— Ты извини, Татьяна, я же не знал ничего, — опешил от такого поворота событий участковый. — Новенький, как ты сказала. Да-а-а, дела... а вчера и позавчера вечером ты соседа видела, может, заходила к нему?
— Не заходила, но видела. И не раз — он курить часто во двор выходит, а может, просто воздухом подышать. На свободе-то и воздух другой. Дышит и курит. А тебе зачем, опять какую-нибудь пакость затеваете?
— Да нет, просто так спросил. Пока, Татьяна, удачи.
— И тебе пока, участковый. Ходят тут всякие...
Последнее Протопопова произнесла уже тихо, только для себя.
А Разумный понял пока лишь одно — на время убийств у Устинова есть алиби. Но надо проверить еще одно — факт изнасилования. И Разумный пошел к Светлане.
— Добрый день, Светлана.
— Добрый день, Игорь Львович. Есть новости по моему заявлению?
Светлана сильно заволновалась и это было заметно. Сильно заметно.
— По заявлению новостей нет. Но вы очень нервничайте, Светлана, почему?
— Нервничаю? Я не заметила. Но, может и нервничаю, а вы бы нервничали, если насильник из тюрьмы вышел, что у него на уме? — она повысила голос.
— Успокойтесь, гражданка Доровских, успокойтесь. Вы же понимаете, Светлана, что Устинов вам не опасен. И нервничаете вы совсем по-другому поводу. Вы боитесь других, не Устинова, я все знаю. С кем вы встречались, с Горюновым или Старовойтовым? Кто из них попросил написать заявление? Не молчите, Светлана, не молчите.
Она нервничала, сильно нервничала. Руки тряслись и даже губы мелко подрагивали. Доровских внезапно зарыдала.
— Говори, Светлана, говори. Ну...
— Это Горюнов приходил, он заставил написать, — всхлипывала Светлана.
— Значит, это они тебя изнасиловали, они, а не Устинов? — требовал и почти кричал участковый. — Они?
— Да, да, да — они. Они трое... а потом заставили показать на другого, сказали, что вообще убьют. Я написала... Потом снова шантажировали, говорили, что если откажусь — получу срок за ложный донос. А там семь лет... Я не знаю... меня запугали. Что делать мне, что?
Доровских закрыла лицо руками и рыдала вовсю, давая выход слезами накопившемуся страху.
— Ничего не надо делать, Светлана, ничего. Твоих обидчиков нет в живых — они все убиты. Так что живи спокойно. А правду рассказать придется, настоящую правду. Никто тебя не посадит, ты действовала под давлением. А вот оправдать Устинова и извиниться перед ним — тебе придется. Хочется тебе или нет, но придется.
Разумный, откровенно говоря, порадовался за Устинова, за его правду. 'А что бы сделал ты? — подначивала мысль. — Я? Я бы убил... всех троих'.
Он рассказал руководителю опергруппы Нестеровичу об Устинове. Рассказал, но не все. Рассказал лишь то, что у Устинова на время убийства алиби. Соседка видела. Про его невиновность промолчал пока — это такой повод, который никакое алиби оперов не удержит. Накопают, нароют, заставят... И преступление будет раскрыто. Раскрыто ли, если сидел невиновный?
Полковник Нестерович вызвал к себе своего лучшего опера.
— Вот что, Сергей, был у меня сейчас Разумный, участковый. Поведал, что у Устинова алиби. Соседка Протопопова видела его в те вечера. Не верится мне в алиби что-то. Нет, я не утверждаю, что участковый лжет. Но он не опер, мог что-то упустить. Ты разузнай, расспроси все сам. Хорошо?
— Есть, товарищ полковник, выясню все сам.
Через два часа он уже докладывал своему руководителю:
— Протопопова алиби подтверждает, товарищ полковник. Кое-что она от участкового утаила. Спит она с Устиновым и утверждает, что во время убийств он был с ней, никуда не отлучался. Не верится мне в это алиби что-то, товарищ полковник, думаю, покрывает она преступника.
— Вот и мне не верится, Сергей. Только Устинов проходил по делам Старовойтова и Горюнова. Другие то у одного были, то у другого. Короче, другого у нас нет. Берите этого Устинова и допрашивайте, расколите по полной программе.
— Есть, товарищ полковник, сделаем.
Татьяна вышла покурить во двор. Они не курили дома с Владимиром, спать так было лучше. Воздух чище. Она прикурила и глубоко затянулась дымом. Вдруг ее глаза округлились — к дому подъезжали полицейские.
— Вовочка, беги, через окно беги, огородами. Менты за тобой... беги Вовочка, беги, — кричала она запыхавшись, вбегая в дом. — Ночью ко мне придешь через дворы. В мой дом. Беги, Вовочка, беги.
Устинов выскочил через окно, побежал к центру города — там легче затеряться. Но двое оперов не отставали, дыхалка была лучше, и они настигли его через полчаса.
— Ах, ты сволочь поганая, бежать вздумал...
Они вывернули ему руку и били в живот, били с остервенением, не стесняясь прохожих.
Внезапно ситуация изменилась. Их самих задержали, надев наручники. Все произошло настолько ошеломляюще быстро, что опера все еще пытались стукнуть Устинова, и какое-то мгновение не понимали, почему не могут ударить.
— Кто вы, господа, почему двое на одного? — спросил, не выходя из подъехавшей машины, солидный мужчина.
Наконец-то оперативники опомнились, поняли, что в гражданке и их самих задержали.
— Мы из уголовного розыска, дядя. Удостоверение в кармане. Давай, отстегивай.
— А это кто, чего же вы его так избивали нещадно? — спросил солидный мужчина.
— Это убийца, дядя, давай, снимай наручники. Быстро снимай, проблем захотел что ли? Из какого ты РОВД?
— Проблем? — удивился солидный мужчина. — У меня нет проблем. А ты что скажешь? — обратился он к другому, которого опера избивали.
— Я, я,.. — он закашлялся, — я в третий раз в тюрьму не пойду. Третий раз ни за что... невиновного... это уже слишком, — он заплакал.
— Вот даже как? — откровенно удивился солидный мужчина. — Хорошо, разберемся. Везите их всех ко мне, — солидный мужчина закрыл окно автомобиля.
— Куда это ко мне? Вы хоть знаете, кто мы такие? Уголовный розыск. Это нападение на сотрудников при исполнении. Удостоверение в кармане. Да мы вас закопаем, сволочи.
Опера задергались, но их усадили в машину. Третий сел сам. Ему было все равно куда — лишь бы не к ментам. Всем троим завязали глаза, и машина тронулась.
Через час глаза развязали. Опера оказались в комнате. Напротив сидел тот же солидный мужчина, рядом стоял генерал.
— Я Фролов Иван Сергеевич, — заговорил генерал, — федеральная служба безопасности.
Опера вскочили.
— Извините, товарищ генерал, мы подумали, что нас бандиты взяли, вот этот точно бандит, — они указали на солидного мужчину. — Прикажите нас освободить и отдайте задержанного, он подозревается в убийстве наших сотрудников. Два раза уже сидел, причем последний — за убийство полицейского.
— Говорить будете со мной, господа, — заговорил солидный мужчина.
— Вот это вряд ли, — бросил один из оперов.
— Этот генерал — начальник моей личной охраны. — Невозмутимо продолжил солидный мужчина. — Кто я — вам знать не обязательно. Это понятно?
— Так точно, понятно, товарищ...— Ни хрена себе, попали, — прошептал последнее один из оперов.
— Вот и хорошо... Просто товарищ. Присаживайтесь, господа, рассказывайте.
Посланник выслушал всех внимательно.
— Вот что, господа оперативники, вас сейчас отвезут. Пока в изолятор временного содержания.
— А нас-то за что в изолятор? — в один голос возмутились опера.
— А что — у нас законом предусмотрено прилюдное избиение подозреваемого? Вы его задержали, может быть, и законно, но вот избивать, не оказывающего никакого сопротивления гражданина, никому не дозволено. Меня угрожали закопать... Дело будет вести полковник Синицин, он не местный, из Москвы, так что разберется во всем. И с вами, и с вашим задержанным.
Посланник улыбнулся. Оперативников увезли. И он уделил более пристальное внимание Устинову, выслушав его не перебивая.
— Как же так получилось-то, Володя? Два раза сидеть ни за что и сейчас бы сел, если бы я не вмешался, проезжая мимо. Пожизненно бы уже сел. А полицейских ты убил все-таки?
Устинов не знал, как себя вести. Ему хотелось рассказать все, но он не знал, с кем говорит, как и чем обернется для него правда.
— Я же не знаю — кто вы? — ушел он от прямого ответа.
— Понятно, Володя, понятно. Меня здесь все называют Шефом. И ты так можешь звать. Если правоохранительная система не может разобраться внутри себя, значит, ты правильно сделал, что помог ей. Правда Федеральный Закон карает за это, за самосуд. Но что делать? Есть другой закон — Закон совести, правды, чести. И я, как подавляющее большинство других, тебя не осуждаю. Молчи только, говорить о свершившейся мести никому не надо. Не было ничего и все тут. Живи спокойно, радуйся. Полковник Синицин во всем разберется, тебя наверняка реабилитируют, а некоторых посадят. Ты работал, Володя, до всех этих неприятностей?
— Да, работал. Слесарем на заводе. Сейчас и завода нет...
— Это ничего. Шума, конечно, будет много и головы конкретные полетят. Но тебе выплатят среднюю зарплату за все пятнадцать лет, моральный вред опять же суд определит. Адвокаты тебе в этом помогут, не переживай — жить будешь, — Посланник улыбнулся.
— А как мне благодарить вас...Шеф?
Устинов поверил Шефу, что справедливость восторжествует, и с него снимут печать судимости. Что заживет, как все люди, без этого проклятого клейма. Захотелось что-нибудь сделать хорошее для этого доброго и большого человека.
ХХV глава
А весна все-таки брала свое, как не сопротивлялась матушка зима своими последними заморозками. По сути и не весна уже — подходило лето, настоящее теплое время года. Хотя в Сибири в конце мая, начале июня месяца, еще не походишь в одной рубашке ночами, зато днем тепло.
Жизнь текла своим обычным, размеренным чередом, Земля крутилась и, как младшая сестренка, иногда подражала Солнцу. Его протуберанцам, всплеску активности, изрыгая из своих недр вулканическую лаву или сотрясаясь землетрясениями, чаще подвергая людей опасности более мелкими стихийными бедствиями.
Так и в политике возникали всплески, тряски и волнения, но, в основном, все шло гладко и ровно, не без обыденных, естественно, шероховатостей.
Генерал Суманеев наконец-то мог доложить главное — предателей среди своих нет.
Все началось с одного озабоченного сержанта, разболтавшего по пьянке секреты службы. Что мог особо секретного знать сержант? Вроде бы ничего. Но кое-что в определенное время, в нужном месте может закрутить маленький маховик, который разматываясь, создает лавину. Лавину напряженности, нервов, работы. Уничтожить одних и возвысить других людей.
В каждых областях были свои случайные закономерности.
Светлана Доровских постоянно носила короткую юбку и гуляла вечерами. Трое молодых полицейских лейтенантиков частенько употребляли спиртное после работы, наслаивая выпивку на власть. А встретились они действительно случайно. Случайно ли? Может, это производство основного резонанса короткой юбки и пьянства на камертоне одинокого вечера? Сложилась та самая векторная составляющая, случайная закономерность, приведшая к преступлениям, трупам и тюрьме. И разве случилось бы такое при родительской фильтрации и фильтрации полицейских чиновников? Не притянулись бы тогда друг к другу определенные отрицательные факторы, породившие злые деяния.
Ирина уткнулась носиком в плечо мужа и равномерно посапывала. А Михайлов все еще не засыпал, лежал в раздумьях после бурных событий. Почему все так произошло? С ним, с бедным малым Устиновым, с другими людьми. Что-то тревожило Николая более масштабно, чем конкретные неординарные случаи. Он искал в произошедших событиях социологическую составляющую и понимал, что не хватает чего-то основного, главного. Не хватает идеологического воспитания, нет этой программы в государстве, позволяющей прививать с детства любовь к Родине, ближнему. Нет любви, любви к человеку. Одна говорильня и масса законов, которые изначально недоработаны, не выполняются и не контролируются.
Михайлов вздохнул. А что может он? Кое-что может, идя по принципу выбора наименьшего зла. Он не создаст идеологическую концепцию и тем более не воплотит ее в жизнь. Но он заставит задуматься, заставит действовать не простых людей, а политиков и законодателей. Пусть через боль, кровь, но заставит — другого выбора нет. В этом он видел сейчас свое основное предназначение, хотел что-то изменить с середины, если не хотят или не могут сверху.
Николай посмотрел на Ирину. А что будет с ней, с его девочкой, поддержит ли она его?
Утро, весеннее утро конца мая. Температура еще почти нулевая, но днем поднимется до двадцати. Ласковый солнечный луч скользнул по стене и уперся в глаза. Ирина поморщилась слегка, потянулась и открыла веки, прикрывая зрачки ладонью. Солнечный свет радовал, и она не жалела, что не задвинула шторы вечером.
Николай еще спал, и она нежно, почти не прикасаясь, поцеловала его в щеку. Встала, накинув халат.
— Ты что так рано? — спросил он, не открывая век.
— Не спишь, проказник? Не рано, Коленька, девять уже.
— Не рано?.. Повалялись бы еще.
Он потянулся истомно и резким движением присел на кровати. Ирина сидела у зеркала, нанося какой-то крем на лицо.
— Я хочу сегодня в одну турфирму съездить, там, кажется, менеджер со знанием английского нужен.
— Хочешь пойти на работу?
— Хочу. Мне не скучно с тобой, но ты днем на службе, в доме я освоилась. Пора чем-то заняться.
Она круговыми движениями продолжала наносить крем. Николаю захотелось обнять Ирину, но он не стал мешать ее утреннему моциону.
— Тогда я в душ и завтракать. Вместе поедем?
— Вместе? — Ирина обернулась. — Как ты себе представляешь будущего работника, которого привели за ручку? Ты хочешь, чтобы мне отказали сразу?
— Конечно, нет, милая, — он все-таки обнял ее за плечи. — Конечно, нет. Мы вместе поедем. Но я же не говорил, что буду заходить с тобой в офис. Одна пообщаешься. А потом мы сходим куда-нибудь, можем просто по набережной пройтись. — Николай лукаво улыбнулся и продолжил: — Нет, в другое место поедем — подарочек тебе небольшой присмотрел.
— Раз присмотрел и обмолвился об этом — расскажешь. С большим интересом и нетерпением слушаю.
Ирина повернулась к Николаю.
— Ох, ох, ох! Какие мы проницательные...
— Не смеши, Коля — маска же.
Она с трудом сдерживала улыбку.
— Ладно, повезло тебе, что маска. Я двух лошадей присмотрел. Возьмем?
— Лошадей? — очень удивилась Ирина. — И что мы с ними делать будем?
— Как что? Кататься в свободное время, это и для организма полезно. Конюшню есть где разместить, я уже все продумал. И престижно.
— Престижно? — Ирина начала ваткой стирать не впитавшийся крем. — Престижно, говоришь? Ты и так у меня самый лучший. Самый, самый. ... А лошадей? — она задумалась на мгновение. — Нет, Коленька, лошадей брать не будем. Может, и престижно, но не мое. Да и потом дорого это. Нет, нет, нет — молчи. Понимаю, что не в деньгах дело — не по душе мне лошади. Лучше возьмем собаку. А еще лучше — купи мне машину. На работу надо же как-то отсюда ездить — трамвай не ходит.
