Демократия хороша лишь тогда, Ирина, когда общество развито. В политическом, экономическом, социальном плане. Это как бы высшая ступень. Например, сейчас в России более полезной бы стала монархия с элементами демократии, но монархия, подчеркиваю, пусть и демократичного правителя. А вот когда улучшится социально-экономическое положение граждан, тогда и демократия не помешает. А сейчас она лишь на руку бизнесменам, обирающим тех же граждан, на руку тем, у кого капитал есть и не малый. Эту аксиому все понимают. Понимают, но не все воспринимают, естественно. Журналюги — вроде бы передовой класс, глас народа. Но, разве это глас народа? Это обычные проститутки сенсации.
Ирина расхохоталась от души и долго не могла успокоиться от смеха.
— Да-а, Коля, ну ты даешь! Я такого выражения еще нигде не слышала. Это же надо придумать — проститутки сенсации! Но верно-то как! Здорово сказано! Журналисты — народ дотошный. Недавно они какого-то нефтяника допекли, он от них к нам на работу заскочил. Мы пошли навстречу, выпустили его через запасной выход.
Михайлов нахмурился.
— А я бы не пошел на встречу. К вам же не простой работяга заскочил, журналистам он не нужен. Кто-то из руководства или хозяев, а я их не очень уважаю.
— Почему, Коля? — Удивилась Ирина.
— Да потому, что все природные богатства должны принадлежать России, ее народу. Тебе, мне — всем. Государство должно владеть недрами, а не кучка олигархов. Государство, конечно, с этого имеет, пусть половину, положим. А вторая половина, почему принадлежит нескольким лицам, а не всему народу и в лице его правительству? Если они добывают нефть, газ, то пусть им зарплату платят. Большую, но зарплату. А они здесь еще и воруют... такие суммы, что представить себе трудно. Лес воруют. Китайцы скоро всю Сибирь вывезут. — Михайлов махнул рукой. — Не хочу даже продолжать.
— Коленька, извини. Разве я хотела тебя расстроить? — она подошла, обняла мужа.
— Ирочка, моя Ирочка, ты-то здесь причем? За страну обидно. Я, конечно, тоже не бедный, но я пользу приношу. Я — создатель, производитель, а не перекупщик. А они? Они народ грабят. Мы с тобой сколько за эту нефть на заправках переплачиваем? Много. Хорошо, пусть много. Но где наши денежки оседают, в основном? Вот! — он поднял палец вверх. — Не в государстве. Сейчас по телевизору муссируется хищение трех миллиардов и где? В министерстве обороны, в одной из ее дочек. Следствие ведется, а чем закончится? Обыкновенным забвением для народа — сейчас с экрана данный факт не сходит, а через месяц забудется все. Заворовалась элита и поощряется безнаказанностью. Если не работают законы государства — должен работать закон справедливости. Правильно говорил Жеглов — вор должен сидеть. И если не сидит — пусть наказание будет другим. Но! Наказание быть обязано!
Михайлов замолчал и задумался. Мысли его витали уже далеко где-то...
ХХХVII глава
Сосновский проснулся в недурном настроении. Часто на ощущения наслаивалась погода, а она походила немного на питерскую своей мокротой. Он еще не выглядывал в окно, но кожей ощущал относительную сухость вместо промозглого тумана. Включил компьютер посмотреть прогноз — и на сей раз, как обычно, ни то, ни сё. Переменная облачность с прояснениями, временами дождь. И солнце, и дождь оправдать этим прогнозом можно. В любое время — не ошибешься. Что за долбанутые эти синоптики — ничего толком сказать не могут. Вот уж поистине, как политики, хрен поймешь. Что в России, что здесь, в Лондоне — одна песня.
Вошел секретарь.
— Что тебе, Костя? — спросил Сосновский.
— К вам Дипломатская.
— Странно, что ей надо?
Секретарь пожал плечами.
— Ладно, зови.
Настроение испортилось. Он презирал эту русскую журналистку с украинским происхождением, хоть и встречался с ней уже несколько раз. Но тогда он был инициатором встреч. Когда стерва по характеру и образу действий является журналисткой — это становится опасным для общества.
Дипломатская вошла, поздоровалась. Сосновский не ответил, но сделал приглашающий присесть жест рукой. Она знала, что ей здесь рады не будут и удивилась бы скорее обратному. Устроилась в кресле, приняв вульгарную позу, и скривила рот в усмешке, давая понять, что тоже не лыком шита. Начала без обиняков:
— Не плохо было бы доплатить мне соточку...
Сосновский внешне никак не отреагировал, нажал кнопку вызова секретаря.
— Дама уже уходит, — объявил он.
Дипломатская встала, так и не сбрасывая с губ презрение.
— А вы подумайте, сэ-эрр...
'Вот, сука, — злобно прошептал Сосновский, когда она ушла.
В 'своей' газетенке она опубликовала несколько скандальных статеек. Такой откровенной лжи не ожидал никто. Дипломатской пришлось потом давать опровержение. Но своим коллегам объяснила все просто — в запарке перепутала федералов с бандитами. Хотела описать, как бандиты держат пленников, по сути рабов в зинданах, а получилось, что это делают федеральные войска. Извините — описка. Рейтинг популярности она зарабатывала не литературным талантом, а скандальными статейками. Умела манипулировать сторонами. Одну и ту же ситуацию могла обосрать по-разному и ловко этим пользовалась, то обвиняя федералов, то чеченские бандформирования. Конечно, российские воины иногда пускали в ход кулаки, находя отрезанные головы или вспоротые животы. Она описывала, например, избиение чеченского бандита, но ни слова о том — за что. Потом очередь менялась и на ее подленьких статейках уже 'красовались' бандиты. Она не проверяла сообщенную информацию, как это делали другие журналисты, писала со слов, разбавляя свою поганую статейку на семьдесят процентов водой. Иногда усмехалась — а человек и состоит на семьдесят процентов из воды. Обычная проститутка сенсации, пишущая на заказ и поднятие своего рейтинга подонскими способами.
Несколько статеек обошлись Сосновскому в двести тысяч долларов, но ей этого показалось маловато. Понимала ли она, что ее недолюбливают все — и менты, и прокуроры, и бандиты, и солдаты?
Через некоторое время Дипломатскую нашли застреленной у собственного дома. Слишком много желающих — теперь усмехнулся Сосновский.
'Вот дура-баба, работала бы в своей паршивой газетенке... Нет, ей все деньги подавай, сенсации, на виду чтобы была, на слуху. Сейчас коллеги раздуют скандал, и никто не вспомнит, какой стервой была. Одним словом — проститутки все. Только и отличаются клановостью, да на смерти новую сенсацию делают'.
Сосновский отогнал неприятно-навязчивые мысли. Надо бы и поработать, да только настроение изгажено. Нет, не смертью Дипломатской, а что вообще приходится вспоминать о ней. Он отвернулся от окна, вздрогнул — за столом сидел незнакомый мужчина. Странно, как это не услышал доклад секретаря о нем, задумался, видимо.
— Извините, не расслышал кто вы и цель вашего визита? — спросил хозяин кабинета.
— Кто я — не важно. А цель проста — вернуть награбленное, уворованное тобой имущество. Вернуть деньги России и ее народу.
Низкий металлический голос незнакомца вселял страх, но Сосновский и не такое видывал, быстро взял себя в руки. Заговорил, наклонившись вперед и раздражаясь:
— Русский... еще один воздыхатель денег. Вали отсюда, придурок, — Сосновский сорвался на крик.
Незнакомец внешне никак не среагировал, только губы слегка покривились в еле заметной усмешке.
— Пошел вон, — продолжал кричать Сосновский, одновременно нажимая на кнопку вызова секретаря. — Костя, гони этого в шею. Костя, черт возьми, куда ты пропал?
Незнакомец наблюдал с легкой усмешкой, как заметался Сосновский. Он подскочил к двери, пытаясь открыть ее и позвать секретаря, охрану. Но дверь почему-то не открывалась.
— Да что это такое, что, черт подери, — он продолжал дергать дверь. — Весь день насмарку...
— Это правда — день будет непростым и длинным. Не надо хвататься за телефон. Он не работает, как не работают кнопки вызова секретаря и охраны. Кабинет закрыт, есть только я и ты.
— Да как ты смеешь?..
— Стукнуть тебя что ли, Сосновский, или сам задницу прижмешь? Надоел уже своим зудом. Сядь, — повысил голос незнакомец. — Вот так, хорошо, а теперь слушай. Ты сегодня умрешь, но у тебя есть два варианта. Первый...
— Да пошел ты... много вас тут таких было, — Сосновский искал глазами — чем бы стукнуть незнакомца. На удивление: он не испугался, по крайней мере, по нему видно не было.
— Первый, — продолжил незнакомец, — умрешь быстро. Второй — умрешь мучительно, очень мучительно и долго, очень долго подыхать станешь. Можешь орать сколько угодно — в здании никого нет, кроме нас.
Нервозность Сосновского изменила качество, она перешла из раздражительности в обеспокоенность. Но страха, страха еще не было.
— Значит, если что-то сделаю, то умру быстро. Не сделаю — умру болезненно и длительно. Старый трюк шантажистов. На-ка, выкуси.
Сосновский сложил пальцы в фигу и с удовольствием вертел ею в сторону незнакомца. Уверовав за многие годы в свою безнаказанность, он и сейчас не чувствовал, не ощущал кожей реальной опасности.
— Что ж, видимо надо показать, а потом уже продолжить разговор.
Незнакомец встал, подошел к креслу Сосновского, крутанул резко, обматывая туловище и руки скотчем.
— Вот... теперь можно и дальше общаться, а то одно недопонимание. — Он взял пальцами левый мизинец Сосновского. — Правая рука нам еще пригодится. — Сжал с такой силой мизинец, что кости захрустели, словно под прессом.
Сосновский дико взвыл, его глаза округлились, наполненные ужасом и болью. Он не ожидал, никак не ожидал, что такая участь может постигнуть его. Через некоторое время крики перешли в стоны и всхлипывания.
— Окей, теперь можно и продолжить разговор. Любой твой неверный ответ, любая ложь будет стоить очередного пальца. Собственно, мне нужен твой один глаз, одно ухо, правая рука и, может быть, рот, чтобы мог сказать что-нибудь. А остальные части тела мне не нужны. Буду ломать, крушить... или ты готов к первому варианту?
Сосновский закивал головой, вымолвил с хрипотцой, все еще морщась от боли:
— Я согласен, — он снова закивал головой.
— Хорошо. Я приехал забрать наворованное тобой, украденное у российского народа. Все, что ты смошенничал, стащил, выбил рэкетом, убийствами и террором — надо вернуть.
— Я никого не убивал, не рэкетировал, а терроризм — это вообще смешно.
Незнакомец подошел и размозжил Сосновскому следующий палец. Когда он немного успокоился от крика, продолжил.
— Да, своими руками ты не убивал никого. Но по твоему приказу от жадности твоей погибло много людей. Ты лично не занимался рэкетом и террором, ты руководил, приказывал, даже Президентов тасовать пытался. Но пришло и твое время. Зло, совершенное тобой, не вернется сторицей — лишь мелкой крупицей. Просто его слишком много — твоего зла. — Незнакомец закурил, пододвинул какое-то блюдце вместо пепельницы к себе. — Однако, продолжим. Какая у тебя сумма на счетах, на всех счетах?
Сосновский завозился в кресле, заерзал. Видимо, раздумывал — может ли действительно незнакомец знать все? Пальцы ведь тоже жалко. Потом спросил:
— Скажи — кто ты? Что тебе надо — я уже понял.
Незнакомец ухмыльнулся.
— Кто я? Зачем тебе это? Считай, что совесть людская. Совесть тех, кого ты обобрал и убил. И сужу я тебя не по закону — по совести, по их совести и праву.
— Но ты же сам приступаешь закон. Кто дал тебе право судить?
— Верно, — незнакомец снова ухмыльнулся, — приступаю закон, как ты выразился. Но сужу я тебя по закону большинства, по закону совести и чести людской. По государственному закону тебя все равно не казнят и украденные деньги не вернут, а такие, как ты, гниды, жить не должны. Не рассчитывай на поблажку, не тяни время — я задал тебе вопрос.
— А что у меня на счетах — крохи. Точно не помню, тысяч семьдесят наберется.
Незнакомец встал.
— Сто, сто семьдесят, — заголосил Сосновский, поняв, что сейчас может лишиться еще одного пальца.
Крики сотрясали комнату.
— Двести, двести семьдесят, — всхлипывал Сосновский.
— Дурак, — с сожалением бросил незнакомец. — Неужели деньги важнее здоровья? Какой же ты гад все-таки. Да, ты лишился недавно пяти миллиардов, был уверен в обратном, но лишился. Крохи, как ты выразился, составляют сейчас восемнадцать миллиардов долларов. И ты переведешь их в Россию немедленно. Потом продолжим разговор дальше.
Сосновский раскис и всхлипывал. Названная сумма ударила его сильнее боли в пальцах. А незнакомец глядел на него и поражался алчностью. Это каким же надо быть нелюдем, чтобы из-за денег отдавать собственную жизнь? Не чужую — собственную. Или он все-таки надеялся лишь на мелкие травмы, которые заживут, зарубцуются временем? Сосновский плакал — поистине крокодиловы слезы.
Незнакомец смотрел на это жалкое создание и поражался — насколько плотно въелась в кровь привычка обирать людей, выбивать деньги любым путем. Наверное, из-за жадности и в венах текла не кровь, а деньги. Он даже хмыкнул от такого сравнения.
Сосновский начинал рано. Пытался махинировать комбикормами, кормом для птиц, но колхозники чуть не посадили его на вилы. Пришлось сменить специализацию на сирийские тряпки — наволочки, простыни и прочее постельное белье. В 1981 году он попался на спекуляции в Махачкале. Но ОБХСС обошелся тогда с ним слишком мягко. Покрутили, повертели — ученый все-таки, математик, успел уже кандидатскую защитить. Ограничились внушением без уголовного наказания, пошли на встречу. Но эта мягкость, как раз, и сыграла роковую роль. Сосновский понял обратное — можно обманывать и уходить от реальной ответственности. А мораль, совесть — эта штука никогда его не тревожила. Осуди тогда его по 154-ой за спекуляцию и сохранился бы он человеком. Вот ведь как бывает — хотели менты, как лучше, а получилось, как всегда.
Сосновский взрослел, написал докторскую. И даже на этом делал деньги — писал диссертации кавказцам. С одним из них, кавказцев, сошелся близко и надолго. Он стал его правой рукой, рукой рэкета, убийств, вымогательств. Они даже дружили, но пришлось убрать и его, так распорядилось время, а Сосновский его ценил, это денежное время.
Горбачев... начало его расцвета и падения России. Ельцин... пик могущества и власти Сосновского. Россия на коленях и он над ней. Властитель — по сути, второе лицо. Ох, как он упивался этой властью... Даже кандидата в Президенты на время выкрасть сумел.
Бедная матушка-Россия... кто только ее не имел... и татаро-монголы, и тщеславные поляки, и немцы-фашисты, и французы, и высокомерные англичане, всегда подставляющие ножку. Но никто не имел ее так безнравственно и безразлично, как собственные олигархи. И никто, никто не задумывался над обыкновенной прописной истиной — приходили и уходили завоеватели, цари, генсеки... а народ, Россия-матушка оставалась и остается. Уйдут или трансформируются и олигархи. А Россия останется.
Незнакомец вздохнул, глядя на жалкое существо перед ним. Сбежал, да — он сбежал из России и уже второй десяток лет живет в Англии. Живет, жирует и продолжает обирать не только Россию. Но постоянная константа лишь время. Оно течет, идет, бежит, но всегда остается. Исчезают планеты, а оно остается. Остается и приходит к каждому. Пришло и его время.
