранительные органы были права охранительными. Отсидев семь лет ни за что, он обратился в полицию. Но вместо справедливости получил еще восемь лет тюрьмы. Теперь не верил уже никому.
ХХIV глава
Два трупа враз в одном отделе — такого в городе не происходило еще никогда. Одного банально зарезали в собственном подъезде, не взяли деньги, пусть и небольшие, часы, табельное оружие и удостоверение. На грабеж убийство не походило — сотрудник был в форме. Пока рассматривалась одна основная рабочая версия — убийство в связи с профессиональной деятельностью. Пришлось поднимать все дела Горюнова практически за весь срок службы. А их было совсем не мало. В первую очередь отрабатывались освободившиеся недавно зэки. Естественно, в список попал и Володя Устинов.
Второй... Здесь все обстояло намного сложнее. Сотрудника нашли абсолютно голым и изнасилованным. Скончался он от разрывов прямой кишки и возникшего при этом кровотечения. Причем, как утверждают судмедэксперты, насиловали его многократно и после смерти тоже. Вот это — после смерти — наталкивало на иные мысли. Могли изнасиловать, могли. Но... насиловать после смерти — это не похоже на обычную расправу, месть. Здесь, как считали специалисты, похоже поработала какая-то новая необычная секта.
Возбудили два уголовных дела и после горячих споров объединять их все-таки не стали. Совершенно разные способы убийств.
Участковый хотел было предложить свою версию. Вернее, конкретного человека, который отсидел, как раз освободился недавно и считает себя невинно осужденным. Реальный мотив у него был.
Но что-то остановило его от поспешного шага. Может быть, мысли о возможной невиновности Устинова. Но, скорее всего, необычность убийства Старовойтова. Да, Устинов мог изнасиловать и убить. Тем более, что сам познал насилие. Но у него явно не хватило бы физических сил на многократное действие. И потом — зачем ему насиловать труп? Он же не извращенец. А если извращенец? Нет, все равно тогда должны быть сообщники, а зачем ему лишние свидетели? Вот Горюнова, возможно, он завалил. Много мыслей приходило в голову. И он решил пока не говорить ничего, провести собственное небольшое расследование.
Вновь участковый посетил Устинова и снова беседа состоялась на улице, во дворе дома. Но в этот раз, первым начал разговор Владимир:
— Что, участковый, что ты ко мне все ходишь и ходишь? Вроде бы я все сказал в прошлый раз. Скоро получу паспорт, устроюсь на работу, антиобщественный образ жизни я не веду, не бомж. Или так положено — раз бывший зэк, значит надо мозги ему парить и после отсидки? Почему вас народ не любит — поэтому и не любит. Прав я или виноват, но я отсидел свое, участковый, отсидел. Не по УДО откинулся, по звонку. И нечего меня тут обхаживать — стукачем не стану, не надейся. Кстати, хоть бы представился, что ли? А то и звать как не знаю.
— Старший лейтенант полиции Разумный Игорь Львович, ваш участковый. Вот мое удостоверение.
— Да на хрена мне твое удостоверение, Разумный. И не разумный ты вовсе, если все ко мне ходишь и ходишь. Преступников лови, участок охраняй, покой людской.
Участковый заметил, что изменился Устинов, сильно изменился. Исчезла ледяная угрюмость в глазах, разговаривать стал хоть и с наездом, но нормальным голосом. Видимо, ушла куда-то кипящая внутри его ярость. От чего эти изменения? Совершил все-таки месть или пообвык на воле?
— Не просто я зашел к тебе, Устинов, не просто так. Прошлый раз ты говорил, что не виновен, зря сидел.
— Ничего я тебе прошлый раз не говорил, — перебил его Владимир, — об этом и сказал прямо.
— Да помню я, все помню.
— Раз помнишь — не начинай заново.
— Не начинал бы, но обстоятельства так сложились. Двух оперов у нас убили, как раз тех, кто твое дело вел.
— Неужели Старовойтова с Горюновым? Так я рад, очень рад, что эти подонки получили по заслугам. Хорошую весть ты мне принес, участковый. Пойдем в дом, отметим это радостное событие, приглашаю.
— Ты не ёрничай, Устинов, не ёрничай. Не поздравлять я тебя пришел.
— Не поздравлять... Понятное дело — не поздравлять. — Голос Владимира вновь стал угрюмым и ледяным. — Признанку пришел получить. А вот хрен тебе с маслом. Думаешь, что если бывший зэк, то вам все можно?
— Не все можно, а делаю, что положено, — перебил его Разумный. — Где вы находились в момент убийства, Устинов?
— Да-а-а, — печально протянул Владимир, — видимо, мне так и предстоит нести свой крест зэка пожизненно. Где что случись — сразу ко мне. Есть ли у вас, гражданин зэк, алиби?
— Причем здесь зэк?
— Да притом, участковый, притом. Ты же не пошел в соседний двор спрашивать, ко мне приперся. И говоришь — причем здесь зэк? Ты же разумный или только по фамилии такой? А алиби?.. Я не спрашиваю, когда были эти убийства. Я никуда не хожу, всегда дома. Вот и все алиби, которого для вас нет. А то, что этих мерзавцев убили — я действительно рад. Это не люди — нелюди, подонки.
— Так говорить — нужны веские основания.
— Основания тебе нужны, участковый? Есть основания. Когда-то давно трое их приперлись сюда, вот в этот как раз двор. Один стал кулаками махать, я его оттолкнул от себя. А он сделал шаг назад и упал. Упал прямо башкой на этот вот камень здоровенный, расшиб себе затылок и помер. Вот он этот камешек-то, до сих пор здесь, его руками с места не сдвинешь. Дальше ничего не помню — очнулся полуживой в СИЗО. Да, может быть, я и виновен за убийство по неосторожности — толкнул все-таки я. Но в целях самозащиты. При хорошем адвокате вообще бы никакой статьи не было. А эти два подонка пришили мне умышленное убийство. На суде совсем другой камень фигурировал, поменьше намного. Якобы я им, другим камнем, и размозжил череп мента. Свидетелей двое — Старовойтов с Горюновым. Они все и подтасовали. И самое главное — ты знаешь, Разумный, зачем они ко мне тогда приходили?
— Не знаю, откуда мне знать? — пожал плечами участковый.
— Я как раз по первому сроку тогда откинулся. Семь лет отсидел. Вот они и хотели, чтобы я никаких жалоб не писал. Били меня, запугивали. Девчонку эту они втроем изнасиловали. На меня случайно наткнулись, как на прохожего, который шел не в том месте и не в то время. Осудили меня тогда без каких-либо экспертиз, по одному чистосердечному признанию, которое сами менты и написали. А я подписал в беспамятстве — сильно они меня тогда били. Вот ты, Разумный, как это объяснить можешь? За что я сидел?
— Если ты говоришь правду...
— Правду? — перебил его Устинов. — Правда у меня есть, своя правда и единственно верная. А вот у вас, ментов, ее нет. Единственно — о чем сейчас жалею — не задавил этих сук, Старовойтова и Горюнова, собственными руками. Повезло кому-то другому. Но я все равно рад. Вот так и доложи своему начальству, что рад, но не убивал.
И опять Устинов ушел в дом, оставив участкового во дворе со своими мыслями.
'Если Устинов говорит правду... то надо доказать эту правду'. Такое вот резюме мысли получилось у участкового. Он увидел на соседнем огороде женщину. 'Надо бы зайти, поговорить'.
— Добрый день, хозяйка. Бог в помощь. — Поздоровался Разумный.
— А... участковый, проходи. Здравствуй. Все по дворам ходишь, добрым людям покоя не даешь?
— Это кому я покоя не даю? Добрых людей наоборот от всякого зла охраняю.
— Да-а, вы на охраняйте... Соседу вот моему покоя не даешь.
— А он добрый, сосед-то твой? — с подоплекой спросил участковый.
— Да уж не злой, как ты думаешь. Может и злой сейчас — отсиди-ка зазря столько лет. — Протопопова воткнула лопату в землю. — Может, и злой на судьбу свою, на вас, ментов. А в действительности он добрый и хороший человек.
— Зазря говоришь... Не зазря — он за убийство сидел. Все как положено — по суду.
— Это так, все правильно говоришь — по суду, — Протопопова тяжело вздохнула. — Новенький ты здесь, ничего не знаешь. Не убивал он никого — липа все это ментовская. Липа. И все это знают. Все в округе.
— А чего же ты тогда молчала, соседка, если он не виновен? Почему показаний не дала, если у тебя факты есть, а не домыслы?
— Я же говорю тебе — новенький ты, ничего не знаешь. Старого участкового быстро на пенсию отправили. А ты молодой, тебя на пенсию не отправят — на зону могут, как соседа, на тот свет...
— Ты что мне здесь говоришь, Протопопова, что несешь, пугать меня вздумала? — Возмутился Разумный.
— На хрена ты мне сдался — пугать тебя... еще чего не хватало...
— Зачем тогда чушь всякую мелешь. Почему раньше молчала?
— Чушь мелю, раньше молчала, — взорвалась вдруг Татьяна. — Это ты здесь чушь мелешь, по дворам к честным людям ходишь... Не молчала я, а как положено дала показания, допросили меня — потому как видела все своими глазами. Не убивал он никого, не убивал. Это они его, менты били. А потом один из них оступился и упал башкой о камень. Все видела, все рассказала. Вот здесь, на этом месте тогда стояла. Смотри — отсюда все видно в соседнем дворе. И где эти мои показания, где? Я тебя спрашиваю, а не чушь несу — где? В деле не оказалось ни свидетелей, ни моих показаний. А добрый человек срок отсидел. Из-за вас, ментов поганых. Чушь несу... иди отсюда... праведник нашелся из преисподней, — все продолжала кипятиться Протопопова.
