Тайны Флоренции

Враг синьора Стефано потратил несколько секунд, чтобы прийти в себя, а затем занёс меч над головой, издал победный клич — и обрушил на мужчину страшный удар. Со звоном скрестились клинки. Ко всеобщему удивлению, оружие не вылетело из рук Фелицци; больше того, в следующее мгновение ювелир сам принялся наступать.

Вскоре противник синьора Стефано оказался ранен: сначала в плечо, затем — в грудь. Не в силах справиться с этими яростными атаками, он оступился, и, упав, выронил меч.

Фелицци остановился — он не желал убивать врага. Тот поспешно вскочил на ноги, как вдруг перед ним словно из-под земли вырос Сальвато.

— Получай!

Несчастный рухнул под ноги Нерли, захлёбываясь кровью.

— Что ты наделал?! — воскликнул Фелицци. — Теперь начнётся настоящая война!

— А ты боишься, ювелир? — расхохотался Сальвато. — Тогда запрись в вонючей мастерской, забейся в самый грязный угол и не суйся на улицу!

Нерли помчался дальше, размахивая мечом и крича во всё горло, что он убил одного из людей Ламбертуччо. Фелицци побледнел и сделал было несколько шагов, намереваясь догнать молодого человека и отомстить за оскорбление, однако его остановил радостный возглас Франческо — к Симонетте вернулось сознание.

О Сальвато тотчас позабыли. Все принялись хлопотать вокруг девушки и её отца, словно те были особами королевской крови.

— Спасибо вам, — произнёс синьор Чезаре. — Помощь пришлась всегда кстати. Вы всегда сможете рассчитывать на мою благодарность — я с радостью откликнусь на любую вашу просьбу.

— Как вы себя чувствуете? — спросил синьор Стефано.

— Превосходно!

Антоньоли вскочил с земли, сделал несколько шагов — и застонал от боли:

— Ох, кажется, ногу подвернул...

— Не беда, — пожал плечами Фелицци. — Мы проводим вас домой.

Повинуясь приказанию ювелира, Франческо и Петруччо подставили синьору Чезаре свои плечи, и мужчина сумел идти — пусть медленно, чуть не скрежеща зубами от боли, но всё же двигаться вперёд. Фелицци предложил свою руку Симонетте, у которой после удара о землю кружилась голова, позади них пристроились подмастерья — и вся эта живописная процессия направилась к дому Антоньоли.

Во время пути с губ Симонетты ни на секунду не исчезала улыбка, то и дело звучал её смех — так девушка пыталась скрыть смущение, вызванное присутствием Франческо. Молодой человек тоже чувствовал себя не слишком уютно: уши его покраснели, на щеках выступил румянец, который разгорался ещё ярче, когда подмастерья начинали хихикать и о чём-то шептаться.

Внезапно синьор Чезаре бросил на Франческо виноватый взгляд:

— Я давно хотел извиниться... — Юноша растерянно посмотрел на Антоньоли. Тот изогнул бровь: — Неужели вы забыли, как возле моего дома вас арестовали стражники?

— О, про такое едва ли забудешь! — расхохотался Франческо. — Вся эта история изрядно меня повеселила!

— "Повеселила"?!

— Да. Никогда я так не смеялся во время встречи с патрулём!

— Но ведь вас отвели в тюрьму! Что же тут смешного?

— Меня выручил синьор Буондельмонте... — ответил юноша. Голос его дрогнул. — Подкупил стражников. Представляете?!

Синьор Чезаре опустил голову:

— К собственному стыду, вынужден сознаться: это я подговорил соседа натравить на вас собаку, а стражников — отыскать причину для ареста... И теперь... теперь я хочу сказать, что вы всегда будете желанным гостем в моём доме — что бы ни случилось.

Сердце молодого человека затрепетало от радости.

— Благодарю... — выдавил он.

— Через три дня, — продолжил Антоньоли, — я устраиваю скромное пиршество в честь Майского праздника. Вы согласны провести несколько часов вместе со мной... и с моей дочерью?

Повисло неловкое молчание. Симонетта, увидев растерянность молодого человека, прикрыла ладонью губы, чтобы спрятать улыбку.

Очнулся Франческо, лишь когда кто-то ткнул его в бок.

— Конечно! — воскликнул он. — Я непременно приду!

Помощь Симоне и его приятелей не только спасла людей Сальвато от разгрома, но и позволила Нерли считать себя победителем, поскольку Ламбертуччо, увидев, что с такими многочисленными противниками ему не справиться, приказал отступить. Это, впрочем, не слишком огорчило Амидеи.

— Что ж, не беда, — пожав плечами, сказал он взбешённому неудачей Скьятте. — Зато никто из наших людей не погиб. Раны же, полученные в честном бою, лишь украшают настоящих рыцарей.

В это время к Ламбертуччо подошёл Джованни — тот самый племянник, пытавшийся когда-то отравить Буондельмонте. Прерывающимся от волнения голосом он сказал:

— У меня плохие новости... Погиб ваш двоюродный брат, синьор Скьятта...

— Козимо? — расширенными от ужаса глазами посмотрел на него Уберти.

Молодой человек кивнул в ответ.

Скьятта застонал и принялся бить кулаком по стене дома, возле которого происходил разговор.

— Проклятье! — кричал он. — Чёртов Буондельмонте! Даже сейчас он отомстил мне! И почему только этот ублюдок мёртв? Я мог бы отрезать ему голову и хоть так отплатить за гибель Козимо!.. Проклятье...

— Ты и сейчас можешь отомстить, — заметил Ламберти. — Нужно только узнать, кто убил твоего брата.

— Клянусь, я обязательно выясню это! — с жаром воскликнул Джованни.

— А я, — подняв взор к небу, сказал Уберти, — клянусь, что стану сражаться с семейством Буондельмонти, всеми их родичами и друзьями, пока последний мой враг не утонет в своей крови...

— Я помогу тебе! — вскричал Амидеи.

— И я тоже! — подхватил Ламберти.

— Что ж... — благодарно улыбнулся Скьятта. — Выходит, война началась!

Глава 3

ЕПИСКОП

На следующий день после похорон случилось событие, вызвавшее настоящий переполох в доме Амидеи: к Ламбертуччо пожаловал епископ Флоренции. Сопровождали его два монаха, похожие скорее на скелеты, нежели на живых людей.

Сам прелат был облачён в малиновую сутану, перетянутую широким поясом, с наброшенной поверх неё фиолетовой мантией. На голове епископа лихо сидела чёрная шапочка с алым хохолком.

Слуги при виде священнослужителя повалились на пол и стали молить о благословении, однако просьбы эти остались без ответа: епископ сурово на них посмотрел и сказал, что желает поговорить с хозяином дома.

В следующее мгновение на верхней ступеньке лестницы появился Ламбертуччо.

— Рад видеть вас, монсеньор, — сказал он, холодно блеснул глазами — и остался стоять на месте.

Прелат подождал немного, но в конце концов вынужден был сам подняться навстречу Амидеи. Очутившись в паре шагов от него, протянул руку для поцелуя, однако мужчина притворился, будто не заметил этого жеста.

Епископ задохнулся от гнева, Ламбертуччо с усмешкой спросил:

— Благодаря какому чуду, монсеньор, я удостоился чести принимать вас в своём доме?

Священнослужитель ответил елейным голосом:

— О, у меня нет никаких тайных намерений — одно лишь желание дружески побеседовать, если вы, конечно, согласитесь потратить своё драгоценное время на разговор со мной.

— Ах, монсеньор! С вами я готов беседовать часами! Жаль только, вы не сообщили заранее о своём визите. Я подготовил бы заранее пиршественную залу, приказал бы накрыть стол... А теперь нам придётся довольствоваться лишь моей скромной рабочей комнатой...

— Что вы! — всплеснул руками епископ. — Я отнюдь не мечтаю об изысканной пище и считаю чревоугодие одним из самых отвратительных грехов... А вы, стало быть, любите вкусно поесть?

— Нет! Я не только сам отказался от всевозможных яств, обожаемых изнеженными горожанами, но и всеми силами пытаюсь искоренить этот порок в душах домочадцев.

— Что ж, поступок ваш угоден Господу. Однако хочу заметить, что, прояви вы большее рвение и строгость, в доме вашем давно было бы покончено с грехом, от которого стараются избавить землю лучшие служители Церкви.

Ламбертуччо мысленно отругал себя за излишнюю болтливость и поспешил провести гостя в комнату, которую называл "рабочей". Прелат быстро огляделся и произнёс, даже не скрывая насмешки:

— Хм, я могу представить лишь одну "работу", которую здесь делают. Судя по смятой постели, именуется она "леностью"... Поостерегитесь! В миг, когда человек забывает о Боге и помышляет лишь о своём теле, в глубине его души оказываются посеяны семена, из которых затем произрастают самые безобразные пороки, какие только существуют.

— Послушайте, монсеньор, — раздражённо сказал Амидеи, — вы ведь пришли не для того, чтобы читать мне проповеди.

— Почему? Я — высшее духовное лицо во Флоренции, Почётный Прелат его Святейшества — должен знать всё о жизни вверенной мне паствы. Когда вы исповедовались в последний раз?

— Сегодня! — грубо ответил Ламбертуччо.

— Не лгите! — сдвинул брови епископ. — Ваш духовный отец, настоятель церкви Сан-Стефано, сказал, что в последнее время вы совсем позабыли к нему дорогу.

— Вам-то какое дело?! — вскричал Амидеи.

— Отчего вы так разгневались? Быть может, перестав встречаться со столь почтенным человеком, как ваш духовник, вы даже не заметили, как взрастили в своём сердце гордыню? Я не могу иначе объяснить, почему вы столь яростно отвечаете на вопросы, услышав которые, честный христианин упал бы на колени и начал молить Господа о прощении.

— Зачем вы пришли?

— Чтобы исполнить волю Святого Отца.

— Какую ещё "волю"?

— Его Святейшество мечтает лишь об одном — чтобы в Италии воцарился мир.

— Вот как? — хмыкнул Амидеи. — Только что вы обвинили меня в трёх смертных грехах. А знаете, что папе Иннокентию можно смело приписать и оставшиеся четыре?

— Богохульство! — с неожиданной мощью проревел епископ.

— С каких пор Папа стал богом?

— Замолчите! Святого Отца избрал конклав из достойнейших служителей Церкви. Его Святейшество заслужил это благодаря многим годам безгрешной жизни, когда он набирался духовных сил и мудрости, нужных для управления всем христианским миром. Вы же обвиняете этого великого человека в пороках, которым, вне всякого сомнения, предаётесь сами!

Последнее слово епископ выплюнул в лицо Ламбертуччо, встав на ноги и уткнув кулаки в крышку стола. Затем он без сил рухнул на стул, тяжело дыша, закрыл глаза, достал крохотный платок и принялся утирать с лица капли пота.

— Прошу простить меня, — пробормотал он, украдкой наблюдая за Амидеи сквозь полуопущённые ресницы. — Я всякий раз теряю самообладание, когда люди, не ведающие правды или введённые в заблуждение лжецами, начинают обвинять в чём-либо нашего Святого Отца. Поверьте, это человек, при котором Церковь достигнет небывалого могущества.

"И я, разумеется, должен помнить об этом, когда настанет время выбирать союзников", — подумал Амидеи и, желая поддразнить собеседника, недоверчиво улыбнулся. Епископ даже бровью не повёл.

Некоторое время в комнате царило молчание. Затем прелат сказал:

— В сущности, вы не ошиблись, когда предположили, что я пришёл сюда не только ради душеспасительных бесед. Мне хочется поговорить о бедах, которые потрясли в последнее время наш город. И случилось это из-за вас...

— Из-за меня? — исподлобья посмотрел на епископа Ламбертуччо.

— Да, именно так. Вы не только нарушили одну из заповедей Господа, но и пошли против воли небес, когда убили синьора Буондельмонте.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы не имели права мстить синьору Буондельмонте, поскольку брак его с Марией Донати был освящён лично мной. Убив молодого человека, вы тем самым воспротивились Церкви и, стало быть, желанию Господа.

— Смерть Христова! — прорычал Амидеи. — Вот, значит, зачем вы пришли в мой дом? Так хорошенько запомните, что я скажу. Я совершил дело, угодное Всевышнему: наказал клятвопреступника, который пообещал жениться на моей дочери и не сдержал своего слова.

— Клятва была разорвана по моему приказу — и виноваты в этом вы сами. Церемония помолвки должна проходить на площади перед домом, в присутствии многочисленных свидетелей, а вы предпочли провести её, заперев все двери, не пригласив никого из служителей Церкви. Разве можно считать такой союз угодным Всевышнему? Больше того, я слышал, что Буондельмонте грозили расправой, и лишь это заставило его согласиться на брак. Посему я и освободил молодого человека от данной им клятвы.

— Мне глубоко наплевать, кто помог этому негодяю разорвать помолвку. Я считаю, что Буондельмонте заслужил свою смерть, — и точка!

— Итак, — побледнел епископ, — вы ставите под сомнение право Церкви...

— Какое ещё "право Церкви"?! — взревел Ламбертуччо. — Чёрт возьми! Каждый год я жертвую городским храмам пятьдесят лир и потому, как мне кажется, заслуживаю, чтобы Церковь не совала нос в мои семейные дела!

— Это дела не только ваши, но и всей Флоренции, — возразил прелат. — Его Святейшество был страшно огорчён, когда ему доложили о кровавых событиях последних дней...

— Прекратите лгать! — прервал собеседника Амидеи. — До Рима около двухсот миль, а у людей ещё не выросли крылья, чтобы они сумели за одну ночь дважды покрыть такое расстояние.

— Не сомневаюсь, что едва Святой Отец узнает эту страшную весть, он почувствует себя именно так, как я сказал. И уж конечно придёт в справедливый гнев, когда узнает, что я увидел и услышал сегодня от вас. Посему, синьор Ламбертуччо, поостерегитесь гневить меня. Умерьте гордыню. Не играйте с судьбой.

— Что случится, если я не послушаюсь вас?

— Люди, которые нарушат во Флоренции мир, подвергнутся жестокому наказанию...

— Хватит! — топнул ногой Амидеи. — Не желаю больше слушать вашу болтовню, монсеньор. Пока я не отомщу за смерть моих друзей, а последний враг не будет повержен, я не сложу оружия. Даю слово — а клятв я не нарушаю, чего не скажешь о негодяе Буондельмонте.

— Вы пожалеете...

— Проклятье! Мне чертовски надоели ваши угрозы!

— Я не угрожаю вам, — ласково пропел епископ. — Но Его Святейшество в гневе страшен, и может жестоко покарать флорентийцев за неповиновение. Даже наложить на город интердикт...

— Прекрасно! — захлопал в ладоши Амидеи. — Наказать десятки тысяч безвинных людей за прегрешения одного человека. Вот поистине христианское милосердие!

— Не смейте говорить о милосердии! Само слово это в ваших устах теряет чистый смысл, вложенный в него Христом... Кроме того, не вы один заслуживаете наказания. Всех участников убийства, о котором скоро узнает Святой отец, постигнет жестокая кара. Что же до честных флорентийцев, они только обрадуются возможности своими страданиями послужить делу справедливости...

— Думаю, после такой "справедливости" многие "честные флорентийцы" обратят взоры на север, к немецким землям... Да, не распахивайте в изумлении глаза и не делайте вид, будто слова мои вам непонятны. Коль скоро Папа собственноручно повергает город в пучину бедствий, отчего бы не позвать на помощь человека, который имеет не меньше прав царствовать над христианским миром? Император несказанно обрадуется такому щедрому подарку.

Епископ встал из-за стола. Глаза его метали молнии.

— Значит, вы готовы продаться самозванцу? Негодяю, мечтающему захватить Святой Престол и осквернить его?.. Тогда я больше ни секунды не останусь в этом доме, пропитанном ересью! Завтра обо всём узнает Его Святейшество, и тогда — берегитесь!