Николая не было около часа. Он вернулся так же тихо, как и вышел, лег в постель. Ирина почувствовала холодок кожи, поняла — был на улице и никакие горничные здесь ни причем. Ее охватило нежное чувство, она обняла мужа, стараясь прижаться теснее и согреть его, корила себя за глупые мысли.
Через полчаса завыла сирена, вспыхнули все огни в воинской части, забегали солдаты и офицеры. И только Михайловский коттедж вроде бы мирно продолжал спать. Но свои боевые позиции заняли все охранники, тихо, мгновенно и бесшумно.
— Что это, Коля, что за шум? — спросила Ирина.
— Не знаю, милая, спи. Утром узнаем подробности.
Он притянул ее к себе, поцеловал нежно в щеку.
— Но все равно что-то случилось? — не унималась Ирина. Ее беспокоила недавняя отлучка мужа, которую она связывала сейчас с этим шумом. — Ты куда-то ходил?
— Не спалось что-то, решил подышать свежим воздухом. А ты меня потеряла?
— Не потеряла, но беспокоилась — встал и ушел куда-то.
Ирина уткнулась лицом в его грудь, чтобы не было видно глаз, врать не умела и не хотелось выдавать беспокойства.
Николай обнял ее покрепче, перебирая пальцами волосы на затылке, чувствовал горячее дыхание на своей груди и ее прижимающийся таз, вызывающий ответную упругость.
Немного утомленные и счастливые Николай с Ириной затихли, блаженно развалясь на кровати. Уже не беспокоил шум бегающих солдат и офицеров и мысли витали в райских грезах бытия.
Звонок телефона заставил очнуться. Николай взял трубку.
— Это Фролов, извините за ранний звонок, Шеф, у нас ЧП. Кто-то проник на территорию объекта, убиты два солдата — один на периметре, второй в здании лаборатории. Оглушили и связали нашего капитана прямо в лаборатории. — Возбужденно докладывал начальник охраны.
— Какого капитана? — удивился Михайлов.
— Я его не знаю, у него удостоверение капитана ФСБ...
— Что-то с трудом верится, что бы ты своих капитанов не знал. Где сейчас он? — перебил шеф.
— Ее-ее... — только и смог пролепетать Фролов.
Только теперь он понял, что опростоволосился окончательно. В суматохе связанный человек с удостоверением не вызвал подозрения и даже не смутил необычный внешний вид его камуфляжа.
Часть вновь подняли по тревоге и прочесывали все, метр за метром. Через несколько часов Фролов вновь доложил:
— Шеф, этот человек словно сквозь землю канул. Все обыскали — нет нигде.
— Фролов, ищи там, где не искали.
— Шеф, каждый сантиметр обшарили...
— Фролов, для глухих или для идиотов — не знаю, но повторяю еще раз: ищи там, где не искали.
— Ее-ее...
Незнакомца нашли через пять минут на территории Михайловского коттеджа.
ХIII глава
Генерал Суманеев неистовал, ходил из угла в угол, постоянно жестикулируя.
— Объясните мне, Фролов, объясните, как он попал на территорию, как? Как он проник в лабораторию, как убил солдата? У вас что там — сонное царство? Вы, между прочим, Фролов, охраняете наипервейшее лицо государства, лицо особой важности, за которое иностранцы готовы заплатить и жизнями, и долларами. Кучей долларов, кучей. Кто его связал, кто?
Суманеев никак не мог успокоиться и ходил, все время ходил, иногда останавливаясь на высоте фраз.
— За него кто-то проделывает всю работу, — продолжал Суманеев, — а он и ухом не ведет, за него преступника обезвреживают и связывают, а он его отпускает. Не понимаю, вас, Фролов, не понимаю. Кто обезвредил и связал диверсанта, кто?
Суманеев не давал вымолвить и слова, однако Фролову и так сказать было нечего.
Он вернулся 'с ковра' на объект расстроенным и понимал, что его отчитали не зря. Скверно, что так все случилось, но встряску от начальства воспринял серьезно. Видимо, расслабился за годы 'тихой' службы, перестал контролировать элементарные вещи, не довел до солдат важность задачи и вероятную возможность нападения. Он-то ладно — отделался взбучкой, а солдаты поплатились жизнью.
Фролов понимал, что это произошло с ним, но не понимал как. Он, умудренный опытом профессионал, прокололся на элементарных вещах. В теории — не смог бы и предположить, что такое возможно. Именно он утверждал доступ на объект любому военному или сотруднику ФСБ, знал всех, но допустил непростительный промах со связанным капитаном. И не носили его люди такого камуфляжа. Видимо, пора на пенсию, решил он.
Незнакомец, по найденным у него документам, Эдуард Тимофеевич Рощин, свою позицию обмозговать успел. Допрос по горячим следам, с расчетом на внезапность и непродуманность ситуации, не получился. Он понимал, что два солдатских трупа — это уже сто процентов на нем. И велика вероятность, что сержанта Сорокина с генералом тоже повешают на него. А это уже вышка или, как сейчас принято в России, пожизненный срок. Лучше подольше проболтаться на допросах, чем сидеть полосатиком в одиночке.
Он выбрал, на его взгляд, самую лучшую позицию — потерю памяти после удара. Медики конечно докажут, что никакой амнезии нет, но произойдет это не скоро и хоть какое-то развлечение однообразных тюремных будней.
Ничего не добившись, Рощина увезли, но, как он догадался, не в следственный изолятор. В небольшой камере он прилег на нары и в голове прокручивал всего лишь один сюжет. Ждали его в лаборатории или нет? Судя по первоначальной ситуации — ждали. Но, как отпустили в суматохе, не ждали. К одной точке зрения он так и не смог прийти.
Рощин понимал, что в конечном итоге установят его личность и принадлежность к разведке США. Как нелегал, он не обладал дипломатическим иммунитетом и мог надолго, если не навсегда, застрять в российской тюрьме. Правда, иногда производился обмен разведчиками, но пока уповать на это не приходилось. И он обдумывал варианты побега — своего единственного шанса свободы.
— Косишь под амнезию...
Голос заставил вздрогнуть, вскочить с нар и испугаться всерьез. Это был тот голос, голос, который остановил его в лаборатории. Рощин огляделся — в камере он был один. Немного успокоившись, он присел.
— Советую тебе признаться во всем, — голос звучал прямо из середины пустой камеры и ужасом впивался в тело. — Пока я переломаю тебе немножко костей — не сознаешься: переломаю всего.
Эдик почувствовал, что кисть его левой руки сдавливается неведомой силой, захрустели кости и нечеловеческий крик застревает в горле.
Охранник через глазок видел катающегося по полу задержанного, его вылезающие из орбит глаза и скривившийся в судороге крика рот. 'Ну и артист', — подумал охранник, но камеру открывать не стал — вызвал подмогу.
— Чего тут у тебя? — недовольно спросил подошедший старший надзиратель.
— Не знаю — орет дико и по полу катается.
— И че, пусть орет.
— Посмотреть бы надо...
— Открывай, — недовольно разрешил старший. Залязгали замки. — Че орешь? — спросил с презрением надзиратель.
— Н-н-н-н-а д-д-опрос...
— Так бы и сказал, урод — че орать-то.
Дверь камеры захлопнулась, и старший надзиратель пошел звонить.
Эдик буквально выл от боли — вначале бесформенная кисть или что там от нее осталось, начала наполняться кровью, побагровела и вспухла. Дикая боль становилась нестерпимой при любом движении, и он потерял сознание.
Прибывший на место Фролов уже допрашивал надзирателей, но те упорно все отрицали — никто Рощина не бил и в камере никого не было. Все здравые доводы о невозможности причинения вреда самим задержанным разбивались о тупые ответы — не били, не знаем, никого не было.
Фролов психовал, ругался и матерился, говорил спокойно и уговаривал. Результат был один — не били, не знаем, никого не было.
Позвонили медики — Рощину ампутировали кисть левой руки, он вышел из наркоза и с ним можно общаться. Опять просится на допрос.
— Ладно, черти, пока свободны — посмотрим, что скажет Рощин.
Фролов махнул рукой, он уже устал от этих бестолковых надзирателей и решил поспешить в тюремную больницу. 'На больничке' вначале зашел к хирургу.
— Я с таким случаем сталкиваюсь впервые, — начал свой рассказ дежурный хирург, — все кости левой кисти раздроблены в мелкую крошку. Это не могло быть от обычных ударов, от ударов дубинками, сдавливания дверью. Могу предположить, что использовались большие механические тиски с рабочей поверхностью из резины или подобного материала. Кожа нигде не повреждена, ни царапин, ничего, а внутри все перемолото. Восстановлению не подлежит, пришлось ампутировать кисть полностью. Я ее не выкинул — этот кожаный мешочек с костями можете забрать себе, для своих экспертов.
— С ним можно общаться? — спросил Фролов хирурга.
— Конечно можно, таких болей, как раньше, у него нет, общее состояние в норме. Побаливает немного рука, как и после любой операции, но допрашивать можно.
Фролов поблагодарил доктора и прошел в палату. У дверей, несмотря на тюремную больницу закрытого типа, дежурили два спецназовца. Кто его знает, что еще непредвиденного и необычного может произойти с этим Рощиным? Лучше не рисковать.
— Вы просились на допрос, Рощин, но сначала я бы хотел выяснить — кто вам так отдавил руку? Сами себе вы вряд ли бы могли это сделать. — Начал без предисловий Фролов.
— Не знаю, — устало ответил Эдик.
— Как это не знаю, — удивился Фролов, — вам ломают кости, а вы не знаете кто? Кто заходил в камеру? Это охранники или они кого-то запустили?
— В камере никого не было, по крайней мере, я не видел. А охранники, — он усмехнулся, — у них на это ни мозгов, ни силы не хватит.
— Так кто же?
— Не знаю, — начал раздражаться Рощин, — я слышал только голос.
— Какой голос?
— Тот же голос, что вырубил меня в лаборатории. И он предупредил, что переломает мне все, если я не сознаюсь. То, что он может — в этом можете убедиться сами.
Рощин вытащил из-под одеяла культю руки для показа.
— Так кто же был в камере? — продолжал настаивать Фролов.
— Экий вы непонятливый... я же сказал — не видел, слышал только голос и второй раз на переломку костей не собираюсь.
Фролов больше не стал настаивать. Не хочет — не надо. Запуган до смерти.
— Та-а-ак, — протянул он, — тогда вопросы те же — кто вы, с какой целью...
— Да понятно все, — перебил его Рощин, — чего сто раз об одном. Записывайте. Я Роберт Лоренс...
ХIV глава
Юрий уже понял, что Эдика взяли, в лучшем случае застрелили при задержании. Он не знал его, как Роберта Лоренса, в разведке лишняя информация ни к чему. Но и не беспокоился — про него Эдик ничего не знал. Однако, агентурную сеть Рощина в данном случае считал проваленной, о чем немедленно сообщил в Центр.
Сабонин считал начало операции удачным — он познакомился с дедом Петей. Познакомился ненавязчиво и, как бы, случайно, устроившись в магазин грузчиком. Заговорил, ни к кому не обращаясь, о погоде и плавно перешел к рыбалке. Мимо рыбалки дед Петя пройти не смог. Так и завязался разговор двух заядлых рыбаков.
Особенно заинтересовала деда особенность изготовления мушек для зимней ловли. Сабонин делал их сам. Брал медную пластину, вырезал из нее формочку вытянутого сердечка около сантиметра длиной, чуть сгибал и внутрь напаивал обыкновенный припой — смесь свинца и олова. Перед пайкой нагревал и загибал конец швейной иглы в виде крючка, середину иглы отламывал и впаивал в мушку непосредственно крючок-острие и ушко. Получалось что-то в виде жучка с блестящей желтой спинкой и серым свинцовым брюшком. Острие не имело заусеницы, как на обыкновенном рыболовном крючке и позволяло рыбе отцепляться самой, как только ее вытащат на лед. Такую мушку обожали окуни и хватали ее сразу. Оставалось лишь подсечь окунька и вытащить его в натяг. При ударе об лед наверху он отцеплялся и вновь снасть готова к ловле.
Юрий дал деду несколько таких мушек и пригласил в выходные на рыбалку. Он не сверлил лунки, где обычно собирались толпы рыбаков на хариуса или омуля, и не считал зазорным половить такую сорную рыбу, как окунь. Впрочем, и не понимал — почему местные ее называют сорной?
Сабонин с дедом пристроились поближе к берегу, где глубина составляла не более двух метров. Юрий определил места на глазок, взял ледобур и начал сверлить первую лунку. Металлические ножи вгрызались в лед, уходя все глубже и глубже, выжимая ледяную крошку наверх, пока не появилась в лунке вода и бур не провалился внутрь. Сабонин резко выдернул ледобур, окончательно очищая лунку. Теперь необходимо замерить глубину. Он опустил в лунку лесу с крючком, но изготовленная им мушка так и не достигла дна — окунь подхватил ее на лету и вот уже первый улов красовался около лунки. Юрий заметил, как загорелись глаза у деда.
— Видишь, дед Петя, окунь же хищник — и глубину замерить не дает, жрет все на лету. Вы устраивайтесь и начинайте, а я еще высверлю несколько лунок и глубину грузилом замерю.
Сабонин начал неподалеку работать ледобуром, наблюдая, как дед устраивается на деревянном ящике — чемоданчике. Такое приспособление очень удобно для рыбака — в нем приносились термос с горячим чаем или кофе, бутылочка водки и, конечно же, сама рыболовная снасть. Затем чемоданчик использовался в качестве стульчика для сидения.
Юрий проделал еще три лунки, каждому по две, и тоже начал рыбачить, а у деда к этому времени уже на льду красовались с десяток окуньков. Деда захватил азарт — почти каждый заброс приносил удачу. И он рыбачил молча, словно боясь разговором спугнуть клев. И действительно — день был удачным. Погода способствовала, выбранное место и, конечно же, изготовленные Юрием мушки. Причем дед вряд ли задумывался о погоде и месте ловли, он наверняка все приписывал мушкам, с которых окунь на льду отцеплялся сам.
Часа через два Юрий предложил:
— Дед Петя, может по маленькой?
Он даже заметил, что дед в азарте его понял не сразу. Огляделся и потом, словно устыдившись, ответил:
— Давай, надо это дело сбрызнуть.
Юрий достал бутылку водки, плеснул в крышку от термоса и протянул деду.
— С почином, дед Петя!
Дед выпил и крякнул от удовольствия.
— Да-а-а... так я еще не рыбачил...
Он оглядел свой улов — ведра два наберется, не меньше. Сабонин тоже выпил водочки, и они снова молча начали рыбачить, так и не попробовав ни кофе, ни чай. Азарт согревал обоих, да и погода сегодня баловала.
— Дед Петя, — завел разговор Юрий через пару часов, — будем домой собираться?
Дед даже отмахнулся вначале — какой домой? Но, оглядев улов, покряхтел нехотя.
— Классная рыбалка — так бы и не уходил никуда. Но действительно пора. В чем же мы это все потащим — я только сумку взял?
— Дед Петя, — улыбнулся Юрий, — все организуем.
Он сходил к машине, стоявшей на льду рядышком, вытащил два обыкновенных куля.
— Тара есть, не волнуйся дед Петя. Вы пока разливайте, а я рыбку соберу.
Сабонин сложил рыбу — получилось чуть больше по полкуля у каждого, отнес в багажник. Взял протянутую ему дедом крышку термоса.
— За улов, дед Петя!
Дед плеснул водки себе.
— Классный улов! — дед выпил. — С таким удовольствием я давно не рыбачил. И кто тебя научил такие мушки делать?
