Привратник

Забрёл всё-таки в эту глушь одинокий монстр. Наверное его привлекли звуковые волны, на ультра-частотах расходящиеся от прыжков Антона.

— Услышал таки, засранец ушастый, — я потянулся к запястью левой руки, под рукав.

Татуировка на коже послушно обрела материальность, ткнувшись в ладонь рукоятью меча. Полушаг вперёд, замах. Деревянное лезвие замерло в сантиметре от шеи горлума. Тощий выкормыш ада не просто завалил Донцова на землю и забрался сверху, но уже умудрился 'обнять'. Чахлые длинные ручонки вытянулись ещё больше и обвили тело Антона кольцами, словно чёрные змеи. Снеси я сейчас горлуму голову и он просто раздавил бы парня, как переспелый персик.

Солдат не замечает моего присутствия, сосредоточившись на своей жертве. Срезанная голова наклонилась к лицу Донцова, кривая пасть открывается всё шире, превращаясь в створки медвежьего капкана.

Я ударил горлума ногой в челюсть, но с тем же успехом мог пнуть скалу. Монстр даже не вздрогнул.

— Дьявол! — лодыжка неприятно заныла, словно я футбольнул кирпич, ради шутки спрятанный в картонную коробку, брошенную посреди тротуара.

Губы Антона распахнулись в беззвучном крике. Из его рта потянулась тонкая струйка светящегося белого дыма. Горлум довольно заурчал, втягивая душу парня. Теперь убить их можно только обоих вместе.

— Зараза! — остался единственный способ.

Правда, я уже, как минимум три раза, зарекался его использовать, но...

— Разом больше — разом меньше.

Пряча Сакуру обратно в татуировку я опустился на одно колено рядом с замершими в неравной схватке противниками. Немного размял пальцы левой руки, вызвав легкие сполохи голубого пламени на ладони, и ухватил горлума за шею.

Распахнутая пасть неохотно оторвалась от трапезы. Обрезанная голова приподнялась, только сейчас обнаружив моё присутствие. Наши взгляды встретились. Если, конечно, можно назвать взглядом глубокий провал глотки, из которой на меня пахнуло гнилостным запахом. Там, в самой сердцевине, словно в конце тёмного тоннеля, чернеет продолговатый овал, напоминающий глаз. Причём, чернеет, на чёрном фоне. Выделяясь из окружающей его темноты, как солнце на голубом небосводе. Я уставился на комок тьмы в упор.

Если ты видишь ТЬМУ — ТЬМА начинает видеть тебя.

Чёрная вспышка.

Глава 13

Длинные руки достают до земли, упираясь костяшками в покрытую рытвинами почву. Приятный тёплый поток воздуха треплет короткую чёрную шерсть. Иногда шерстинок бодряще касаются оранжевые искры.

Кровавый небосвод над головой. Голые ветви редких деревьев, уродливыми кривыми пальцами торчат вверх. Вереницы разбитых домов тянутся до самого горизонта. Обвалившиеся стены, треснувшие окна. Всюду покорёженные ржавые автомобили и мешанина человеческих костей под ступнями.

Только я всё это не вижу, а слышу. Завихрения сухого ветра 'показывают' каждую веточку на дереве, шуршание оконтуривает разбросанные камни у корней, а лёгкое гудение выдаёт кривой скол стекла, кусками торчащего в перекошенной оконной раме неподалёку. По едва слышным ударам колючих огненных искр я могу определить толщину шва в кирпичной кладке полуразрушенного здания.

Откуда я знаю, что небо именно красное? Запах. Причудливые оттенки ароматов переплетаются, но не смешиваются, донося до чуткого обоняния даже краски небосвода.

По запаху я чую других. Ближних и дальних. Таких же как я. Пусть некоторые очень далеко, но оттенки аромата позволяют определить в какой позе застыл каждый из 'товарищей'.

Причудливый окружающий мир, воспринимаемый исключительно на звук и запах, не кажется странным или невозможным. Я хожу тут тысячу лет. А может и десять тысяч. Привык. Бесчисленные века коротких шагов, под которыми хрустят старые кости, слились в бесконечное путешествие, унылое и обречённое никогда не закончиться.

Впрочем, время не имеет значения. Его не существует, как, прочем, и жизни, и смерти. Зато существует жажда. Жажда добавляет чувство осязания — открывает не только внутренние силы, скрытые в гибком, немного нескладном, худом теле, но и высвечивает 'чужих'. Вкусных. Позволяющих утолить эту жажду.

Всё моё существование — это поиск 'чужих'. Поиск и поглощение. Чтобы хоть немного пригасить горящий в утробе огонь. Ведь если он разгорится слишком сильно, то 'вкусными' станут не только 'чужие', но и 'свои'. А то и 'старшие', изредка встречающиеся под красным небом. Иногда жажда застилает разум настолько, что 'старшие' уже не кажутся такими уж страшными и сильными. Скорее 'вкусными'. А это довольно опасное заблуждение — считать 'старших' 'вкусными'.

Шаг, ещё шаг. Упрямые ноги и длинные руки не знают усталости. Изломанные тротуары и захламлённые улицы сменяются растрескавшейся землёй и глубокими оврагами, а разрушенные здания — стеной обгоревших стволов и голого кустарника. Далёкий аромат 'вкусностей' совсем истончился. Видимо, стоит повернуть обратно. Или не стоит. Жажда не ведает направлений, она лишь понукает к движению.

Шаг, ещё шаг. Тёплый ветер доносит знакомый хлопОк, чётко очерчивая на сетке координат место, куда стоило бы поспешить. Такие хлопки открывают двери, через которые под красное небо выпадают 'вкусности'. Нужно лишь не опоздать, пока всё вкусное не сожрали другие 'товарищи'. Скорее.

Шаги становятся нетерпеливыми, постепенно переходя в длинные прыжки. Быстрее. Ещё быстрее.

Хлоп. Запах 'чужого' исчез, дразня обоняние ароматом следа. Через след, пока он свежий, можно пройти. И попасть под другое небо, под серое, а то и под голубое. Там полно беззащитной 'вкуснотищи'. Но голубое небо убивает. Под ним нет тёплого ветра, приятно покалывающего огненными искрами, только скалится жгучее ледяное светило, быстро лишающая сил.

Я замер на пустыре, слепо уставившись в остатки тёплого следа. 'Чужой' пробыл здесь совсем недолго. Его не успели сожрать другие, он просто ушёл. Подразнил и скрылся.

Мимо воли из грудины вырвался недовольный рык. Жажда вспыхнула сильнее, требуя броситься по оставленному жертвой следу. Вот только сквозь обрывки реальности, что ещё остались от двери, просвечивает не серое, а голубое. В серое ещё можно было бы рискнуть сунуться, быстро схватить добычу и успеть вернуться, а из голубого не успеешь. Оно держит сильнее лап 'старшего'.

Я испустил разочарованный вой. Он пронёсся над обгорелыми деревьями, поднялся в красное небо и стих. Неутолённая жажда придавила плечи с новой силой. Она намекает, что бесконечный путь должен продолжиться. Под красным небом нет места долгому унынию. Есть лишь постоянный поиск, лишённый конечного смысла. Жажда никогда не отпустит.

Шаг, ещё шаг.

Хлоп. Пространство разорвалось округлой дырой, за которой маячит тень голубого неба. Из дыры вывалился 'чужой'. Ослабленный, но всё-ещё 'вкусный'. Сделал пару неуверенных шагов, запнулся и рухнул, не в силах подняться.

'Слабый. Вкусный. Моё!'

Ноги сами, почти без помощи рук, отправили тело в резкий прыжок. 'Чужой' успел лишь чуть повернуть голову и оказался прижат к земле. В ноздри ударил близкий запах добычи. Жажда полыхнула, словно костёр, в который плеснули бензина.

'Моё!'

Мироздание отодвинулось на задний план. Есть только ЖАЖДА и 'вкусность'. Не слышен ещё один подозрительный хлопок поблизости, не чувствуется запах нового гостя, тоже 'чужого' и тоже 'вкусного'. Уже ничто не сможет оторвать длинные руки-змеи от жертвы. Ни хилые удары, ни палка пахнущая вишней.

И только холодное голубое пламя, вдруг заехавшее по морде, слегка отвлекло от трапезы. Не остановило, а именно отвлекло, будто окликнул старый знакомый, желающий помахать рукой и крикнуть: 'Привет!'.

'Ну чего ещё!?' — Поднимаю морду, чтобы приставала поскорее отвязался и пошёл своей дорогой.

Зеркало.

Кривое зеркало.

В нём отражаюсь я, но не такой как на самом деле, а другой: голая кожа, без намёка на идеальную шерсть. Слабые короткие ручонки. Неправильная голова, с уродливой макушкой вместо идеального среза. Чучело. Под красным небом такие не выживают.

Единственное, что нас роднит: два глаза заглядывающие мне в душу. Два продолговатых провала, источающих неприятный белый свет.

Если ты видишь СВЕТ — СВЕТ начинает видеть тебя.

Белая вспышка.

* * *

Очнулся я уже в офисе. Вернее, не очнулся, а пришёл в себя, продолжая бездумно лежать, словно труп. Перед глазами ещё долго тянулись бесконечные вереницы разрушенных домов, покорёженных автомобилей и человеческих костей. Болью давило на мозг красное небо.

Видеть чужие сны не то же самое, что проживать чужую жизнь. Особенно, если она однообразная и очень длинная, почти бесконечная. Может они и вовсе бессмертны эти чёртовы горлумы.

И всё-таки, в этот раз как-то полегче. Бесчисленные годы пребывания на 'втором', просто слились с другими бесконечностями, в которых я уже побывал до этого, и почти не оставили следов на психике.

Помниться, после первого раза, мне понадобился месяц чтобы снова осознать себя человеком. А затем ещё полгода, чтобы доказать доктору из психиатрической клиники, что я вполне адекватен и меня уже можно выписывать. Доктор, редкая сволочь, упрямился. И пришлось даже показать ему несколько прикольных трюков, после которых он оказался в соседней палате. А вот его заместитель был более сговорчив: отделался лёгким испугом и пачкой успокоительного, на которое впоследствии плотно подсел. Бедолага.

Кстати, пожалуй нужно подвязывать с безвозмездной помощью страждущим. Если буду и дальше как наседка кудахтать над Антоном, то он так ничему и не научится. Да ещё и меня, чего доброго, затащит в очередные неприятности. Хватит уже и тех, что приключились.

Если и после этого происшествия парень не начнёт осторожничать и 'дуть на воду', то ему уже ничерта не поможет. Горбатого, как говорится, могила исправит.

Память горлума услужливо показала, что прыжков на 'второй' было два. Первый привлёк монстра, а второй оказался для Донцова роковым. То есть, Антон промахивался не единожды, но промолчал. А я ведь предупреждал, что если случиться сквозной 'пролёт' на этаж дальше, то стоит немного переждать, чтобы 'этажи' успокоились. Не послушался (Опять, сучёнок, не послушался. Опять!), не захотел, видите ли, прерывать тест по прыжкам.

Досада и гнев пробудили во мне отголоски жажды и я сразу же почувствовал рядом чьё-то 'вкусное' присутствие. Перевожу взгляд левее.

— Коньяка? — услужливо осведомилась Лиза, уже подавая рюмку и держа на вытянутой руке маленькое блюдце с нарезанным лимоном.

— Не откажусь, — я приподнялся повыше на подушках и, пересилив себя, не впился девушке зубами в горло, а всего-лишь принял рюмку.

Выпил, обжегшую горло жидкость, закусил лимоном. Поморщился. Вроде отлегло. Голова, по крайней мере, прочистилась окончательно. Тяга к 'вкусностям' сместилась от тёплой живой крови в сторону коньяка и лимонов.

— Давно лежу?

— Четыре часа двадцать одну минуту.

— Где Антоха?

— В приёмной, — чуть улыбнулась Лиза. — Бродит из угла в угол. Переживает. Звать?

— Зови.

Лиза тихонько вышла, а уже через секунду в кабинет ворвался Антон, чуть не снеся с петель двери. Хотел что-то порывисто сказать, но промолчал, а потом ещё и ссутулился под моим тяжёлым взглядом.

— Ну проходи, садись, горе луковое.

Антон понуро шмыгнул носом, как провинившийся школьник, и присел на стул, на котором до этого сидела Лиза.

Хотелось задать Антону очередную взбучку, но нет, не буду указывать ему на ошибку во время теста, сам всё должен понять, не маленький. Да и бесполезно походу.

— Вот что, дружэ бобэр, — вздохнул я, кивнув на шкаф с оружием. — Выбери себе пару понравившихся железяк, нагреби со склада, что может пригодиться, только сильно не борзей, и свободен.

— Да, я понимаю, — совсем поник парень.

— Погоди. Я наверное немного резковато высказался. Никто тебя не прогоняет. Кабинетом можешь пользоваться, пока собственный не приобретёшь. Клиентов, по началу, буду подсовывать, из тех кто победнее. Если, опять же, помощь понадобиться — зови. Выручу по старой дружбе. Всё, что нужно знать, ты уже знаешь. Пора к самостоятельности привыкать.

— А, — Антон с облегчением выдохнул и заметно повеселел. — В этом смысле.

— В этом, в этом, — усмехнулся я и продолжил, видя, что Донцов всё никак не оторвёт задницу от стула, ожидая советов и подсказок умудрённого опытом старшего товарища, очередной нудной лекции, которую он благополучно пропустит мимо ушей. — Чего расселся? Напутственной речи ждёшь? Это не ко мне. У тебя своя голова на плечах. Вали, привратник.

* * *

В Салоне Моцарта, кроме интересных безделушек и расходных материалов, можно приобрести и редкие книги. А можно просто почитать, сидя в читальном зале. Это дешевле и не требует личной встречи с хозяином.

Рогатый почему-то свято верит, что древние книжные раритеты — это история человечества, а значит достояние общественности. И пускает в читальный зал почти каждого, кто попросит. Попросит не лично Моцарта, конечно, а одного из безликих китайцев, охраняющих Салон.

Сомневаюсь, что Моцарт выложил на полки прям все книги, что имеет. Самое ценное и секретное, конечно же, заныкал. Но библиотека всё-равно образовалась приличная. Стеллажи с фолиантами теряются во тьме коридоров из зелёных портьер и тянутся на десятки метров во все стороны. Всё это богатство совершенно не систематизировано и рядом вполне могут оказаться: 'Занимательная география', где в шутливых тонах описывается плоская Земля, покоящаяся на трёх слонах, и 'Сборник Тёмных Рун' — чтиво более чем серьёзное. Найти в этом хаосе то, что тебе нужно — очень и очень трудно. Да, почти, мать его, невозможно.

Однако это единственное, доступное мне место, где ещё можно хоть что-то узнать о последнем осколке деревянного меча. Я уже перебрал всё: Просторы интернета, несколько подпольных закрытых читален, бесчисленное множество частных сокровищниц, даже Ватиканскую библиотеку. Что правда, в последней удалось глянуть всего несколько книг. Но там я их не абы как выбирал, мне их вынес знающий человек. Очень осведомленный надо признать. И он утверждал, что о древнем клинке это всё, что есть. Вряд ли дедок врал. А если и врал, то проверить сие невозможно.

— Эхехех, — под руку опять попался: 'Трактат о древней империи под небом'.

Я подхватил книжицу и направился к узкому столику с неудобным табуретом. Свечи в читальне давно не используют, но светильник, стоящий на столешнице, светит ничуть не лучше них, едва разгоняя мрак.

Кстати, Моцарт может и не заныкивать ценное и секретное, а спокойно выложить его тут. Ведь он создал идеальное место чтобы прятать интересные книги. Во-первых: ничерта невозможно найти. Во-вторых: долго сидеть, сгорбившись на кривом стуле без спинки, быстро надоест даже очень любящему чтение индивиду. А в третьих: от такого освещения недолго и зрение посадить.

Рогатый паскудник. Вроде и доступ открыл любому желающему, но обстановка такая, что желающий быстро превращается в лодыря. Сосредоточится тут нереально. Отерев лоб от налипшей паутины, открываю первую страницу фолианта.