Тайны Флоренции

Кончалась повесть следующими словами:

Мораль проста у басни этой:

Гони священникам монету.

Святым ты станешь сей же миг,

Как Бенедикт и Доминик.

Упоминание о монахе Доминике, однако, вызвало у гостей не слишком радостные чувства.

— Ах, чёрт! Нужно придумать что-нибудь другое! — воскликнул Антони. — Не желаю слышать об этом негодяе! Пусть всюду и кричат о его святости, я не перестану повторять: это палач, который утопил в крови чудную землю, столь же красивую, как сама Италия. Мы побывали во владениях графа Тулузского. Там до сих пор не могут позабыть о преступлениях "святого" монаха и одного рыцаря-разбойника по имени Симон де Монфор, которому на самом деле нужно работать мясником. Если наши славные крестоносцы, подобно этим двум злодеям, резали в Леванте всех без разбора, мне искренне жаль неверных.

— Послушайте только, что нам рассказывали о случившемся год назад, — подхватил Климент. — Говорят, земля графства Тулузского была сплошь покрыта следами от костров. Всюду стояли виселицы, на которых болтались тела еретиков. Тех же, кого не повесили и не сожгли, забросали камнями — для этого даже вырыли специальные колодцы.

— В одном городишке сожгли на костре сто сорок еретиков!

— Жители другого, когда его осадил Монфор, оборонялись целый месяц, пока не согласились сдаться в обмен на обещание сохранить им жизнь. Но тут явился Доминик и сказал, что не потерпит мира с еретиками. Через неделю город пал и был полностью разрушен, а защитники его — убиты или казнены. Но никто не заметил, что почти все они были честными католиками.

— Зачем же нужно было биться — да ещё так упорно? — спросил Франческо.

— Они остались верны своему сюзерену — графу Раймунду Тулузскому, — развёл руками Антони.

— А на земли эти положил глаз Симон де Монфор, — добавил Климент.

— Вот и вышло, что погибли тысячи безвинных людей...

Голиарды ещё долго рассказывали о злодеяниях, учинённых во время похода против альбигойцев. Подмастерья слушали затаив дыхание, изредка кто-нибудь из них издавал гневный возглас. Фелицци лишь покачивал головой.

— Хорошо всё-таки, что в Тоскане ересь не пустила свои корни слишком глубоко, — сказал он, когда гости умолкли. — Поистине, священнослужители — странный народ. Могут спокойно вести дела с сарацинами, а единоверцев, которые отдают все помыслы Богу и не желают тратить время на пустые церемонии, придуманные людьми, предавать страшной казни...

Наконец голиарды встали из-за стола и горячо поблагодарили хозяев за гостеприимство. Фелицци в ответ махнул рукой и шепнул Антони:

— Я пройдусь с вами по улице — хочу узнать, что творится в Риме, а смущать юные души моих подмастерьев отвратительными вещами, о которых вы поедаете, — слишком тяжкое преступление перед Господом.

— Да уж, — усмехнулся молодой человек. — Лучше им не знать, как живут добрые служители Церкви подле Святого престола. А не то через час во Флоренции станет несколькими еретиками больше.

После ухода голиардов в мастерской стало так тихо, как не было никогда прежде. Каждый размышлял об услышанных только что удивительных вещах. Притихли даже неугомонные Сантино и Петруччо. Поэтому стук в дверь прозвучал, словно грохот барабанов. Дверь зловеще заскрипела, поддаваясь толчку чьей-то руки, и на пороге появился Джансимоне.

Подмастерья уставились на пришельца, не зная, что сказать. Джансимоне при виде их ошарашенных лиц едва унял желание расхохотаться.

— Добрый день, — поклонился он.

— Скорее, добрый вечер, — выступил вперёд Франческо. — Зачем пожаловали в нашу мастерскую, синьор?

— У меня есть дело к вам, синьор Франческо... Кстати, меня зовут Джансимоне. Так уж вышло, что я знаю ваше имя, а вот вы моё — нет.

— Дело, значит... Хотите ещё разок помериться со мной силами?

— Что вы! — воскликнул Джансимоне. — Напротив, я не хочу больше ссориться. Помните, вы предлагали забыть все обиды? Тогда я был разгорячён дракой и мало что осознавал, теперь же, хорошенько поразмыслив, готов заключить мир.

Глаза Франческо гневно блеснули.

— Выходит, вы соглашаетесь на это, лишь "хорошенько поразмыслив"? Что ж, пусть так... Однако за эти дни многое изменилось. И сейчас вместо дружеского рукопожатия я готов плюнуть вам в лицо!

— Почему? — растерялся Ферранте.

— Из-за вас погиб синьор Буондельмонте!

— Что за чушь вы несёте? Да за такие слова я могу всадить вам кинжал в брюхо — и нисколько об этом не пожалею!

— Может, объясните тогда, зачем вы во время праздника в доме графа да Ромена натравили на синьора Буондельмонте негодяя Фифанти?

— Чёрт возьми! Какая глупость! Вы с ума сошли!

— Нет, я прекрасно знаю, о чём говорю. Вы весь вечер спаивали Одериго и нашёптывали что-то ему на ухо, а потом Фифанти словно с цепи сорвался. — Увидев замешательство Джансимоне, юноша продолжил с ещё большим воодушевлением: — Что связывает вас с консулом Альбицци? Тот подговорил Амидеи выдать дочь за Буондельмонте, хотя прекрасно знал, чем всё закончится. И кому вы несли приказ, подписанный синьором Лукой?

Ферранте скрежетал зубами, сжимал и разжимал кулаки и едва сдерживался, чтобы не броситься на Франческо.

Когда молодой человек умолк, он прошипел:

— Вы и впрямь такой болван? Даже пятилетнему мальчишке понятно, что о подобных вещах нельзя орать на всю улицу.

— Пусть все узнают о ваших злодеяниях.

— О моих — пожалуйста. Но не нужно трещать на каждом углу о приказе консула Альбицци. Синьор Лука изо всех сил ищет эту бумагу...

— Я не отдам её! — покачал головой Франческо.

Джансимоне понимающе усмехнулся и достал из-под полы плаща толстый кошелёк. Показал его подмастерьям и с радостью отметил, что в глазах молодых людей зажёгся алчный огонёк. Марко подошёл ближе всех и даже потянулся к заветным деньгам.

— Эге, не нужно торопиться! — поспешно отдёрнул руку Ферранте. — Не увлекайтесь. Сперва верните бумагу — и получите столько золота, что сможете до конца жизни ни в чём не нуждаться.

— Но у нас нет приказа, — развёл руками Франческо.

— Как это — "нет"?!

— Неправда! — закричал Марко. — Бумага у нас.

— Ого! — воскликнул Джансимоне. — Становится всё занятнее. Так есть у вас приказ или нет?

— Он был у нас, но его забрал синьор... Ай, чёрт!

Марко чуть не взвыл от боли — Петруччо сдавил ему запястье, словно клещами.

— Наш друг многого не знает, — улыбнулся Сантино. — На самом деле никакой бумаги у нас нет...

— ...потому что мы сожгли её! — докончил Петруччо.

— Никогда не поверю в такую глупость, — ухмыльнулся Ферранте. — Сказочники из вас никудышные.

— Мы говорим правду, — возразил Франческо. — Это слишком опасная бумага, чтобы держать её при себе.

— Да, верно. Документ, которым вы завладели, и впрямь очень опасен. И на вашем месте я не лгал бы столь неумело, а выручил бы за него уйму денег — и спал спокойно. Иначе вскоре сюда пожалует некий синьор Сальванелли — а уж он-то не станет трепать языком. Сразу возьмётся за дело. Поэтому задумайтесь над моими словами...

Ферранте резко развернулся и двинулся к дверям. У порога он столкнулся с синьором Стефано, небрежно ему поклонился и вышел на улицу.

— Что за птица к нам залетала? — спросил ювелир.

— Да так... — выдавил Франческо. — Старый знакомый...

— Странные у тебя знакомые. Особенно когда они так уверенно говорят, что в мастерскую к нам пожалует Сальванелли...

Глава 5

ГРОЗА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Консул Альбицци беспокойно шагал по комнате и теребил громадный перстень, украшавший его средний палец.

— Значит, к тебе подошёл нищий, шепнул пароль и сказал, будто Сальванелли хочет встретиться со мной через пару часов?

— Да, так всё и было, — кивнул Пьетро.

— Проклятье! Неужели он узнал что-нибудь о приказе? Тогда я не отделаюсь от этого бандита так просто.

— Полагаю, прежде чем овладеть бумагой, он сжёг бы ювелирную мастерскую и прикончил Фелицци и всех подмастерьев.

— Ты прав, — согласился консул. — Будем надеяться, что пока негодяй ни о чём не догадывается.

Альбицци тяжело вздохнул и начал готовиться ко встрече с опасным союзником.

Когда за окном сгустились сумерки, синьор Лука облачился в старую, потрёпанную одежду, в которой человек, не знавший консула в лицо, принял бы его за бедного пополана, и выскользнул из дома через чёрный ход.

Улицы были безлюдны, поэтому Альбицци беспрепятственно достиг тупика, расположенного возле Нового рынка. Место это служило для встреч его с Сальванелли ещё во времена, когда наёмный убийца лишь начинал завоёвывать свою кровавую славу.

Несколько минут консул провёл в одиночестве, тревожно оглядываясь и проклиная бандита, который заставляет его — одного из влиятельнейших граждан Флоренции — ждать, словно какого-нибудь жалкого слугу.

— Я рад нашей встрече! — раздался над самым ухом синьора Луки голос, заставивший его вздрогнуть.

Мужчина обернулся и разглядел в полумраке ухмыляющееся лицо Сальванелли.

— Ты напугал меня.

— Неужели?

— Да. Не шути так больше.

— Хорошо... Хотя, по-моему, вы лукавите. Разве знает о том, что такое страх, человек, который без раздумий подписывает приказ об убийстве Буондельмонте? Подеста мог бы не только отобрать у смельчака все его богатства, но и отправить на эшафот — а он решительно ставит на бумаге подпись...

— Я ничего не подписывал.

— Не лукавьте. Я всё знаю. В следующий раз выберите для столь важного поручения человека посметливее какого-то мальчишки из Рима.

— Приказ у тебя в руках? — видя, что отпираться бесполезно, склонил голову консул.

— Пока нет...

Синьор Лука облегчённо выдохнул.

— ...но скоро будет, — хищно улыбнулся Сальванелли.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом? — Альбицци готов был вцепиться в ухмыляющуюся физиономию бандита.

— Что за вопрос? Вы ведь банкир...

— Хочешь договориться о цене?

— Да.

— Сколько тебе нужно?

— Решайте сами. Мне-то плевать на какую-то бумажонку, а вот вам очень хотелось бы заполучить её и уничтожить.

— А ты не боишься, что на приказе стояла не только моя подпись, но и твоё имя?

Сальванелли расхохотался:

— Что с того? Виселица плачет по мне пятнадцать лет. Я или проживу ещё долго, или понесу наказание за всю кровь, которую пролил. Одним злодеянием больше, одним меньше — разницы никакой. Это во-первых. Во-вторых, я очень хочу поглазеть на подесту, который настолько выжил из ума, что решится объявить мне войну. У Орланди выборы через несколько недель, а головой своей он дорожит ещё больше, чем властью. Ну и в-третьих, ни один человек никогда не напишет своё имя рядом с моим. Для него такой поступок означает одно: смерть.

— Сто лир.

Слова Альбицци были встречены очередным взрывом хохота.

— Чёрт возьми! Не веди себя, словно мальчишка, смеющийся над любой глупостью, которая придёт ему в голову. Весело будет, если сюда заглянет патруль! Сальванелли — в западне, словно мышь в мышеловке.

Бандит стал серьёзен.

— Двести лир, — возобновил торг синьор Лука.

— Две тысячи.

— С ума сошёл?! — вмиг позабыв об осторожности, взвизгнул консул. — Триста — не больше!

— Полторы тысячи.

Спор затянулся надолго. Альбицци бился за каждую лиру, словно греки при Фермопилах — за пядь родной земли, и в конце концов Сальванелли, утомлённый его бесконечными причитаниями, смешанными с отборной руганью, уступил. Союзники сошлись на цене в семьсот пятьдесят лир.

— Душегуб... — пробормотал Альбицци, стараясь скрыть свою радость. — До нитки обобрал...

С этими словами он стал торопливо прощаться.

— Куда вы так спешите? — сказал Сальванелли. — Что делать с ювелиром и его подмастерьями?

— Убить.

— Всех?

— Конечно. Не должно остаться никого, кто знал бы о существовании приказа.

— А мальчишка, присланный семейством Колонна? И его тоже придётся убить?

— Почему бы и нет?

— Всё-таки, он служит самому синьору Иоанну...

— И что? — махнул рукой Альбицци. — Разве Колонна догадаются, кто расправился с их посланцем? Впрочем, знаешь... Молокосос ещё может нам пригодиться — не спеши пока убивать его.

— Как вы добры, синьор Лука! Хорошо, пусть поживёт ещё немного...

Сальванелли издал короткий смешок — и растворился во мгле.

Консул несколько раз перекрестился, прошептал молитву, а затем поспешил домой. Встреча, которую он ждал с таким волнением, оказалась весьма плодотворной.

Франческо стоял в комнате синьора Стефано и дрожал от волнения, которое всё сильнее охватывало его. Ювелир, рассматривая ученика, одобрительно кивал: в новом костюме, с небольшим кинжалом (для "большей внушительности) тот выглядел, как настоящий юноша-аристократ.

— Да, — улыбнулся Фелицци, — после сегодняшней твоей прогулки нам придётся готовиться к свадьбе.

— Что вы, синьор Стефано! — покраснел молодой человек. — Никто и не взглянет на меня — по улицам в этот час расхаживает столько знатных юношей. Да и не нужно мне красоваться перед девушками, что сидят на балконах. Я иду к синьору Чезаре.

— Посмотрим, кто окажется прав.

— Я, конечно! — выпалил Франческо.

— Поглядим, поглядим... — пробормотал ювелир. — Но сперва тебе придётся выполнить одно маленькое поручение...

— Я слушаю вас, учитель.

Стефано достал из сундука завещание, которое как-то раз уже показывал молодому человеку.

— Я нашёл в документе несколько ошибок, — смущённо произнёс он. — Нужно отнести бумагу нотариусу Астини. Он живёт возле Нового рынка, поэтому ты непременно окажешься около его конторы, когда будешь идти к синьору Чезаре.

— Хорошо, я передам завещание синьору Астини, — кивнул молодой человек.

— И вот ещё что... Не слишком торопись возвращаться домой. Сегодня я хочу поработать подольше, поэтому лягу спать куда позже обычного...

Фелицци проводил ученика до дверей. Постоял некоторое время, с грустью провожая его взглядом, а затем вернулся в свою комнату, подошёл к сундуку, извлёк оттуда крошечный кинжал и спрятал у себя на груди.

Из всех подмастерьев самой заметной фигурой был, несомненно, Петруччо. Объяснялось это не только его большим ростом, но и редкостной ленью и безалаберностью. От рассвета до заката под крышей мастерской гремел его голос — в болтливости с ним никто не сумел бы сравниться. Ко всему прочему, молодой человек был необычайно любопытен и мог часами донимать приятелей расспросами. Впрочем, перечисленные нами качества нисколько не мешали ему быть хорошим товарищем для подмастерьев — для всех, кроме Марко, который шарахался от Петруччо, не в силах вынести бесчисленных шуток и насмешек.

В памяти Петруччо крепко засели слова, неосторожно брошенные как-то раз Джаспирини, когда тот заявил, будто ему "плевать" на Сальванелли. Подмастерье учинил за Марко настоящую слежку, не приведшую, впрочем, ни к каким результатам. Тем не менее, он продолжал верить, что когда-нибудь непременно выяснит, откуда в сердце его трусливого друга взялась вдруг такая отвага...