— Лотти, дорогая, забирай братца. Отведи его, пусть он под водичку окунется, а то перегрелся малость. И приведи его в порядок, он мне сегодня еще нужен. А Рора я верну в целости и сохранности, не переживай. Ты позволишь мне с твоим нареченным побеседовать в твоей спальне? Хорошо? А братик пусть подождет меня внизу.
— Хорошо, хорошо, асса Анна, как скажете.
— Вот и ладненько.
Убираю старшую в ножны, из разбитого носа Рора течет кровь, рукав, которым он закрывался, уже прилично промок. Я быстро накинула на него кровоостанавливающее плетение, хотя не заслужил, и пинком сообщаю ему начальное движение наверх. Плотно закрыв дверь, на всякий случай подставила у нее стульчик, с такими играми взрослых мальчиков можно и подстраховаться. Рор, как бы виновато, опустился на смятую постель Лотти, зря, передо мной невинность изображать не к чему.
— Выкладывай.
— Что?
— Все по интересующему меня вопросу. Что там у вас с Тайной стражей? Что за "птичка", к которой твоя наука нужна?
— "Птичка" это вот, — и Рор вытянул руку, на внутренней стороне которой были шрамы, — Положено пролить кровь в воды Несайи, если ... "сорвал первоцвет".
— Что сорвал?
— "Первоцвет"...Ну-у-у... традиция у нас такая в Караваче.
— А-а, поняла, интересная традиция. И что?
— И у него такая "птичка" появилась, относительно свежая. Шрам еще розовый, не побелел.
— А он должен был вам "птичку" предъявить, по этому случаю пирушку устраивать, пивом всех поить, или как?
— Нет, это только его...их дело. Но от пива я бы не отказался.
— Так ты, такой всеведающий, кое-что про друга не знал? Ты у него в доме почти проживаешь! Не верю...
— Его не было в городе полгода, он уезжал. Вернулся — вот только что, в конце Посевника. Он здорово изменился, даже внешне. И до этой поездки его шансы на "птичку" были...э-э-э... призрачны.
— У него какие-то проблемы?
— Да нет, ничего такого, но слишком стеснительный... был.
— А уезжал-то по делам?
— Не-а, там серьезные сложности возникли, сейн Дьо-Магро отправил его из города подальше. Но я подробностей не знаю, никому ничего не рассказывают. Даже Лотти молчит.
— Кто отправил? Сам Калларинг? Кто он ему?
— Да вроде и никто, но какие-то у них дела были, это долго рассказывать. И все время тайны, секреты, даже, когда мы завтракали тогда в трактире, они меня отправили, чтобы пошептаться.
— Та-ак! Вот тут поподробнее. Кто это "мы"? В каком трактире?
— Мы — я, Одрик и сейн Калларинг. А в трактире, в ближайшем, в этом...
— Вы с полковником в этом трактире! Рор, ну ты горазд сочинять, чтобы черный полковник при полном параде вошел в этот трактир! Дуру из меня не делай.
— Так мы не в зале были, а в потайной комнате. А она как увидала, кто перед ней, так сразу, "уважаемый сейн, не будет ли Вам удобнее"... А он такой, "как мило с вашей стороны"..., а потом даже нас вниз отправил, чтобы с ней побеседовать.
— Рор, хватит сплетни разводить.
— Какие сплетни!? Это чистейшая правда! Можете про нее спросить и у Одрика, и у Калларинга.... Уй! Нельзя мне ничего говорить, он же меня в холодную посадит!
— Уточни, кто кого посадит?
— И тот и другой, оба...два...
— И я еще присоединюсь, значит уже три. Да, к тебе очередь!
— Асса Анна пощадите! Если Одрика еще Лотти уговорить сможет, Калларинга никто не уговорит.
— Ага, значит, ты знаешь, что произошло, почему полковник получил в челюсть?
— Знаю.
— И знаешь кто ОНА?
— Знаю.
Ну, вот все и сошлось, я даже и не ожидала, что так быстро и просто.
— Давай выкладывай, но только факты, без твоих славословий.
И я выслушала торопливый рассказ про подавальщицу из трактира, которая обслуживала их еще осенью, а потом видимо жила где-то с Одриком вроде у гномов, с ним же вернулась в Каравач, чего мой художник и не скрывал. Но по возращении в город она оказалась в усадьбе сейна Дьо-Магро, а теперь и вообще на сносях. А когда Одрику это стало известно, то и забурлила молодая кровь. Все предельно ясно и до обидного банально, два самца подрались из-за самки. Я чешу в лобе и прикидываю, насколько, кстати, я вписываюсь в эту мелодраму, и с предвкушением представляю степень уязвления полковничьего самолюбия в свете той гадости, которую я собираюсь устроить. Мне даже хочется увидеть лицо этого напыщенного павлина, когда завтра будет объявлено. Прикидываться таким белым и пушистым илларем, делать мне предложение, а в это время с какой-то подовальщицей! И до сих пор так смотрит, слезу пустить готов — сама невинность. Ну, я тебе устрою... заводи себе хоть десяток, но без меня. Я решительно хватаю дверную ручку:
— Дружок, достаточно. Только назови ее имя, на всякий случай.
— Разве не назвал?
— Ты не переживай, к ней я претензий не имею. Кое к кому, конечно, имею... Она хоть ничего из себя?
— Она-то? Очень даже ничего, правда была, сейчас — сами понимаете. Зовут ее Кайте.
— Ладно, сиди здесь, мы с Одриком сейчас уходим. О дальнейших событиях узнаете из газет.
— Откуда?
— Ну, на базар пойдешь, все узнаешь.
Рооринг облегченно выдохнул, по его зеленым глазам пробежала, нет, даже не усмешка, тень...
Спускаюсь, зову Мару. Мара мокрая, заботливая Лотти и ее искупала...
Полуденный зной разморил город, редкие прохожие не ходили — плавали в раскаленном мареве. Но меня с Одриком это не касалось, у нас был эмоциональный подъем, мы лихо пронеслись сквозь эту жару под спасительные каменные своды ратуши. Здесь тишина, полумрак, есть чем дышать, и никого, всех жара распугала. Находим нужную комнату, там за стойкой сидит в полудреме регистраторша (не знаю, как ее еще обозвать) и лениво обмахивает себя веером. Заслышав, что кто-то вошел, ее веки чуть разлепляются, узнав о цели визита глаза, наконец, раскрываются, а увидев, КТО перед ней, распахиваются еще больше, она вскакивает — на ней мой вариант летнего костюма, конечно менее радикальных цветов и без головного убора.
— Асса Анна, это такая честь для нас, это так неожиданно... И молодой человек...ой, как же Вас... ведь ваша сестра, она тоже скоро... и Вы... Асса Одиринг, Вы не представляете как я рада. Таких клиентов мэтр Гирам примет лично, — и она дернула за шнур, вероятно вызывая кого-то.
— Уважаемая смиз, простите, это лишнее. У нас всего лишь оглашение, ничего более, мы не торопимся. Нет, мы вообще сейчас спешим, я имела в виду, не торопимся с этим делом.
— Все верно! Конечно, конечно, в таких делах торопиться нельзя. Это такой ответственный шаг!
За стойкой семенящим шагом двигается какая-то престарелая особа. Регистраторша наклоняется к ней и более чем слышным шепотом спрашивает:
— Мама, у тебя там все готово? Я веду туда клиентов, зови мэтра.
Голова мамы показывается из-за стойки на несколько секунд, взгляд устремляется на меня, потом на Одрика, я слышу перепуганное оханье и семенящие шаги. Регистраторша тащит нас куда-то, называя это салоном, типа нам положено спецобслуживание. О, Пресветлая, дали бы бумагу подписать и дело с концом, видать, мы попали. Нас усаживают на полукруглый диванчик, еще чем-то пичкать собираются, по случаю жары у них даже мороженое есть на илларьем молоке.
— Ничего у них не бери, если только воду, — шепчет мне на ухо Одрик. Опускаю свой полог с охлаждением.
— Да я и не собиралась, только чего ты так напрягся?
— Знаешь, кто мама нашей уважаемой смиз?
— И кто?
— Долгое время она была кухаркой у Калларинга, смиз Тенире.
— Вот даже как! А почему ушла?
— А мне почем знать? Спроси у него сама, если интересно.
— Боюсь, что с завтрашнего дня нам уже с ним спокойно не разговаривать.
Нам приносят воды на половину со льдом в высоких стаканах, я прошу еще тарелочку для собачки. Мара довольна, что здесь можно на каменном полу распластаться в позе цыпленка табака, демонам тоже бывает жарко. Стоило Одрику сделать один глоток, и как будто яду глотнул, а не воды, брови сдвинулись, глаза потемнели...
— Что?! Что-то не так? — беспокоюсь я.
— Это лед с вершины Матнарша, я не мог не узнать. А! — с горечью машет рукой, — Не обращай внимания, это мое личное, это к делу не относится.
— Слушай, сделай вид, что не доволен, у тебя сейчас очень подходящий образ.
— Конечно подходящий, я со вчерашнего дня не ..., в общем, пора бы чего-нибудь зажевать.
— Тебя же кормили в кутузке.
— Спасибо! Я на цепи не ем!
— Вот! Такое лицо и оставь, только на них смотри.
Снимаю полог, и интересуюсь у собравшихся вокруг нас, почему, собственно, нас задерживают, чего мы тут ждем? Оказывается, мы ждем самого мэтра, а он подбирает бумаги, с нами нельзя как с простолюдинами, у нас все должно быть оформлено тщательно. Бумаги! И здесь бумаги, бюрократия вездесуща и неистребима!
— А пока вы можете побеседовать с нашим астрологом, смиз Ольфире может рассказать вам много интересного, — регистраторша беззастенчиво впаривала нам то-ли свою родственницу, то-ли подругу. Я сдаюсь ненавязчивому сервису, да и без этого честного отъема денег, чувствую, нас не отпустят.
— Ну, про что Вы хотите нам поведать?
— О! современная астрология поможет вам выбрать наиболее удачный день для свадьбы, оптимальный период для зачатия детей...
Мне уже все это поперек горла, а Одрика вообще перекосило, он схватился руками за голову.
— Спасибо, мы как-нибудь сами.
— Как-нибудь эти вопросы решать нельзя. Вы же МАГ, Вы должны это понимать.
— Но я не очень доверяю этим астрологическим знакам.
— А не обязательно по знакам, есть другие системы. Может быть, Вы узнаете о своем партнере что-то новое, неожиданное.
— Ладно, давайте.
— Я хочу продемонстрировать систему предсказаний по глазам. Ведь не знаю как на всей Северной равнине, а в Караваче это единственные такие глаза. И вот что про их обладателя говорит моя книга:
"Темно-карие очи свойственны людям чувственным, темпераментным, вспыльчивым и очень эмоциональным. Правда, они и отходят быстро, первые идут на примирение и сами легко забывают обиды. Темно-карие служат признаком энергичной натуры, признак страстности и любвеобилия. Таких трудно удержать от того, что они сами себе вбили в голову. "
"Темпераментным, вспыльчивым и очень эмоциональным" — это я сегодня уже наблюдала. "Первые идут на примирение" — тоже посмотрим в ближайшее время, "страстность и любвеобилие" — проверять не буду, пусть кто-нибудь еще. А вот, "трудно удержать от того, что вбил себе в голову" — тоже очень похоже на правду. Но это само по себе не плохо, только материал для вбивания нужно аккуратненько подкладывать, чтобы вбивалось что необходимо, в данном случае мне.
— Одрик, смотри, мне про тебя все и рассказали. А нельзя это записать?
— Я даже дам Вам готовую страницу! — И изящно вырезает ее из книги, а! ну конечно, если Одрик здесь один такой, то больше эта страница никому не нужна. Меняю страницу на серебряную монету.
— А молодой человек ничего бы не хотел узнать?
— НЕТ! — выдавливает из себя Одрик. Он уже на взводе, резко соединяет ладони, не невесть откуда взявшийся сквозняк захлопывает книгу горе-предсказательницы.
— Простите, уважаемые, — начинаю я, как мне кажется спокойным голосом, — но вы сами только что прочитали какой он вспыльчивый и темпераментный. Не стоит больше испытывать его энергичную натуру, он весьма отходчив, как и сказано, но до того успеет "разнести вашу халабуду вдребезги пополам". Сегодня он МОЖЕТ...
— Ну что ты несешь? — Страдальчески шепчет мне на ухо Одрик.
— Нарабатываю тебе репутацию, — отвечаю я тем же образом.
Тут, как рояль из кустов, появляется долгожданный мэтр и в нашу честь извергается официальное витиеватое благопожелание. На столе располагаются рулончики весьма дорого украшенной бумаги, в них по два листа с вензелечками-цветуечками, а один просто гладкий. Собственно он один и нужен был, его и передадут глашатаю, а два других нам на память и для архива. На мое замечание, зачем архиву такие архитектурные излишества, мэтр даже обижается. Далее идут варианты текстов: стандартный, восторженный, божественный.... Одрик уже не слушает, хватает стандартный свиток, ставит там свой стремительный росчерк, даже его перо ломается. Я быстренько пририсовываю закорючку, на досуге надо как-нибудь придумать себе затейливую роспись со всякими вавилонами, я же знать, мне положено. Одрик прерывает медоточивый словесный поток мэтра:
— Все, этого достаточно. Я сказал! — последний восклицательный знак еще и подкреплен хлопком по столу. Хорошо, что не кулаком, а просто ладонью, хоть и ходит Одрик у меня в художниках, но его рука рисует не по бумаге, а скорее по камню. Под его пальцами поблескивает золотая крона, это более чем щедро. Я бы из вредности просчитала каждый медяк, но Одрик у нас натура страстная.
— Наше время весьма дорого, мы и так непростительно много потратили его на вас. Встает, берет меня за руку, тащит меня к выходу.
— Простите великодушно, — мэтр Гирам уже в коридоре догоняет нас и едва не бросается в ноги, — завтра прием у доджа, и по правилам оглашение состоится в начале официальной части. Вы приглашены на это мероприятие?
— Да, мы завтра в нем участвуем, — сообщаю я с гордостью.
— Мы еще завтра в чем-то участвуем?
— Одрик! Ну как же...
— А! Ну-да, конечно..., — и рвется на волю. А в меня мертвой хваткой вцепилась астрологиня:
— Асса Анна, Вы не объясните, что означает "халабуда"?
— Э-э-м... в общем... там, где я раньше жила, так назывался салон предсказаний исключительно для высокорожденных особ.
— О-О-О-о-о! — польщено стонет Ольфире.
Все, вырвались! Не ожидала я такой нудятины, просто отряхнуться хочется, как будто заляпалась чем-то. А Одрик стоит при свете дня чернее тучи, Мара примостилась в его тени.
— Ну и чего ты боялся, видишь, совсем не больно было.
— Еще чуть-чуть и загрызу первого встречного.
— И я, кстати, его поддержу в этом начинании, — встает на его сторону Мара. — А если хозяйка и далее намерена забывать о кормежке, то я начну сомневаться в ее божественности.
— Мара, это что, бунт?
— Если хочешь — ДА. И вообще мы объявляем забастовку! Голодом морят, работать заставляют...
— Кто это — вы?
— Я и этот кобелек.
— Где ты тут кобеля увидела, так...щенок еще.
— Ты так говоришь, потому что он не твой.
— А тебе-то это откуда известно?
— Да я вас всех насквозь чую, забыла? Своего не подпускаешь, чужого заманиваешь. Нехорошо все это...
— Да кто ты такая, чтоб меня учить?!
— Я? Да у меня два раза щенки были, я, по-вашему, вообще мать-героиня. Ишь, кто я такая? И в кобелях я не хуже твоего разбираюсь... Этот нам в стаю сгодится, только на задних лапках перед тобой прыгать не будет, и не надейся.
Одрик взирал на это с высоты собственного роста, не найдя другого подходящего обращения, начал просто:
— Девочки! Вы, собственно, о чем, вы кого имеете в виду?
Мара садится у него в ногах и решительно сопя, заявляет:
— С места не сойду без кормежки, и он тоже!
