Тайны Флоренции

В мастерской Стефано Фелицци царило уныние.

Ювелир сидел за столом, подперев ладонью щёку, и невидящим взором смотрел в окно. Подмастерья сгрудились в углу и о чём-то шептались, стараясь не отвлекать мужчину от тяжёлых раздумий.

Франческо ходил из угла в угол и едва сдерживал слёзы. То и дело ему вспоминалась прежняя ненависть к Буондельмонте и приключения, которые он пережил: нападение ночных убийц, давку в церкви Сан-Стефано, чудесное спасение от лап флорентийского правосудия...

Внезапно Фелицци изо всех сил вонзил нож в крышку стола и воскликнул:

— Проклятье! Человек, который мог бы сделать Флоренцию самым лучшим городом мира, — убит! И кем? Какими-то жалкими трусами, способными напасть на своего врага лишь впятером! Никогда я не встречал такой несправедливости.

— Во всяком случае, говорят, будто Одериго Фифанти тоже погиб... — осмелился вставить Петруччо.

— И что с того? Какое мне дело до смерти этого никчёмного пьяницы? Разве это воскресит Буондельмонте? — Устремив взор к потолку, Стефано простонал: — О, как бы мне хотелось изрубить на куски Ламбертуччо и всю его свору!

Чтобы ювелир позабыл о своих кровожадных намерениях, Франческо положил на стол свиток с предсказанием метра Юрбена. Фелицци машинально развернул его и стал читать, однако через минуту отбросил рукопись в сторону.

— Ну конечно! — усмехнулся он. — Знаешь, Франческо, ради чего мы заплатили уйму денег? Чтобы прочесть лживые уверения мошенника, который уверяет, будто меня ждёт долгая и счастливая жизнь. Послушай только...

"Расположение звёзд при рождении является весьма благоприятным и свидетельствует о долгих летах, проведённых в счастье и достатке, а также о многочисленных талантах сего человека, которые помогут ему совершить немало славных деяний. Особую склонность он будет иметь к ювелирному делу или зодчеству, но кроме того, если пожелает, сможет стать менялой..."

Последние слова утонули в хохоте подмастерьев.

— Этот астролог, похоже, неплохо осведомлён о "славных деяниях" своих посетителей, — передёрнул плечами Стефано. — Но больше всего меня забавляет упоминание о "долгих летах". Вообще-то, мало кто из флорентийцев живёт столько, сколько уже прожил я...

— Полагаю, метр Юрбен утверждает всё же, что вас ждёт ещё много лет жизни, — сказал Франческо.

Фелицци взял пергамент, намереваясь разорвать его и выбросить, но вдруг издал изумлённый возглас:

— Да тут есть ещё и приписка!

"Остерегайтесь первых майских дней и в особенности избегайте всего, что связано с огнём..."

— Значит, не обманула колдунья... — прошептал ювелир и выронил свиток.

Повисла тишина. Потекли тягостные минуты, во время которых никто не решался прервать молчание.

Наконец Сантино, переглянувшись с приятелями, подошёл к Фелицци и протянул ему приказ, оброненный Джансимоне.

— У нас есть ещё одна занятная вещица...

— Что это? — безразлично спросил ювелир.

— Об этом мы хотели спросить у вас.

Пробежав бумагу взглядом, Стефано вмиг позабыл о зловещих предсказаниях.

— Вот так дела! — воскликнул он. — Приказ с подписью самого консула Альбицци! И хочу заметить, весьма любопытный приказ...

— Почему? — спросил Франческо.

— Такую бумагу может скрепить подписью только подеста. Мне она напомнила весьма двусмысленные приказы некоторых государей, когда нужно расправиться с каким-нибудь могущественным врагом, чьё убийство может наделать слишком много шума. Вот и пользуются, чтобы не писать "убейте такого-то синьора", расплывчатыми фразами, понятными лишь людям, которые знают истинные цели своего повелителя.

— А ещё неясно, к кому должен был попасть этот приказ, — вздохнул Сантино.

— А ещё, — усмехнулся ювелир, — мне хотелось бы узнать, откуда он взялся у вас.

Сантино воинственно сверкнул глазами и пустился в рассказ о поединке между Джансимоне и Франческо, причём последний, по его словам, показал себя настоящим героем древности и обратил противника в постыдное бегство.

Когда поток красноречия, извергавшийся с уст юноши, иссяк, в разговор вмешался Марко:

— А что теперь делать с бумагой? За неё можно выручить неплохие деньги...

— Я сам это решу, — отрезал Фелицци.

Встав из-за стола, он отправился в свою комнату. Джаспирини последовал за ним.

— Что ещё? — поморщился ювелир.

— Синьор Стефано, у меня зубы разболелись... — прохныкал Марко.

— Сходи к лекарю, — рассеянно ответил Фелицци. — Мне нужны здоровые подмастерья, а не воющие от боли.

Марко горячо поблагодарил его и выбежал из мастерской. Стефано же, оставшись один, повертел приказ в руках — и разорвал на мелкие кусочки.

Тишину, царившую в доме семейства Буондельмонти, безо всякого преувеличения можно было назвать мёртвой: бесшумно передвигались слуги, люди, желавшие поддержать синьору Лукрецию, молча проходили в комнату её сына, прежде всегда залитую яркими лучами солнца, теперь же обитую чёрной тканью и озарённую пламенем одинокой свечи. Тело молодого человека покоилось на устланном красным бархатом ложе.

Мать Буондельмонте, сгорбившись, сидела перед кроватью. По правую руку от неё стояла синьора Донати, постаревшая разом лет на десять.

Впрочем, чувства женщин разнились. Полагаю, несложно догадаться, что творилось в сердце синьоры Лукреции, потерявшей любимого сына. А вот душу синьоры Гвальдрады переполняла ярость — брак, представлявшийся таким удачным и обещавший необычайную выгоду, на деле принёс только горе и разочарование. И теперь госпожа Донати проклинала всех на свете: Буондельмонте — за беспечность, Амидеи и Фифанти — за мстительность, Уберти — за властолюбие, себя же — за глупость.

"А ещё этот негодяй Альбицци... — думала женщина. — Что он толковал про месть семейству Буондельмонти?.."

Стоило женщине вспомнить о консуле, как в дверях появился сам синьор Лука. Мужчина был облачён в чёрное одеяние, лицо его выражало искреннее сочувствие.

Подойдя к ложу, Альбицци снял крохотную шапочку и некоторое время постоял с непокрытой головой, глядя в лицо поверженного врага и горько вздыхая.

Отдав почести молодому человеку, консул подошёл к синьоре Лукреции и прошептал несколько ободряющих слов.

— Ах, Лука! — чуть слышно ответила женщина. — Как жаль, что мы нашли время поговорить лишь сейчас! Сколько лет ты здесь не появлялся? Десять? Пятнадцать? Да, наверное, ещё больше... А ведь я всегда хотела извиниться...

— Что вы, синьора Лукреция!

— Нет, не возражай! Из-за меня погиб твой отец. Груз этот до сих пор тяготит мою душу.

— Незачем вспоминать прошлое, — смущённо пробормотал Альбицци.

Женщина продолжила:

— Помнишь, как мой муж получил должность консула? До чего же он был счастлив — тогда ведь ещё не было подесты, и консулат решал судьбы флорентийцев и всего города... К несчастью, супруг полагал, что такая высокая должность даёт право творить всё, что взбредёт в голову. Даже сводить счёты с врагами. А главным своим недругом он считал твоего отца, который когда-то любил меня, но затем отказался жениться из-за крошечного приданого...

— Ох, зачем вы это говорите?! — пролепетал консул и бросил осторожный взгляд на синьору Гвальдраду.

Синьора Лукреция не без гордости — похоже, в сердце её до сих пор было живо женское тщеславие — произнесла:

— Через год после свадьбы твой отец вдруг сделал мне несколько подарков. Караулил на пути в церковь, следовал по пятам, если я отправлялась куда-нибудь. А как-то раз явился сюда, когда мужа не было дома, и стал говорить, что жить не может без моей любви. Я рассмеялась ответ и вскоре забыла об этой истории, да и твой отец больше не тревожил меня...

— Я знаю, что было дальше!

— Один из слуг проболтался моему супругу. Тот пришёл в ярость и, поразмыслив, составил дьявольский план: шепнул несколько слов приятелю — консулу от цеха шерстяников. Мол, за отцом твоим водятся мелкие грешки и не худо бы его проучить... — Синьора Лукреция не замечала ничего вокруг. Казалось, она вновь переживает события сорокалетней давности. — И что же? Благодаря "грешкам" синьора Альбицци цех шерстяников недосчитался громадной суммы! На "преступника" наложили штраф — такой большой, что и за десять лет не выплатишь... Через несколько дней твоего отца нашли мёртвым. На столе лежала записка, где говорилось, что виной всему — неразделённая любовь. Никто этому, конечно, не поверил, а некоторые даже шутили, что страсть к богатству в сердцах флорентийцев сильнее любви к женщине... Негодяи!

Синьора Лукреция закрыла лицо руками. По щекам её заструились слёзы. Консул сжался под пристальным взглядом госпожи Донати.

— Надеюсь, ты простишь меня? — всхлипнула синьора Гвальдрада.

— Я не держу на вас зла... — выдавил Альбицци.

— Ложь! — вскричала синьора Гвальдрада. — Не слушайте этого лицемера! Он говорил, будто давно вынашивает мстительные замыслы.

— Клевета... — пролепетал консул.

— О разговоре нашем знает добрая половина моих служанок.

Консул на секунду вновь обрёл привычное самообладание и состроил презрительную гримасу:

— Неужели можно верить речам каких-то жалких простолюдинов? Они оговорят родную мать за пару серебряных монет.

— А вы разве не пользуетесь их помощью, когда желаете узнать что-нибудь важное?

Вдруг синьора Лукреция схватилась за голову и простонала:

— О, как я ненавижу этот город! Почему здесь никому нельзя верить?

— Мне, — закричал Альбицци. — Вы можете верить мне!

Пропустив его слова мимо ушей, женщина вскочила со скамьи и выбежала прочь.

— Вот, значит, какова ваша дружба! — вне себя от гнева накинулся консул на синьору Гвальдраду.

— Вот, значит, какова ваша честность! Обманывать несчастную вдову — это же просто омерзительно!

— И вы обвиняете меня во лжи? — задохнулся от возмущения Альбицци.

— Да. И не только. Уверена, в голове вашей сокрыто ещё немало грязных замыслов, и я буду молить Господа, чтобы когда-нибудь он покарал вас... А теперь уходите! Я не хочу, чтобы рядом с телом моего зятя находился человек, который желал его погибели.

Альбицци поспешил к выходу, кусая губы от злости. Насладиться заслуженным триумфом ему так и не удалось.

На следующий день из дома Буондельмонте вышла мрачная процессия. Возглавляли её монахи в чёрных рясах; несколько человек тащили носилки с телом молодого человека, укрытым белой тканью; следом брели две дюжины плакальщиков. Позади двигалась настоящая людская река: три несчастных вдовы — синьора Лукреция, синьора Гвальдрада и Мария, — и Симоне да Волоньяно вместе с ними, десятки родичей и друзей Буондельмонте, сотни знатных горожан и тысячи простых флорентийцев. Заметим, что многие из участников шествия были вооружены.

Среди этой разношёрстной толпы можно было различить синьора Стефано и его подмастерьев — всех, кроме Марко, который сказался нездоровым. Особо выделялся Петруччо — молодой человек сжимал в руках дубинку и жадно оглядывался по сторонам, словно ждал только случая, чтобы пустить её в ход.

Преодолев улицы Санта-Мария и Калимала, процессия достигла дома Моски Ламберти. Поднялся глухой ропот, прокатился по людскому потоку, словно волна, и понемногу стих — никому не хотелось омрачать кровопролитием день прощания с самым блистательным юношей Флоренции.

Через десять минут похоронный кортеж остановился у собора Санта-Репарата. В воротах уже ждал сам епископ, окружённый толпой священнослужителей рангом пониже.

Читатель никогда не узнал бы в величественном мужчине, взиравшем на флорентийцев со ступеней храма, скромного прелата, приходившего в ужас от ругательств Ламбертуччо во время церемонии в церкви Сан-Стефано. Месяц назад епископу был пожалован титул Почётного Прелата Его Святейшества, и он решил вести себя подобающе столь высокому званию.

Рядом с епископом стояли подеста и все шесть консулов.

Тело Буондельмонте внесли в собор. Следом печально потянулись родственники погибшего и лучшие его друзья. Под сводами храма зазвучали слова молитвы.

Едва богослужение окончилось, из-за угла показалась ещё одна похоронная процессия. В первую секунду это вызвало некоторое замешательство, однако уже через мгновение повисшая было тишина сменилась яростным воем — кортеж возглавляли Ламбертуччо, Скьятта и Моска, а на носилках покоилось тело Одериго Фифанти.

Сальвато Нерли выхватил из ножен меч и закричал:

— Смотрите! Вот они — убийцы нашего друга! Я верю, душа Буондельмонте упокоится с миром, если в такой день прольётся их кровь! Вперёд!

Приятели Сальвато обнажили оружие и бросились на врагов, однако путь им преградили испуганные горожане, плотным кольцом сомкнутые вокруг Дуомо. В дело пошли кулаки и рукоятки мечей, но когда молодые люди выбрались из толпы, их встретили десятки клинков — Амидеи вместе с соратниками уже успел приготовиться к смертельной схватке.

Мечи скрестились. На землю брызнула первая кровь.

Из собора выбежал Симоне и стал призывать всех к спокойствию. Его не замечали: одни горожане бросились к Баптистерию, другие — к улице Проконсуло. Тогда Волоньяно ринулся в самую гущу толпы, даже не задумываясь над тем, что никто всё равно не услышит его слов.

Подеста и консулы, появившись на ступенях храма, растерянно переглянулись. Епископ прокричал что-то, но голос его сорвался. Тогда священнослужитель скрестил руки на груди и стал сурово глядеть на метавшихся в панике людей.

Между тем, чаши весов начали клониться в сторону друзей Ламбертуччо. Уберти носился среди бойцов, словно сумасшедший, выкрикивал имя Нерли и клялся, что отрубит молодому человеку голову. Сальвато же, едва завязалось настоящее сражение, поспешил перейти в арьергард своего отряда.

Увидев это, Волоньяно оставил бесполезные попытки навести хоть какой-то порядок и вместе с несколькими юношами бросился на выручку приятелям. Впрочем, разобрать в этом беспорядке, где — друзья, а где — враги, было почти невозможно...

Единственными, кто ни на секунду не терял самообладания, были подмастерья, ведомые синьором Стефано. Отступление они производили в полном боевом порядке, лишь иногда пуская в дело дубинку Петруччо.

Внезапно Франческо издал крик ужаса и бросился к двум распростёртым на земле телам — юноша узнал Симонетту и синьора Чезаре. Стефано поспешил на помощь ученику, и вскоре Антоньоли со слабым стоном приоткрыл глаза и даже попробовал улыбнуться. Симонетта продолжала лежать без чувств.

В это время неподалёку развернулось настоящее сражение: четверо соратников Ламбертуччо напали на двоих людей Сальвато. Последние не выдержали натиска и, побросав оружие, убежали прочь.

Один из мечей упал к ногам Франческо. Молодой человек взял его в руки.

Увидев это, какой-то юнец, разгорячённый битвой, кинулся навстречу Франческо. Тот неловко отразил один удар, едва увернулся от второго... Вскоре он, наверное, оказался бы убит, не вмешайся в дело Фелицци: схватив пригоршню земли, ювелир бросил её в глаза нападавшему, а затем вырвал меч из рук ученика и приготовился к поединку.